Наше дело — табак

Он закончил рассказ и прошептал:

— Все.

Это отняло у него остаток сил. Он закрыл глаза. Дернулся. Тело обмякло.

— Не выживет, — со знанием дела сказал собровец. — И хрен с ним…

Тут подошел оперативник из службы наружного наблюдения — тот самый Третий — и сообщил:

— Товарищ полковник, на связи Гринев. Ушаков подошел к собровскому «рафику», взял микрофон рации и произнес:

— Ноль-первый на связи.

— Ноль-второй. Тут мы бизнесмена взяли. Через границу двигал на своей машине.

— Что говорит?

— Возмущается…

— Буду через час.

— Понял…

Глава 19

ЧУЖОЙ ВАГОН

Сапковский сидел на стуле в кабинете Гринева. Выглядел он крепко придавленным, как лягушка протектором «жигуля». Глаза бегали, притом с каждой минутой все быстрее.

— Все-таки я требую… — время от времени начинал он качать права, вспоминая, что являет собой не какую-то там шавку, которую можно повязать на пятнадцать суток за нетрезвую морду и провонявшую одежду, а одну из надеж и опор полесского бизнеса, человека, привыкшего шататься по губернаторским тусовкам, и что он упакован полностью по классу «VIP», начиная от особняков, джипов, золотых кредитных карточек и кончая всякими безделушками для туземцев вроде четырех мобильных телефонов.

— Ты будешь у параши требовать, — ответил, зевнув, Гринев, рассматривая Плута, как клопа, и будто прикидывая между делом, давить его ногтем или не давить.

— Наручники снимите!

— Ты же из особо опасных. Я не рискну, — усмехнулся Гринев, которому был по душе этот спектакль.

— Вы за все ответите, — как-то жалобно угрожал Сапковский, со стыдом ощущая, что выглядит сейчас не как «новый русский», опора режима, а как курица ощипанная. Да, быстро слетает внешний лоск.

К табачным разборкам, общению с бандитами, к войне, которую постоянно приходится вести для того, чтобы зарабатывать все больше денег, Сапковский постепенно привык. Но к милицейским фокусам привыкнуть невозможно. Тем более с первых дней шального, разгульного, безумно прибыльного и бестолкового бизнеса, которым ему приходилось заниматься, его назойливо грызла мысль: вот однажды к нему придут и скажут: ты, парень, едешь в этом вагоне СВ не по своему билету, а по поддельному, и выкинут из роскошного купе несущегося вперед на всех парах поезда да еще оштрафуют по всем правилам. Самый большой кошмар, который мучил его, — это страх того, что шальная судьба, которая вынесла его наверх, однажды по своему капризу так же быстро обрушит его вниз. А падать сверху очень больно… Плут знал, что эта мысль точит не его одного. Только бесчувственным болванам без единой извилины в голове она не досаждала.

Гринев листал бумаги. Их накопилось множество, и работа с ними не доставляла заместителю начальника уголовного розыска никакого удовольствия. На некоторых документах он почерком, понятным только ему, ставил резолюции. Иногда шептал что-то себе под нос. Потом поднимал глаза на продолжающего расплываться и терять форму, как снег на сковороде, клиента.

Эта пытка ожиданием длилась уже полтора часа.

— Я требую адвоката, — ныл Сапковский.

— Адвоката нет. Могу палача предложить.

— Что?! — взвизгнул табачный делец. Нервы у него наконец сдали окончательно.

— Вам, сволочам, не адвокаты нужны, а палачи, — доходчиво разъяснил свою жизненную позицию Гринев, — Потому что кровя из трудового народа вы все выпили, а плату достойную за это может с вас взыскать только палач. Вот так-то, Плут. Мне думается, смертную казнь ненадолго отменили.

— Это гестапо, да? — взвыл Сапковский, вдруг почувствовавший, что еще немного и он просто разрыдается в голос. Или вцепится в этого пожилого, здоровенного служебного бульдога.

— Сейчас нет. Но во время войны действительно в этом здании находилось гестапо. И в этом кабинете сидел заместитель его начальника. Так что преемственность прослеживается, — усмехнулся Гринев.

Сапковский замолчал. Он сидел, ощущая, как волна дрожи прокатывает по телу и становится жарко. Очень жарко. Голова пошла кругом. Еще не хватало сейчас грохнуться в обморок.

— Здравствуйте, Казимир Германович, — сказал Ушаков, быстрым шагом заходя в кабинет.

Сапковский напряженно посмотрел на него и буркнул что-то нечленораздельное.

— Ну что?.. — Ушаков взял стул и уселся напротив задержанного. — Рассказывать будем?

— Что рассказывать?

— А что, нечего рассказывать? Не поверю… Жду явку с повинной.

— Я ничего не делал!

— Да? — усмехнулся начальник уголовного розыска — А кто Глушко заказал?

— Я не заказывал Глушака! Я никого никогда не заказывал! Я бизнесмен.

— Торгаш ты, — поправил Гринев.

— Да, торгаш! И горжусь этим. Не будь торгашей, вы бы с голоду сдохли!

— Ну да, — кивнул Ушаков. — А кто все же Глушака заказал?

— Я не знаю.

— Знаешь ведь. Плут. Все ты знаешь… Рассказывай. Ну, давай, не томи.

— Я правда не знаю!

— Кто?

— Я могу только предположить, — в отчаянии произнес Сапковский.

— Кто, я тебя спросил.

— Мог… Мог только…

— Ну.

— Только Арнольд.

— Почему?

— Больше некому. Через счета, которыми мы пользовались для наиболее деликатных случаев, прогнали те самые деньги…

— Деньги, которые собрал Сорока со всего города?

— Да… Глушак об этом узнал. Подумал почему-то сперва на меня. Вызвал на базар Арнольда. Тот давно понял, куда все идет. И понял, что Глушак не остановится, пока не раскопает все.

— И решил убрать Глушака? А заодно сам себя завалить? Способ самоубийства такой? — иронично спрашивал Ушаков, внимательно разглядывая Плута.

— Ну, не знаю… Может, заказал кто-то из тех, с кем Арнольд угонял эти деньги. Не мог же один такое сделать. Тот решил и от Глушака избавиться.

— Резонно… Дай протокол допроса и ручку, — попросил Ушаков у своего заместителя.

Гринев полез в стол, раскопал скопившуюся в ящике груду бумаг, нашел бланк и протянул начальнику уголовного розыска вместе с чернильной ручкой.

Ушаков мелким почерком заполнил протокол, приписав «по поручению следователя прокуратуры г. Полесска».

— Прочитай, подпиши, — он протянул бумагу Сапковскому.

Тот пробежал глазами написанное. И воскликнул:

— Я не могу это подписать!

— Ты мне все это разве не говорил только что?

— Говорил. Но подписать не могу.

— А куда ты на хрен денешься, — жестко произне Ушаков.

Плут дрожащей рукой вывел: «С моих слов записано верно». Расписался.

— Отлично, — кивнул начальник уголовного розыска. — Посидишь в пятом кабинете час — и свободен.

— Как? — не понял Сапковский.

— Пока свободен…

Гринев озадаченно посмотрел на своего начальника.

— Так вы знали, что я невиновен, — произнес Сапковский. — Тогда зачем все это?

— Что — это?

— Давление. Оскорбления. Со мной вот товарищ полковник обращался как с законченным преступником.

— А ты и есть законченный преступник, — сказал Ушаков и, не в силах сдержаться, выдал то, что накипело:

— Вы все растащили, до чего ручки ваши загребущие дотянулись. Все изгадили. От вас исходят ядовитые миазмы. Где вы — там подкуп, разборки, взятки. Там кровь льется… А что вы сделали с нашим городом, который раньше самым спокойным городом в Советском Союзе был! Во что превратили!.. Вы как болезнь, которую нужно глушить антибиотиками.

— Я ему уже палача предлагал, — усмехнулся Гринев.

— Во, поперла классовая ненависть, — хмыкнул Сапковский, который моментально расслабился, поняв, что на этот раз все закончилось благополучно.

— Классовая? Это уже интересно, — посмотрел на него с насмешкой Ушаков.

— А хотите откровенно? — спросил Сапковский.

— Давай.

— Да вы просто нам завидуете. Всему. Костюмам, какие мы носим. Машинам, на которых мы ездим. И вся эта классовая ненависть от ощущения бессилия добыть все это… Вы же… Вы же никто. — Слова лились из Сапковского — нервно, неудержимо, он не мог совладать с собой, хотя и понимал, что городит лишнее. — Вы упиваетесь ощущением власти над людьми, припертыми к стене. А без этой власти вы нули без палочек. Завтра вышибут на пенсию — и вам не светит ничего. Вы не способны заработать деньги. Потому как созданы такими, что из арифметики знаете только одно действие — делить. Вы псы голодные на цепи, и хозяин вас даже кормить нормально не считает нужным, так, кинет отбросы, чтобы с голоду не сдохли. Вы же задарма от злобы да от обделенности в горло кому угодно вцепитесь.