Виктор! Виктор! Свободное падение

Девочка шла

по Иннхерредсвейен со стороны моста Баккебру, но сегодня она не высматривала, где приработать. Начались рождественские каникулы, и она решила сделать то, что давно откладывала. В походке угадывалось какая-то нерешительность, как будто бы она искала предлог, чтобы повернуть назад. А в остальном девчонка ничем не отличалась от других подростков четырнадцати лет от роду. В джинсах и пуховке, неизбежный палестинский шарф завязан так, чтобы закрывать уши и волосы, собранные в хвост. Ее звали Анита Ларсен, и она была влюблена в мальчика двумя классами старше. Но бредя по Иннхередсвейен, она и не вспомнила о нем.

Они не замечала выхлопов, хотя они серыми облачками клубились меж домами. Они не видела проносящихся мимо машин, пронизывающий холод не донимал ее. Плотно сжав губы, она старалась не думать о предстоящем. В голове бесконечно крутилась одна и та же мелодия Криса де Бурга. Она понимала, что пытается таким образом отгородиться от действительности: «Tonight I'll give you every bit of my heart, give you everything that I've got, I don't want to loose you…» [4] По идее песня должна была укрепить решимость, которой не было, а были лишь надежда, упрямство и последние всполохи протеста против чего-то трудноуловимого и для нее самой. Никто не валялся у нее в ногах, умоляя пойти туда, куда она сейчас направлялась. «Делай как знаешь», — кисло напутствовала мать. Так что и с этой стороны никакого понимания.

Она шла вдоль фасада серого промышленного здания, добралась до ворот, остановилась. Она не раз бывала здесь раньше — но до того, как начались все эти гадости и неприятности. Одна из вывесок гласила «ТИПОГРАФИЯ ТРЁНДЕР-ПРИНТ».

Открыв дверь и поставив ногу на ступеньку унылой бетонной лестницы, она опять замешкалась. Может, лучше сходить вечером к нему домой? В типографии трудно поговорить с глазу на глаз. А с другой стороны, она боится оставаться с ним наедине. Из памяти не удавалось вытравить воспоминания, теперь уже очень старые: темная, отсыревшая комната, в которой ее запирали; горячая, приносящая боль рука, которая толкает и бьет; мама, бакланом плачущая вдали; долгая тишина потом. Ужасные минуты — и минуты счастливые. Вперемежку, чередующиеся, как свет и тьма. От этих мыслей у нее схватило живот. Она заставляла себя переставлять ноги вверх по неподатливым ступеням. Железные машинные запахи оседали на язык свинцовым привкусом, таким же ядовитым и чужим, как слова, навстречу которым она шла. Закат и страстные объятия. Зажмурься и вперед, Анита!

Дойдя до третьего этажа, она открыла глаза. Звук печатной машины долетал до лестницы, ритмичный и враждебный, как пулеметная очередь. Холодные коридоры и унылые километры стен. Девочка нехотя взялась за ручку и побыстрей, пока не улетучились остатки смелости, распахнула дверь. Внутри все по-старому. Неоновый свет в приемной с виниловыми стенами. В углу — мебель палисандрового дерева и два таких же основательных письменных стола плюс полки, шкаф и карта. На свободных местах на стенах красочные рекламные плакаты — лучшие образчики продукции типографии ТРЁНДЕР-ПРИНТ. За окном на северо-западе виднеется Трондхеймсфьорд, холодный и синий. Анита все вспомнила. Фикус в горшке почти не подрос.

Ближайший стол был пуст, а за следующим сидела красивая дама с перманентом на голове. Видно, новенькая.

— День добрый.

Отступать было поздно. Хорошо еще, что Грегерсена не оказалась на месте, а дама ее не знает.

— Меня зовут Анита Ларсен.

— Очень приятно.

— Мне нужно поговорить с… Мортеном Мартенсом.

— Минутку. — Кудрявая нажала на кнопку и громко позвала: — «Мартенс! Мартенс!»

Послышался стук машин, но никто не ответил.

— Мартенс! Есть Мартенс в цехе?

— Ага. Я в лаборатории.

— К тебе пришли.

— Я сейчас не могу отойти.

— Тогда я пошлю ее к тебе.

— Ладно.

Женщина обернулась к Аните.

— Как пройти, знаешь?

— Да я…

— Ты дочка, да?

— Мн…

— Ну иди.

Анита Ларсен сделал осторожное движение к двери, и на этот раз дама с перманентом ободрила ее улыбкой. В следующей комнате огромного размера над верстатками и за экранами дисплеев корпела масса мужчин и женщин. Линотрон давно вытеснил линотипы. Наборные кассы превратились в смешные полочки, на которых поколение левых социалистов расставляет мелкие безделушки.

— Смотрите-ка, Анита! — Женщина рядом с ней подняла голову от экрана и звучно хлопнула себя по ляжкам. — Сколько лет, сколько зим!

— Да… — Девочка заставила себя остановиться. Кто-кто, а фру Карлсен должна знать, почему.

— Как ты выросла, милая.

Аниту передернуло.

— Ты уже в седьмом?

— В восьмом.

— И что, на уме только поп-музыка, наркотики и мальчики?

Анита опять дернулась. Что за дурацкий вопрос! А она-то надеялась, что все сойдет гладко. Раньше она любила пошутить с фру Карлсен, теперь — нет.

— Ладно, не куксись. Иди куда шла.

Так она и сделала. Обратно дороги нет. Tonight you tell me what you want me to do… Она вошла в цех, и у нее заложило уши от грохота. Три машины работали на полную мощь и споро выплевывали листы. Мужчины и юноши в серых или синих комбинезонах следили за качеством печати: типография славилась прекрасной репутацией, а это накладывает особые обязательства. Двое ребят помладше узнали ее и кивнули. Несмотря на грохот и жесткий темп работы, у них был вид людей, неспешно делающих свое дело. Никакой суетливости, лишних движений. Ее всегда удивляло, что им удается объясняться вполголоса, с помощью жестов. Эти люди нравились ей. Через силу она заставила себя повернуть налево, отыскать дверь в фотолабораторию, представлявшую собой две комнаты в середине коридора. Сейчас в лаборатории царил полумрак.

Сгорбившись над столом, какой-то юноша ретушировал снимки. От желто-зеленой подсветки его лицо напоминало лицо покойника. Он мельком взглянул на нее, хмыкнул, но промолчал. Посетители частенько заглядывают сюда, неизменно занятые менеджеры по продажам, желающие лично убедиться как обстоят дела с их нестандартными заказами. Тут она увидела Грегерсена, владельца типографии. Он стоял спиной к ней и вполоборота к соседней комнате, в которой располагались фотокамеры. Он перекинулся парой профессиональных замечаний с кем-то в комнате, Анита узнала голос. Отец. Она прикусила губу. Everything you want to go through… Сейчас, вот-вот. Грегерсен обернется, увидит ее и все. Он простой и приветливый. Разговаривает на равных. Шутник, но не похабник. Несколько раз она пыталась себе представить: что если б ее отцом был он? Ерунда, да и только. Все служащие сходились в одном: шеф у них что надо. Без него типография числилась бы по разряду заурядных. Даже отец крайне редко позволял себе пройтись насчет Грегерсена.

Она пристроилась напротив множителя форм и принялась ждать. Какая она дура, что заявилась сюда! Нечего и думать поговорить с отцом в присутствии Грегерсена. Да и захочет ли он говорить вообще? Как признаться ему, что подтолкнул ее на разговор банальный «читательский отклик», вычитанный в «Дет Нюэ». Поймет ли он, что она просто искала повод для встречи, старалась его понять, в отчаянии, забыв про стыд, сама предлагала в последний раз попробовать все исправить. Сущее безумство. Она ж ведь его знает, он наверняка ничуть не изменился. I won't let you down. И поэтому она обязана попробовать. В последние недели она почувствовала, что что-то творится в душе. Видно, отозвалось все, происходящее в мире. Ее проблемы казались капризами по сравнению с тем, что приходится переживать другим людям. Господи, как хорошо им было бы всем вместе!

— Э-э… да это Анита!

Она вздрогнула и повернулась к Грегерсену. Из-за очков ей улыбнулись божьими птахами веселые и беззаботные глазищи. Шеф подошел поближе и отвесил ей церемонный поклон.

— Смотрите-ка, какая она у нас дама… — Потом повысил голос: — Мортен, к тебе дочка…