Смерть навылет

И жене он своей так и не смог помочь. Ни первой, ни второй. Все! Ни слова больше! Экзамен! Психология есть наука о….

15.15.

Сижу в компьютерном зале и жду Епишина. От нечего делать решила заняться дневником. Смешно звучит — “заняться дневником”, еще круче, чем “заняться любовью”. Тьфу! Опять я об этом! Где же Колька? Нет сил терпеть! Не думать, не думать, не думать о сексе. Секса нет, его не может не быть. Блин, опять я об этом!

Мимо ходил наш факультетский системотехник Женя. Каждый раз, когда я его вижу, то задаюсь вопросом: а что у него под одеждой? Он какой-то андроидный. И всегда так смотрит, что становится немного не по себе. Он, словно тебя выворачивает наизнанку — неприятно, больно и стыдно.

Вот! Написала слово “стыдно” и тут же вспомнила про Самойлова. Странный экзамен.

… Я вошла в аудиторию в числе последних. Сначала опоздала, в буфете сидела. Самойлов слушал Мишу Шваба. У него фамилия — мечта для картавых, но лично мне каждый раз хочется всунуть в нее букву “р”. Швабра. Понятное дело, что на факультете его так и дразнят, и, надо сказать, за дело. В первую минуту я решила, что он помогает профессору принимать экзамен, но потом сообразила — специальности-то у них разные. К тому же Самойлов не доверяет это дело никому из аспирантов, справедливо полагая, что те халтурят.

Я взяла билет и села на первую парту. Шпор и “бомб” у меня нет, я почти не готовилась. Только пусть попробует поставить мне оценку ниже четверки. Мало не покажется. Ручка лениво выводила на листике цветочки и закорючки, а я, навострив ушки, прислушивалась к беседе, которая, надо сказать, велась на повышенных тонах.

— Я в последний раз вас предупреждаю, Михаил, — на багрового и почему-то жалкого Самойлова было жалко смотреть. — Шантажа не потерплю!

— Никто и не говорит про шантаж, Игорь Павлович! — спокойно возразил ему Шваба. — Ваша совесть чиста, это всем известно, намерения, по-видимому, тоже… Не понимаю, почему вы так нервничаете?

— Потому что вы не в первый раз позволяете себе грязные намеки в адрес моей жены! — выплюнул Самойлов явно заготовленную фразу.

Аспирант усмехнулся:

— Вы которую из них имеете в виду? Мертвую или живую? Кстати говоря, юридически Марьяна не является вашей супругой, не так ли?

Самойлов промолчал.

Шваба издевательски продолжил:

— Ну, хорошо, о мертвых либо хорошо, либо ничего. Официальная причина смерти установлена — самоубийство, дело закрыто и сдано в архив. Чего вы боитесь? Или же вам не хочется, чтобы кто-нибудь знал о том, что в момент смерти супруги вы находились дома?! Кстати, чем вы ее отравили!

— Щенок! — Самойлов повысил было голос, но тут же сошел на визгливый шепот. — Откуда вы знаете?

— А мне Марьяна рассказала, — хамовато потянулся аспирант, и щелкнул себя по ширинке. — Когда женщина удовлетворена, она способна и не на такие откровения. Впрочем, вы об этом, должно быть, и не помните.

Михаил гадко ухмыльнулся и вышел из аудитории, аккуратно прикрыв дверь. Мы остались одни.

— Все слышала? — потерянно спросил Игорь.

Я кивнула, протягивая зачетку. Он, не глядя, поставил “отлично” и расписался. И вдруг схватил меня за руку:

— Подожди, Варя, не уходи. Так тошно, а поговорить не с кем. Помнишь, как мы с тобой говорили? Долго, увлеченно!

Я снова кивнула и снова промолчала. Говорил всегда он, я же была благодарным слушателем. Впрочем, что все время переливать из пустого в порожнее?

— Когда Марьянка ушла, — Самойлов заговорил вдруг быстро и нервно, напомнив мне струну в пьесе Чехова. Еще несколько страниц, и она лопнет. — Я спать перестал. Страшно спать одному. Раньше прижмешься к ней, и вроде сердце начинает биться ровней. Спокойней, что ли. Теперь — кругом призраки. Алина стала приходить. Ничего не говорит, только смотрит в упор, а изо рта пена идет. Потом на кухню уходит и тарелками начинает греметь. Я свет зажигаю — она перестает. Гашу — снова гремит.

Он был отвратителен в своей старости и растерянности. Я вспомнила слюнявые губы на своем теле, вялый пенис, и к горлу поднялась тошнота. Господи, за что ты так меня наказываешь! За что?! Смешно, Самойлов тоже говорил о Боге, но только в своем ключе.

— Господи! Я ж ничего не знал тогда! Думал, поиграю немного, построю из себя плэйбоя доморощенного, а потом обратно к ней, под знакомое крылышко. Стареть. Но она-то не собиралась со мной стареть! И про Марьяну все давно знала: добрые люди напели. Уж не ты ли? — он вдруг недобро посмотрел на меня. Я отвернулась. — Нет, ты не могла. Ты — слишком для этого порядочная, хоть и шлюха последняя. Если б не это, то я на тебе бы женился. Но тут Марьянка подвернулась. И закрутилось.

…Алинка ведь для нее яд приготовила. Только чашки перепутала. Волновалась, наверное. Я пришел — они чай пьют, разговаривают. Меня, значит, делят. Алина спокойная, улыбчивая. Только белая, как простыня. И от Марьянки глаз не отводит: сравнивает с собой, ненавидит и ждет. Ждет, когда, значит, подействует. А потом вдруг поняла, что чашки перепутала. Закричала так страшно. Как свинья перед Рождеством. За живот схватилась. И ничком. Дальше — тишина. Мы с Марьянкой смотрим на нее и трясемся. Я до сих пор помню этот звук: ложечка в чашке. Мелко-мелко звенит.

Он воспаленно посмотрел на меня, схватив за руку. Словно ледяные тиски обхватили запястье.

— Потому и поженились, как только пересуды утихли: когда смерть встает промеж страсти, люди либо разбегаются, либо навеки вместе спаяны — сердце к сердцу, душа к душе. Потому и разбежались: смерть оказалась сильней, а страсть пугливей. Все в природе взаимосвязано. Может, и хорошо, что я тебя не взял, греха нет. Но и на мне нет, понимаешь? Она сама! А когда сама, то греха нет! Она же Марьянку хотела убить!

— Это тебе Марьяна сказала? — нарушила я свою, слишком уж затянувшуюся паузу.

Самойлов растерялся:

— Да. А что?

— Да ничего, — мне вдруг стало скучно и неинтересно. Я взяла зачетку из его вялых пальцев и лениво направилась к выходу. И только у самой двери позволила себе колкость: — На мертвых, Игорек, легче всего свалить свои собственные грехи. Мертвые все равно ничего не расскажут и не солгут. Весьма удобно, не так ли?

В коридоре наткнулась на Швабу.

— Ну, как там старикан? Пришел в себя?

Про Швабу я много знаю, так что церемониться не стала:

— Ты, выходит, с Марьянкой спишь?

Он ухмыльнулся:

— Завидно? Хочешь, втроем попробуем?

“Дурака слушать — только время терять, — сказала печка, улепетывая от Емели”. Я поступила также. Шваба удерживать не стал, заметив в конце коридора бледную Марьяну. Никак еще одно письмо с требованием денег получила! Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, кто является загадочным шантажистом. Ай, молодца! И мужа, и жену, пусть и бывших, решил раскрутить на нужную сумму. Если так и дальше дело пойдет, то все у него получится. Заоодно и Марьянку в постели попользует.

Открывать глаза своей лучшей подруге я не стала: она взрослая девочка. Сама во всем разберется. В этом возрасте неплохо бы усвоить, что каким бы хорошим ни был бы секс, не болтай в постели лишнего. А если сболтнула — пеняй на себя.

17. 25.

Я все еще в компьютерном зале. Субботин меня просто достал! Через каждый десять минут подходит и спрашивает, когда я уйду. Когда надо, тогда и уйду. Ему что здесь, медом намазано?

Епишин пока не звонил. Не иначе, как его драгоценная жена опять истерику закатила. Не ожидала я от Ленки подобной прыти: раз, и замужем. Помню, в день свадьбы Колька пришел ко мне, пьяный и несчастный, в каком-то дурацком, коричневом смокинге — не черном, не серебристом, не белом, — а коричневом. Цвета подсохшего дерьма.

— Барби, я женился! — а сам мокрый и побитый, как ежик в тумане. “Лошадка, лошадка!!” Сдохла давно твоя лошадка! Но зато японцы отметили как лучший мультипликационный фильм. И посмертно наградили ежика какой-то японской премией. Они любят такие картинки — абстрактные и сюрреалистичные. Философия тысячелетней выдержки. — Я женился!