Горсть патронов и немного везения

Когда он расслабился, в каюту вошел капитан-директор плавучего речного кабака, похожий на повара и космонавта одновременно. Пунцовая рожа, гладко выбритая или от природы лишенная растительности, туловище объемом с пивную бочку на длинных ногах-сваях, значительный, я бы даже сказал, величественный взгляд свысока, белый китель с золотыми пуговицами и фуражка с «крабом» — вот, оказывается, все, что нужно, чтобы устроиться на этот «Вонючий голландец» для каботажного плавания в Клязьминском море и прилегающих каналах по маршруту Петушки — Москва.

— Откройте сейф, кэп! — приказал я, как только он запер за собой дверь.

Он посмотрел на меня, как Миклухо-Маклай на папуаса, потом перевел взгляд на Ямковецкого, застонавшего в кресле.

— А вы кто такой?

— Я — частный детектив из бюро имени Шерифа Столетник, — объяснил я. — А это — уголовник, вор Ямковецкий, которому вы помогли осуществить побег из лагеря строгого режима.

Рожа директора ресторана, капитана и повара в одном лице преобразилась, как будто переключился светофор с красного на зеленый.

— Я… Я не знал! — проговорил капитан, облизнув сухие губы. — Он представился директором фирмы «Арктур» и зафрахтовал…

— Расскажете об этом следователю, а теперь откройте сейф и отойдите в сторону. Почувствовав его нерешительность и не увидев каких бы то ни было оснований для замедления темпа своих действий, я направил на него пистолет.

Он тоже не увидел оснований уходить на тот свет в таком возрасте и с такой должности, достал из кармана бело-золотого кителя, взятого напрокат во Владимирском драмтеатре, ключ на цепочке и, стараясь не потерять достоинства, открыл сейф.

— Сколько сейчас человек на борту? — спросил я.

— Гостей или…

— Всех?!

— Семнадцать вместе с нами.

— Значит, там — четырнадцать?.. Куда мы идем?

— В Химкинское водохранилище… кажется. Справа по борту — Старбеево, значит, слева — Лихачево.

— Собрать всех на палубе — до единого человека, я пересчитаю! — приказал я. Он козырнул, но уйти ему я не позволил: — Отсюда! — кивнул на телефон. — Лишняя точка в эфир — пуля в лоб.

Он снял трубку:

— Шитик, собери всех на палубе!.. Включай пожарную тревогу, буди, но чтоб через три минуты все до единого были на палубе — пьяные, трезвые — все!

В сейфе я нашел «электрошок», «смит-вессон», какие-то счета, справки и… копию своей доверенности на управление автомобилем «Опель» в розовой пластиковой папке из нотариальной конторы Вали Александрова. Но главным содержимым сейфа следовало считать все-таки деньги — не менее трехсот тысяч долларов в банковских упаковках. Кожаный саквояж, экспроприированный революционными предками капитана у земского врача в октябре семнадцатого, я заметил под его койкой давно. Перегрузив в него содержимое сейфа, бросил Ямковецкому.

— Пока эта касса с тобой, ты для меня дорог, — объяснил ему и обратился к капитан-коку: — Связь с речной милицией есть?

— Сигнальная ракета.

— А бензин в моторке?

— Полный бак.

Шаги, голоса, звон, мат, лязг заглушила пожарная сирена. Я обхватил Ямковецкого за горло, приставил к его виску пистолет:

— Действуем в три этапа: моторку — на воду, блядей — за борт, ракету — в воздух! Вам, капитан, я предоставляю честь покинуть этот плавбар последним. А впрочем, можете его вообще не покидать. Выходим!..

Солнце стояло в зените. По палубе метались охранники, выполняя приказ капитана. Жабоподобный выволакивал из нижней каюты голую пьяную особь, прикрывавшуюся простыней. Нервно курила Давыдова, прожигая меня ненавидящим взглядом; Анастас Рыжий пытался подняться с колен; Эдик Потоцких уронил металлический поднос… Всего я насчитал четырнадцать человек. Пару секунд длилось всеобщее оцепенение, потом «носовой» выхватил из поясной кобуры что-то железное и вороненое, но я оказался проворнее. Пуля отбросила его к краю палубы, он пытался устоять, но тщетно.

Урок «носового» не пошел на пользу Зелени — оно тоже пыталось предпринять что-то для спасения босса, а именно — навязать мне рукопашный бой. Щелкнув лезвием ножа, встало в стойку, не зная, что преподавание таэквондо стоит дорого и в данном случае не входит в мой прейскурант. После моего второго выстрела на борту осталась дюжина.

— Пушки за борт! — перекричал я сирену, что было не так-то просто. Пять стволов полетело в канал имени Москвы. — А теперь — сами! Все!.. — и я расстрелял обойму, стараясь, чтобы они хорошо расслышали свист пуль над головами, а палубные щепки показались им шрапнелью.

Все произошло секунд за десять-пятнадцать. Решительный расстрел строптивых охранников и обреченный взгляд Ямковецкого произвели впечатление. Все попрыгали за борт. Кроме Рыжего, решившего, что лучше жить на коленях, чем умирать на плаву, и Давыдовой, пожиравшей меня все тем же ненавидящим взглядом.

Я объяснил ее гордость неумением плавать.

Моторка плюхнулась на воду одновременно с выстрелом из ракетницы. Ямковецкий прыгнул, не удержался и упал на дно лодки, но прижатого к груди саквояжа из рук не выпустил.

Не успела красная искрящаяся комета растаять в лазурном эфире, прозрачном, как водка «Пингвин» из арктического льда, моторная лодка «Кархародон» устремилась к Москве. Завывание сирены, крики, вопли, визги, матюки, тарахтение дизельного двигателя — весь сгусток безобразий вокруг «Невода» стихал по мере нашего удаления. Там, в пресыщенном чреве плавучего ресторана, оставались недоеденными баклажаны фаршированные, бефстроганов, артишоки, утка с яблоками, джонджоли, зразы из телятины, карбонад, кнели из судака, крем из сливок, кулебяка слоеная, вино «Гвардцетели», миндальное печенье, сливочное мороженое и, наверно, отварная спаржа.

«А у Илларионовых сейчас пельмени дают», — с тоской подумал я, наступив на голову Ямковецкому и набирая номер частного мотеля «Фата-Моргана».

Глава шестая

1

В восемь часов двадцать минут по московскому времени в аэропорту Шереметьево-2 совершил посадку самолет авиакомпании «Эр Франс» из Парижа. Двести пятьдесят пассажиров, довольных перелетом на борту комфортабельного авиалайнера, поочередно благодаря симпатичных бортпроводниц, ступали на трап в предвкушении встречи с уже обновленной, но все еще загадочной Россией.

Последней вышла женщина лет тридцати пяти (если вообще уместно говорить о возрасте женщины, когда речь не идет о милицейском протоколе), с глубокими темными глазами и правильными чертами лица, ладно сложенная и одетая не крикливо, но модно и аккуратно в высшей степени. Ее взгляд, длинные нервные пальцы пианистки, поступь — все в ней, весь ее облик выражал настороженность, граничившую со страхом.

Женщину звали Валерией Брониславовной Тур-Тубельской. Лишь недавно она получила французское подданство, а еще четыре года тому проживала на территории бывшего Союза ССР — именно так: на территории вообще, а не где-то конкретно, ибо, пережив горячо любимых людей — мужа Германа, предательски убитого в Афганистане в последний день войны, и его друга генерала Хоботова, — находила утешение в непрерывных гастрольных поездках и ни к какому месту не привязывалась, впрочем, как и к людям тоже.

Некоторое время после эмиграции ей казалось, что Франция вполне может стать ее второй родиной, несмотря на финансовые и жилищные затруднения, безнадежный поиск работы по специальности и неприкаянность, какую, должно быть, испытывают все решившиеся изменить образ жизни в не самом молодом возрасте. Заработка уборщицы в парижской библиотеке имени Тургенева едва хватало на оплату чердачной конуры на улице Сен-Жан, где она коротала одиночество. Не откликнись тогда Женя Столетник на ее письмо (этот бесшабашный, отчаянный, «простой, как желудь» и вместе с тем, как никто, способный чувствовать чужую боль и принимать ее на себя молодой человек неопределенных занятий, вломившийся через балконную дверь к ней в номер в киевской гостинице с чемоданом «красной ртути») — как знать, что было бы с ней теперь.