Требуется секретарша

— Конечно, но как же вы?

— Сматывайтесь, прошу вас. Я его как- нибудь обаяю, не волнуйтесь. А вы — третий лишний.

Он удивленно посмотрел на меня, потом грустно вздохнул и поднялся.

— Вы уверены, что вам не нужна моя помощь? Это страшные люди, они не знают жалости.

— Я тоже коварна в любви. Идите же.

Профессор пошел к выходу. Жлоб в шляпе спокойно пропустил его и насмешливо уставился на меня. Что он задумал, интересно? Может, вызвал по телефону помощь и потому так уверен в себе? Так я не буду ждать…

Быстро доев мороженое, я положила на столик деньги и направилась по уже проторенной дорожке во дворик. Сворачивая за перегородку, краем глаза заметила, как шпик неспешно отделился от косяка и двинулся за мной. Мне еще больше не понравилась его нахальная улыбочка и спокойствие. На его месте я бы поостереглась.

Выскочив во двор и добравшись до мусорных ящиков, я обернулась. Жлоб вышел из двери и остановился на крыльце, ища меня глазами. Когда нашел, я нырнула в дыру и побежала к уже знакомому проему, где за стеной оставила обломок трубы. Схватив его, я затаила дыхание и стала ждать.

Этот не стал, как его опрометчивый товарищ, ломиться напролом. Он остановился у стены и стал прислушиваться. Потом послышался знакомый сухой щелчок — он передернул затвор, — и внутри у меня екнуло. Только бы он не начал сейчас палить во все стороны вслепую от страха — от шальной пули не убежишь, она — дура. Парень громко сопел и не двигался с места. Я слышала, как скрипит гравий под его ногами, как шелестит плащ, и его невозмутимо ровное дыхание выводило меня из себя. Почему он стоит? Чего ждет? Или думает, что я сейчас раскаюсь и сама выйду к нему, испуганная и дрожащая? Скорее земля разверзнется у него под ногами. А может, он боится? Ему наверняка ужасно не хочется заходить сюда, где, как он думал, уже пропал его друг и где, может быть, предстоит сгинуть и ему. Ничего, мы подождем, мы не гордые, нам спешить некуда. Я была уверена, что справлюсь с ним, даже если бы он вломился сюда на танке с сотней вооруженных головорезов. Что-то подсказывало мне, что эти спецработники замешаны в каком-то грязном деле, от которого простым людям больше вреда, чем пользы, а значит, и поступать с ними нужно соответственно. Я всегда доверяла своей интуиции. Мне уже хотелось поскорее покончить со всем этим и залезть дома в горячую ванну, чтобы смыть с себя всю грязь и кровь, которая наверняка сейчас на мне появится…

Внезапно я почувствовала страшную слабость во всем теле, голова закружилась, в глазах потемнело, труба со звоном выпала из рук, ноги подкосились, и я рухнула на груду старых кирпичей. Последнее, о чем я успела подумать, что вкус ананасового мороженого показался мне несколько странным и от него до сих пор горчит во рту…

4

…Как же я так попалась, глупая коза! Этот подонок отравил меня, считай, на моих глазах, даже не скрываясь, а я, самоуверенная дура, еще чуть не вылизала остатки мороженого. Вот уж он, наверное, смеялся, когда смотрел на эту замечательную картину. Боже, как стыдно и глупо! Что теперь со мной будет, да что там со мной — что будет с моим желудком, если он, конечно, вообще останется внутри, когда эта проклятая рвота наконец прекратится?

Меня рвало уже с полчаса. Внутренности жгло адовым огнем и выворачивало наружу, я хрипела и задыхалась, привязанная головой к унитазу, а руками к бачку. Все ресторанные деликатесы уже давно были смыты чьей-то заботливой невидимой рукой, а спазмы все не прекращались. Никогда еще мне не было так больно и противно. А тут еще эта гнусная поза — враскорячку, раком, с головой в унитазе. Тьфу, гадость какая! Но, наверное, это было все-таки лучше, чем если бы меня начало рвать, когда я была без сознания. Тогда бы я уже давно захлебнулась и так никогда бы и не узнала правду о психотронном оружии, чтоб ему пусто было.

Наконец стало понемногу отпускать. Кто-то опять нажал на слив, и я успела хлебнуть холодной воды и слегка остудила пожар в животе. Какой позор! Хорошо еще, что в бачке вода, а не…

Кто-то отвязал мои руки и снял с головы и шеи клейкую ленту, которой меня закрепили к унитазу. Я со стоном отвалилась и опрокинулась навзничь, обессиленная и ненавидящая всех и себя в первую очередь. Слипшиеся мокрые волосы закрывали мне глаза, но мне и не хотелось никого сейчас видеть. Сердечко мое неистово прыгало в груди, меня бил озноб, и выглядела я, наверное, ужасно.

— Ну что, сука, очухалась?

Кто-то задышал мне прямо в лицо чесноком, и я открыла глаза. Небритая рожа с заплывшими глазами висела надо мной и мерзко ухмылялась, показывая гнилые зубы. Меня чуть снова не вырвало, и я отвернулась.

— Не прячь личико, дорогуша, — меня взяли за подбородок и повернули. — Нахлебалась дерьма, ха-ха! Ну что молчишь?

Он ухватил меня за щеку и стал больно выкручивать. Я ударила его костяшкой большого пальца под ухо и откатилась в сторону. Мужчина свалился на пол и остался лежать с выпученными глазами, мелко дергая вытянутыми ногами. Я осмотрелась. Это была большая, хорошо отделанная ванная комната. В углу притягивала взгляд огромная джакузи, и я с трудом, удержалась, чтобы туг же не испытать на себе целительно-живительное действие гидромассажа. За дверью послышались шаги и голоса.

— Идем, посмотрим, а то Лелеку дай волю, он ее еще и оттрахает там, — обеспокоенно говорил кто-то.

— Ты иди, а я к шефу загляну. Если оклемалась, тащи ее туда.

Шаги остановились около двери, и я замерла за ней. Кто-то прошел дальше, а дверь начала открываться. Вошел рослый мужчина в малиновом пиджаке, увидел на полу распростертого амбала и туг же кинулся обратно, с шумом захлопнув дверь.

— Витек!!! — заорал он. — Атас! Вали сюда!

Витек тут же вернулся и, запыхавшись от бега, спросил:

— Что тут?!

— Хрен его знает! — взволнованно проговорил другой. — Лелек в отрубе лежит.

— А баба где?

— По-моему, за дверью маячила, — неуверенно произнес тот.

— Ну так что? Зайди и вытащи ее, чего ждешь?

— Сам зайди. Забыл, как она Володьку уделала? А теперь еще и Лелека отрубила.

— Ты что, ошизел, Олег? Бабы боишься?

— Да нет, просто у меня предчувствие с утра, — пробурчал тот. — И жене сегодня снилось, что меня убивают на хрен. Идем вдвоем, а еще лучше, давай дверь подопрем, чтобы не выскочила, и пойдем наших позовем.

— Да ты точно спятил, придурок! Вытаскивай пушку, и пошли!

Дверь от пинка распахнулась, но в ванную никто не вошел.

— Эй, ты где, родная? — крикнул Олег. — Вылазь из-за двери, мы тебя видим!

— Да что с ней цацкаться! Отойди! Оттолкнув товарища, в комнату влетел еще один малиновый пиджак с пистолетом, рванул дверь, за которой я стояла, на себя, нацелил на меня пушку и проревел:

— Руки за голову, лицом к стене!

Я повиновалась. Мне связали руки и вытолкнули в коридор, а сами принялись тормошить стонущего на полу Лелека. Тот что-то мычал, зажимая руками уши, и никак не мог понять, чего от него хотят. В конце концов Олег подхватил его под мышки и поволок мимо меня по коридору. Витек, такой же здоровый, как остальные, но только гораздо привлекательнее на лицо, осмотрел ванную, подошел ко мне, когда я уже перерезала сзади ногтями веревки, и прорычал:

— Моли Бога, что шеф с тобой поболтать хочет, а то бы я давно разобрался за Володьку, курва! — Он вытащил из кармана пиджака пузырек и сунул его мне под нос. — Но мы еще обязательно поболтаем, — и ухмыльнулся.

Волосы зашевелились на моей голове, когда я прочитала надпись на пузырьке: «Серная кислота». С каких это пор ФСБ применяет столь варварские методы в работе с мирными налогоплательщиками, со своими, можно сказать, кормильцами? Что-то я о таком не слышала. Олег с Лелеком уже скрылись в конце коридора за какой-то дверью, и мне вдруг страшно захотелось поговорить с этим садистом-химиком по душам. Сбросив веревки с рук, я ударила его по ушам и втолкнула в ванную, пихнув тяжелое тело ногой в живот. Пролетев до самого унитаза, он сел на него со всей дури со страшным грохотом, а я вошла и закрыла на задвижку дверь. Пузырек был уже в моих руках. Вытащив из его кобуры пистолет и связав ему руки, пока он не пришел в себя, я села на краешек ванной и начала открывать пузырек, не спуская глаз с амбала, все еще сидящего на унитазе. Сознание стало возвращаться к нему, он захлопал глазами, болезненно поморщился и прохрипел: