Душные бандиты

Он взял ведро и отправился в ванную. На обратном пути он столкнулся в коридоре с соседкой Наталией.

— Вам помочь, Мария Даниловна? — дружелюбно предложила та, не обратив в темноте внимания на то, с какой легкостью Сухова несет полное воды ведро.

Жрец, чуть повернув голову, зло блеснул глазами, отдав женщине мысленный приказ.

Наташа попятилась и прижалась к стене, пропуская наполнившую ее душу непонятным ужасом соседку.

Па-ди-ист, затворившись в оккупированной им комнате, поставил ведро и подошел к столу. На нем лежала зловредная некогда Семеновна, теперь бездыханная, с темным подтеком запекшейся крови на виске.

Он безучастно раздел ее, убедив себя не содрогаться от отвращения к дряблому телу. Затянув гимны на одному ему в Санкт-Петербурге понятном языке, он омыл покойницу и решительно надрезал ее живот. После этого он на мгновение приостановил свою деятельность, раздумывая: «Как же одному сыграть все роли? Святотатец-парасхит, содеяв преступление против тела, сразу же обращается в бегство, а жрецы-бальзамировщики и родственники должны преследовать его, проклиная и швыряя камни… Позвать родственников ее? Молодые на даче, муж жестоко наказан богами, забравшими его разум… Да и не поймут, помешают… Варвары! Придется так…» Он, осторожно выглянув в коридор и убедившись, что тот пуст, выскочил из комнаты, проклиная себя по-египетски, впрочем негромко. «Достаточно!» — удовлетворенно кивнул Па-ди-ист и вернулся к трупу. Водрузив на голову маску шакала, жрец чуть поморщился ее непрофессиональному изготовлению и произнес поговорку, которая могла бы быть переведена на русский язык, как «На безрыбье и рак рыба». Он взял кусок тонкой проволоки, ранее принесенный прежней владелицей тела, подчинявшейся его неслышным приказам, и умело согнул, преобразив его в крюк. Уверенно продев крюк в ноздри бездыханной Семеновне и не забывая при этом декламировать предписанные обрядом тексты, он удалил мозг вредной старухи, который, как оказалось, все же прятался в ее неумной голове. Впрыснув внутрь заранее припасенные Марией Даниловной снадобья, он перешел к манипуляциям с телом. Вычистив брюшную полость от внутренностей, он внимательно осмотрелся и громко выругался. «Так. Заминка. Повредит это ее душе? Все равно, придется положить пока… ну, вот банка подойдет… Эх, понесло же ее за этой смертельной водой! Чуть все не погубила! Пришлось раньше намеченного переселяться… Наверное, она канопы оставила там, где жила последние дни… Закончу — придется идти за ними. Нехорошо как-то обряд нарушить…» Он промывал и прочищал брюшную полость покойницы, голося гимны и радуясь возвращению мастерства. Наконец зашив тело и произнеся последние положенные при том слова, он снова задумался: «Вот только натровый щелок она не достала… Надо будет самому добывать… А пока, чтобы не испортилось… Куда бы его положить? Здесь есть ванная, это я знаю. Да, но здесь почему-то еще какие-то людишки живут… Боги! У нас последний раб имел несколько комнат с собственным отхожим местом, а не делил его с соседями… О Великий Сет! О нет!» Па-ди-ист вздрогнул от логически последовавшей при воспоминаниях о коммунальных удобствах мысли о необходимости — рано или поздно — посетить их для своих личных нужд в презренном женском теле! Но пока дела еще были не закончены. Он склеил Семеновне волосы и приготовился зашить глаза. Под веки необходимо было класть самоцветы, и не долго думая жрец раскрыл шкатулку пенсионерки Суховой и извлек оттуда серьги с янтарем. В каждой желтой капельке навеки был погребен крохотный паучок. Такие украшения стоили намного дороже чисто желтых прозрачных камушков, но Па-ди-ист порадовался не этому. Бог, которому он беззаветно служил три тысячи лет назад, покровительствовал всему гадкому, что ползало по земле и плавало в воде; камни с пауками — это было как раз то, что нужно.

«Теперь — вперед, за канопами! О боги Дуамутеф, Кебехсенуф, Имсети и Хапи! Скоро и вы примете под свой покров внутренности этой рабыни, которой несказанно посчастливилось быть погребенной по царскому разряду! Так… — уже более приземленно подумал он далее, — как же ее сохранить? А, здесь продают белую гадость из молока. Чтобы она не таяла, обкладывают льдом… По дороге надо забрать!» Полностью уверенный в магической силе своего влияния на презренных варваров, он отправился на улицу.

Жрец Па-ди-ист раздраженно шагал по Петербургу. Он ненавидел этот город за его холод… За его вечный холод… Он знал его, он прекрасно знал его благодаря памяти этой мерзкой старушки, которую он специально сохранил в ее — теперь уже своей — голове… И потому он ненавидел еще больше… Единственное, что хоть немного радовало его, — это обилие камней и гранита. В этом чувствовалось что-то родное, что-то свое… В этих камнях и украденных из Египта статуях Горемахета — древнего даже для него правителя Хафра, воцарившегося среди богов, — которого невежественные варвары обозвали диким словом «Сфинкс», он слышал далекие отзвуки своего времени — времени, когда он был счастлив и могуществен…

Сумка в руках бывшей Марии Даниловны, набитая сухим льдом, без труда отобранным у продавцов мороженого, и канопами, ушебти и прочими ритуальными амулетами и предметами, заботливо изготовленными пенсионеркой Суховой, не казалась ему, обладающему несметной физической силой, тяжелой… Он сам не заметил, как ноги принесли его на круглую площадь с радующим его дурной глаз обелиском, возносящимся к небу… Чтобы не чувствовать себя одиноким в этом чужом городе, жрец направился навестить заточенного в неволе крокодила.

Едва он вошел на территорию выставки, произошло непредвиденное. По помещению забегали, суетясь, служители… Па-ди-ист сделал несколько шагов к расположенному в центре террариуму, где находилось священное животное, и остановился. Все работники столпились тут же, обсуждая происшедшее. Кто-то, выплюнув «беломорину», повернулся и произнес:

— Сдох, зараза! Все, мамаша, на сегодня выставка закрывается!

Быстро оценив обстановку, жрец сжал перед собой ладони, прошептал тонкими старушечьими губами несколько заклинаний и быстро воздел руки к небу, держа ладони параллельно земле. В ту же секунду все находившиеся в помещении схватились за животы, скорчившись от непреодолимого желания, и бросились к единственному имеющемуся вблизи туалету. Дышать вокруг стало тяжело, но Па-ди-ист с легкостью игнорировал эту временную трудность.

Он разломал террариум, бережно взял охладевшего ко всему крокодила, завернул его в валяющийся тут же плащ билетерши и спокойно вышел.

Жрецу не пришло в голову задернуть занавески в комнате Марии Даниловны, и если бы жильцы из дома, стоящего напротив, полюбопытствовали и решились провести несколько часов, прилипнув к окну, они увидели бы весьма необычное зрелище… Но они, видимо, были чем-то заняты, и Па-ди-ист без свидетелей совершал священнодействие.

Внутренностям Семеновны так и не суждено было занять место в специальных сосудах, крышки которых имели обличье четырех сыновей бога Гора… Пальма первенства в системе ценностей жреца безусловно принадлежала крокодилу. Совершив над ним обряд бальзамирования, Па-ди-ист в последний раз поклонился трупу священного животного, лежащему теперь на столе, и занялся телом Семеновны. Внимательно осмотрев комнату, наиболее подходящим местом для его хранения он выбрал диван. Убрав внутрь него труп и обложив его со всех сторон льдом, жрец счел свою миссию завершенной, по крайней мере до утра. Он уже знал, чем займется завтра…

За окнами было темно. Пятница подходила к концу. Отыскав чайник и спички, жрец Па-ди-ист направился на коммунальную кухню…

Алексееву не спалось. Впрочем, спать было еще рано, но весь день — то ли от перемены давления, то ли от накопившегося переутомления, а быть может, от обильного возлияния кагора с утра, — он откровенно клевал носом. Еще засветло вернувшись домой, он в предвкушении здорового крепкого сна нырнул в постель, но безуспешно — заснуть не удавалось. Потеряв час и так и не достигнув результата, он встал и занялся домашними делами, включив от скуки телевизор. На экране, сменяя друг друга, мелькали люди и события; Петруха, мурлыкая себе что-то под нос, пылесосил и вытирал пыль, мыл скопившуюся за полмесяца посуду и пришивал пуговицы…