Глаз ведьмы

Хорошо, что сам вышел на Рогозина и обо всем с ним перетолковал, обнаружив полное взаимопонимание, единство взглядов и интересов. Наверное, давно так и надо было сделать, а не слушать заумных советников и не пускаться в пустые игры — все равно все тайное со временем становится явным!

Заурчал радиотелефон, установленный на спинке переднего сиденья, и Леонид Сергеевич снял трубку, уже догадываясь, кто звонит.

— Добрый вечер, если его, конечно, можно назвать добрым, — раздался голос Рогозина, и Сирмайс досадливо прищелкнул пальцами: да, он не ошибся!

— Жизнь состоит не только из радостей, дорогой Алексей Григорьевич, но большей частью из печалей, — философски заметил Леонид Сергеевич. — Но это наш путь, и каждый должен пройти его до конца.

— Вы уже знаете?

Рогозин спросил это без всякого выражения, но именно отсутствие выражения и придавало его словам оттенок невыразимой скорби, тоски и уныния. Сирмайс был бы рад ободрить его, но не хотел это делать по телефону, поэтому ограничился тем, что сказал:

— Естественно.

— Я тоже хочу знать: кто?!

— Зачем? — несколько грубовато поинтересовался Леонид Сергеевич, справедливо предположив, что в том состоянии, в каком сейчас находится помощник Президента, нет резона помогать ему без конца жевать сопли и заниматься самобичеванием. — Все решат без вас, дорогой Алексей Григорьевич. Выпейте таблеточку и ложитесь пораньше почивать, а завтра, Бог даст, я подъеду, и мы обо всем переговорим с глазу на глаз. Идет?

— Идет, — обреченно произнес Рогозин. — Но у меня есть личная просьба.

— Я все устрою, все, — выделив последнее слово, быстро прервал его Сирмайс: не хватало еще болтать о важных делах по мобильному телефону. Техника ненадежна, ему ли этого не знать, но люди в некоторых случаях бывают еще более ненадежны. — Слышите, все!

— Хочу, чтобы все решили поскорее! — Алексей Григорьевич никак не желал закончить разговор.

— Я понял. Давайте подробнее переговорим завтра. Вы же знаете, я не бросаю слов на ветер.

— До завтра, — помощник Президента наконец-то положил трубку.

Сирмайс вздохнул с облегчением и тоже отключился от связи.

Конечно, Алексея Григорьевича можно понять и простить, но… Стоит ли, вот в чем вопрос? Слаб оказался человек, настолько слаб, что Сирмайс даже не ожидал такого — раскис, задрожал, как осиновый лист. А ведь еще лишь только потянуло легким сквозняком, а не налетел порыв леденящего душу смертельно опасного урагана. Что же будет тогда? Прикрывай лавку?

Нет, на такое Леонид Сергеевич согласиться не мог. Значит, сейчас следовало успокоить Рогозина, помочь все пережить, дать утешиться — для этого есть давно испытанные средства, — чтобы использовать его на всю катушку, а потом подумать, кем заменить.

Впрочем, чего потом думать, думать нужно сейчас, не откладывая в долгий ящик, поскольку придется готовить и человека и почву, на которую его внедрять: найдется немало желающих поставить на освободившийся пост своего протеже. А как в подходящий момент сковырнуть Алексея Григорьевича, и придумывать не нужно — люди спиваются, совершают ошибки, оказываются замешанными в скандалах и даже кончают с собой в припадке депрессии. Правда, последнее уже слишком, пусть лучше уйдет по болезни, получив приличный куш от взаимовыгодного сотрудничества. Что может быть лучше, чем спокойно разводить на даче розы и клубнику, совершенно не думая о том, какая драка идет наверху и как недовольны внизу: тебе-то что до этого, если деньги карман не тянут? Сам Сирмайс с огромным удовольствием сидел бы в тихом прелестном уголке, да дела не давали, а вот многие, даже имея огромные деньги, никак не желали уйти на покой и упорно продолжали играть в пол и бизнес, пока их не выносили вперед ногами после инфаркта или выстрела киллера. Такое упрямство Леонид Сергеевич считал идиотизмом. Как и стремление стоять на вершине пирамиды официальной власти.

Зачем лезть туда, где запросто можно сломать шею? Там ты на виду и нет ни минуты свободного времени. Пусть грязной политикой занимаются марионетки вроде Рогозина, а Сирмайс предпочитает роль кукловода, надежно скрытого ширмой, которую создают ему деньги. Вот их власть поистине безгранична — ей подчинены и Дума, и правительство, и силовые структуры, не говоря уже о проститутках прессы и телевидения. Пусть они кричат о своей неподкупности, пусть бьют себя в грудь — опять же все дело только в цене! Дай больше, и они начнут ходить перед тобой на задних лапках, поскольку никто не желает подыхать с голода…

В размышлениях время пролетело незаметно, и вот машина уже свернула с Ярославки на малоприметное шоссе, обсаженное по обочинам старыми липами, и вскоре подкатила к воротам обнесенного изгородью небольшого поселка, состоящего из трех десятков далеко отстоявших друг от друга больших коттеджей. Охранник открыл ворота и пропустил машину Сирмайса, а за ней и немного приотставшую машину с телохранителями. Леонид Сергеевич не любил, чтобы кто-то из них сидел с ним в лимузине, поэтому они ехали сзади.

Антипов и Шлыков уже ждали в гостиной у горящего камина. Шеф поздоровался с каждым из них за руку и пригласил ужинать: в его семье ритуал совместных трапез соблюдался неукоснительно — в выходные на обед, а в будние дни на ужин собирались все домочадцы. Исключение делалось лишь для годовалого внука Сирмайса. Владимир Серафимович и Борис Матвеевич полагали, что шеф захочет поскорее закончить с делами, но отказаться сочли неудобным.

Ужинали на просторной утепленной веранде. Экономка внесла блюда с лобио и сациви — в молодые годы Сирмайс жил и работал в Грузии и там пристрастился к кавказской кухне, — потом подали горячее. Пили мало, хотя на столе выстроились графины с водкой и бутылки сухих вин. Хозяин выпил рюмку водки, закусил маринованным огурчиком с медом и попросил дочь включить телевизор.

Передавали хронику происшествий. На экране появилась картинка двора дома на Гончарной, с нарисованным мелом силуэтом на асфальте. Вокруг стояли бабульки и отворачивался от камеры молодой парень в милицейской форме.

— Сегодня днем здесь произошло трагическое событие, — частила дикторша в стальном полотняном костюмчике. — Из окна выбросилась молодая женщина.

Кадр сменился, и на экране появилась фотография: разметавшиеся рыже-золотистые волосы, красная куртка с темными пятнами, запрокинутое мертвенно-бледное лицо, испачканное грязью.

— Сегодня покончила с собой филолог Полина Горелова, которая, по данным, полученным нами из заслуживающих доверия источников, была любовницей одного из высокопоставленных чиновников в аппарате Президента.

Леонид Сергеевич бросил быстрый взгляд на Шлыкова. Борис Матвеевич как ни в чем не бывало расправлялся с тушеной бараниной, запивая ее кисловатым «Царапи». Зато Антипов при этих словах недовольно поморщился и досадливо крякнул. Пусть едва слышно, но все же. Значит, кишка у него потоньше, чем у Бори?

— Какой ужас, — заметила жена Сирмайса и попросила сына передать ей соусницу.

«Сейчас начнут обсасывать новостенку, — подумал Леонид Сергеевич, — налетят стервятники на падаль! Живых-то тронуть боятся, суки!»

Он не ошибся. На экране сменяли друг друга разные картинки, а дикторша озвучивала заранее подготовленный текст:

— Что это, убийство или самоубийство? — интригуя зрителей, вопрошала она. — В осведомленных кругах утверждают, что Полина Горелова была не просто красивой женщиной, дарившей высокопоставленному чиновнику свое благорасположение, кстати, далеко не бескорыстно. Не исключено, что через нее чиновники из высшей администрации втайне от Президента и Думы поддерживали связь с членами так называемого «теневого кабинета» и крупными бизнесменами, занимающимися экспортно-импортными операциями, приносящими небывалые барыши. Такие деньги редко добывают законным путем, поэтому вполне правомерно возникает вопрос: не слишком ли многое знала Полина Горелова, чтобы остаться в живых? Далеко не секрет — наше общество погрязло в коррупции, и под видом любовницы вполне могла скрываться связная между администраторами-коррупционерами и крупным криминальным капиталом…