Смерть навылет

Вот такая история…

— И что дальше? — я смотрела на рассказчика, мирно устроившемся на кожаном диванчике, том самом, где еще совсем недавно сидели Лена Крапивина, Михаил Шваба и Игорь Самойлов.

— Дальше уже неинтересно, — свет лампы бросал ему на лицо рыхлые тени, и Мо казался намного старше и некрасивее. — Михаил Шваба и профессор Самойлов понесут заслуженное наказание, Камилла в худшем случае будет осуждена условно, но это в худшем. Доказательств нет. Кто знает, может, эта история — плод моей фантазии, и все было совсем не так.

— Так что же, получается, — виски ныли от боли. — Во всей этой истории виноват юношеский эгоизм и социальная ненависть? Относись родители Камиллы к своей дочери иначе, всего этого могло не быть?!

— Ага, — Мо вскочил и потянулся, напомнив мне длиннотелого и очень хитрого восточного кота. — Всей этой истории могло бы и не быть, если бы… Если бы родители Камиллы искренне любили свою дочь и помогли бы ей в свое время справиться с комплексом неполноценности, разрушившим ее “я”, кстати говоря, очень сильное и талантливое. Если бы они показали ее детскому психиатру и сексологу. Если бы в жизни Вари не было бы инцеста, врачей-шарлатанов, уверивших ее в том, что она неизлечимо больна нимфоманией, и столь мучительной зависимости от тех, к кому она привязывалась всей душой и телом. Если бы Николай Епишин не играл в азартные игры и не был бы таким суеверным… Если бы Улиту Крапивину не бросил бы отец ее ребенка… Если бы Елена не была бы одержима манией тщеславия… Если бы профессор Самойлов не влюбился в свою студентку, а та бы не убила его жену. Если бы Михаил Шваба не шантажировал любимую женщину и не питал бы ненависти к своему пожилому сопернику. Наконец, этой истории никогда бы не случилось, если бы вы, Стефания не приняли на работу человека без документов. Видите, сколько этих маленьких “если бы”?! Вроде и мелочи, но именно мелочи, как правило, и становятся истинными причинами всех жизненных драм и трагедий. Простите, за голый пафос. Даже в великом стремись найти малое, — так утверждали древние. И у нас нет оснований, им не доверять. Впрочем… впрочем, история, насколько известно, не терпит сослагательного наклонения. Случилось то, что случилось. Судьба. Рок. Фатум. Предопределение. Хотите — верьте, хотите — нет. Но вы ни в чем не виноваты.

Он поднес мои пальцы к губам: холод на камень. Однажды встретившись, мы уже расстаемся. Почему-то я знала, что они никогда не напишет книжку о том, что случилось в этих стенах, а я никогда его не увижу. Возможно, сложись, обстоятельства по-другому, у нас мог бы получиться пусть и недолгий, но очень красивый роман. Но пьеса для механического пианино должна оставаться незаконченной. Именно поэтому звук лопнувшей струны отдается такой болью в сердце. Потому что эта боль бьет навылет. И после не остается либо умереть, либо продолжать жить.

ЭПИЛОГ

— И что теперь? Что ты будешь делать?

В город наконец нахлынуло опоздавшее лето, виноватое и жаркое.

Неправдоподобно синее небо, отражавшееся в свинцово-серебряной воде Невы.

Нагревшиеся на солнце вековые камни.

Сухая пыль, запорашивающая туфли.

Лиловая сирень на Марсовом поле.

Букетики ландышей у метро, сменившие засохшие букетики фиалок.

Голые ноги, руки и розовые солнцезащитные очки на девичьих лицах.

Лето.

Даже не верилось, что еще два дня назад хлестал дождь со снегом, и жизнь казалась дурной пьесой, которую отвергли даже провинциальные театры.

Два дня назад я лишилась работы, не могу сказать, что любимой, но той, без которой я до недавнего времени и помыслить себя не могла. И вдруг, как снежный ком — покатилось, завертелось, толкнуло куда-то вниз. Пока что я болталась на студеном и сильном ветру перемен, держась за хрупкую ветку надежды. Но я так за нее цеплялась, что она вот-вот должна была сломаться. Не думай о белой обезьяне! Но я то и дело к ней возвращалась. Роль обезьяны, как ни трудно догадаться, исполняло мое недавнее увольнение. Позорное и стремительное.

История таки получила огласку. Все СМИ писали о череде кровавых убийств. Но не это стало причиной моего ухода. Мне могли простить, что угодно: и псевдо американский, демократический, подход к обучению, и отчисление коммерческих студентов за хроническую неуспеваемость, и нецензурные выражения в адрес министерства образования, взятки, даже собственные прогулы, и те мне простили. Про убийства никто даже не вспоминал: одним студентом больше, другим меньше, какая разница?! Поводом для увольнения послужил факт превышения служебных полномочий — прием на работу человека без документов, который к тому же оказался не тем, за кого себя выдавал.

Да, история получила огласку, и я автоматически стала персоной нон-грата. Увольнение провернули в рекордно короткие сроки, я даже не успела собрать свои вещи: мой кабинет занял вновь назначенный декан. В приватной беседе ректор посоветовал не заниматься преподавательской деятельностью. Дескать, я слишком плохо влияю на умы подрастающего поколения. Они даже мрут, когда меня видят.

— И что теперь? Что ты будешь делать? — повторил Жданов свой вопрос и с тревогой посмотрел на меня. Наверное, он чувствовал себя виноватым, ведь это его издание организовало настоящую травлю нашего факультета. Но лично я его не винила. Каждый выполняет свою работу. Блин! Сказала же: не думать о белой обезьяне!

Мы сидели с Сашкой Ждановым на Университетской набережной и пили на брудершафт уже вторую бутылку пива. За это удовольствие пришлось заплатить. Два штрафа за последние полчаса. Нехило, да? Так и виду, как они передают по рации: два придурка сидят у самой кромки воды и пьют пиво. Пива у них много. Впрочем, как и денег.

На самом деле пива было не так уж и много. Чего не скажешь о деньгах. Конечно, иди на сознательную провокацию, было глупо, но, если вдуматься, их никто и не провоцировал. Просто здесь, на набережной, было тепло и спокойно. И мне очень хотелось пива. Чуть горьковатой, остывающее в холодной пока что воде, оно снимало напряжение последних месяцев и настраивало на вполне философский лад.

— Мишка Шваба адвоката взял, — сообщил, как бы между прочим Жданов. — Тот пообещал, что его отмажет. Состояние аффекта и все такое.

Мы помолчали. Странное дело, столько смертей, столько преступлений, заслуживающих наказания, вот только наказывать некого. Самойлов скончался в тюремной больнице. Шваба нанял адвоката. Остальные — мертвы. Что же касается Камиллы, то Мо оказался прав: подозрения не есть доказательства. Сухорукова отстранили от дела, но от дочери он не отказался, сделав все, что бы его маленькая крошка осталась ни причем. Я его не осуждала, но и не одобряла. У каждого свой крест. И своя правда. Не суди, да не судим будешь.

Камилла не оценила родительского подвига, и в тот же день, как ее выпустили, исчезла. Даже с умирающей матерью не попрощалась. Говорили, что она выкрасила волосы в светло-золотистый цвет и сбросила несколько килограммов, превратившись если не в красивую, то. по крайней мере, интересую девушку. Где она теперь? С кем? Почему-то мне было важно это знать, словно в той февральской истории, накануне дня Святого Валентина, не поставлена последняя точка.

В нашей семье, напротив, отношения наладились. Бабушка вернулась к деду, и тот, поиграв пару дней в сурового мужа, простил бедолагу. Тем более, что ее роман с президентом банка оказался банальным розыгрышем. Кларе захотелось вызвать ревность мужа и немного встряхнуть их отношения, приближающиеся в бриллиантовой свадьбе. И ведь встряхнула! Второй месяц путешествуют по Тунису. Там говорят, в это время года, рай. В награду за блестяще исполненную роль президент получил бесплатный и пожизненный доступ к базе данных брачного агентства “Гименей отдыхает!”, и, по слухам, теперь наслаждался жизнью закоренелого холостяка.

— Ты, главное, не расстраивайся, — утешал меня Сашка, добрая душа. — Ну, уволили! И пусть! Дураки, значит! В конце концов, сколько можно было тянуть на себе эту махину?! Я вот тоже ухожу из своего издания. Другое нашел. И платят больше. Там хоть люди порядочные, если это можно применить к журналистике. Слушая. Может, и тебе журналистикой заняться? — спросил он вдруг.