Степень вины

– А о чем он? Или это глупый вопрос?

– Не глупый – трудный. – Женщина снова принялась разглядывать свои ботинки. – Наверное, мое призвание – писать рассказы, а не романы. Некоторые просто не могут делать и то и другое. – Она подняла взгляд на Терри. – Марк Ренсом, конечно, мог…

Терри наблюдала. За внешним спокойствием собеседницы угадывалось внутреннее напряжение.

– Вы восхищались им?

– Как романистом – да. Наше восприятие жизни было совершенно разным, убеждения также не совпадали. Но во всех своих произведениях Ренсом – удивительный рассказчик, мастерски создающий характеры. Его герои, по крайней мере герои-мужчины, как будто из плоти и крови – он делал их такими, что на тысяче страниц они борются, дышат, дрожат от негодования, ярости, радости. – Марси покачала головой. – Мы совсем не походили друг на друга. Я думаю, подобного ему не было.

– Как вы встретились?

– На писательской конференции. – Голос ее сделался спокоен. – Я приурочила к своему приезду в Аспен два события – начало работы над романом и встречу с Марком Ренсомом.

Терри была озадачена.

– Вы собирались провести с ним какое-то время? – Увидев обиду в глазах Марси, поспешно проговорила: – Я имею в виду, что у человека типа Ренсома могли здесь быть друзья, люди, старающиеся обратить на себя его внимание, мечтающие, например, пообедать с ним.

Лицо писательницы озарилось гордостью.

– К тому времени у меня уже была публикация в "Нью-йоркере". Мои произведения знали. – Тихо, как бы про себя, она добавила: – Молодые литераторы не умеют правильно оценить свои возможности. Если бы умели, они никогда ничего не написали бы.

– Марк Ренсом знал ваши произведения?

– Он знал о них. – Голос Марси сделался еще тише. – Перед конференцией Дейвид Уайтли, мой редактор, сам позвонил Марку Ренсому. Чтобы попросить его "позаботиться обо мне".

Терри попыталась представить себе попечительство Марка Ренсома об изысканных творениях Марси Линтон – это было бы похоже на интерес Ван Гога к японской акварели.

Линтон отвернулась.

– Дейвид – очень милый человек. Когда на его вопрос, снизошел ли до меня Марк, я ответила утвердительно, он буквально просиял.

И снова, подумала Терри, за немногими фразами ясно вырисовывается ситуация: замкнутый литературный мирок, нуда стремится Марси Линтон; простодушие ее благодетеля; ее желание добиться признания; ее боязнь лишиться дружбы и страх дурной славы, выступи она с обвинением Марка Ренсома в изнасиловании. При всей специфичности ситуации писательница оказалась перед обычной дилеммой женщины, изнасилованной респектабельным мужчиной, – будь то в маленьком городке, в университете или после официального приема. Вдруг Терри почувствовала себя униженной и оскорбленной.

– Что с вами? – спросила хозяйка. Терри стряхнула с себя оцепенение:

– Синдром сопереживания, я думаю. Мне представился тот благодетель, белобрысый редактор, так польщенный тем, что Марк выполнил его просьбу. И то, как одиноко вам тогда было.

– У Дейвида волосы черные, и он слишком худой, чтобы походить на благодетеля. Но чувствовала я себя действительно очень одиноко. Утром, когда я встретила Дейвида, у меня были разбиты губы, внутри все болело. – Она смолкла, глядя на свои колени. – Когда Ренсом сделал это со мной, я была девушкой строгих правил.

Терри непроизвольно скрестила руки на груди. Тихо спросила:

– Как это произошло?

Марси кивнула слегка; этот малозаметный кивок, не имея, по-видимому, никакого отношения к вопросу Терри, предназначался ее собственным мыслям.

– Я так гордилась, – негромко произнесла она, – тем, что в двадцать три опубликовалась. Думала: мои произведения столь незаурядны, что сам Марк Ренсом захочет прочитать их.

Как и ее герои, подумала Терри, Марси Линтон сама создает проблему двери, которая оказывается незапертой. Она ждала, гадая о том, что в сдержанности собеседницы от ее характера, а что – результат надругательства Ренсома. Та молчала, и тогда Терри спросила:

– Когда вы встретились в первый раз?

Марси казалась погруженной в свои воспоминания.

– Это было в последний вечер конференции, – ответила она. – В баре фешенебельного, по местным понятиям, отеля "Маленькая Нелл", битком набитого писателями, энтузиастками зимнего спорта и поджарыми мужчинами в лыжных костюмах. Но его я узнала сразу – по густому голосу и, конечно же, по рыжим волосам. Когда я представилась Марку, а он улыбнулся мне как старой знакомой, я была глубоко тронута. "Марси Линтон, – сказал он, – самая знаменитая двадцатичетырехлетняя писательница со времен Сильвии Плат [33]. Дейвид Уайтли говорит, что вы почитаете мне свои новеллы. – Он ухмыльнулся. – Одни только новеллы".

Марси помолчала, как будто стыдясь своей прежней наивности и не решаясь в ней признаться.

– Достигнув кое-чего в литературе, я не вполне осознаю свой социальный статус – наверное, из-за того, что я натура созерцательная, не прагматичная. Но в тот момент, когда Марк пожимал мне руну, у меня появилось ощущение причастности к миру уверенных в себе людей – безоглядно уверенных, почти нахальных. Мне показалось вполне закономерным, что самый знаменитый писатель Америки интересуется мной. "Наверное, читать новеллы не придется, – ответила я. – Я только что начала писать свой первый роман". "Очень хорошо, – подхватил он. – Новелла по сравнению с романом, как изюм по сравнению с вином: героев можно либо засушить, либо позволить им дышать полной грудью. – Он расхохотался. – Не знаю, как вам моя метафора, но именно так я чувствую". "Позволю им дышать. – Я тоже засмеялась. – Надеюсь, от этого у них не будет головокружения".

Она замолчала и, видимо, перенеслась мысленно от себя прежней – 24-летней, экзальтированной – к теперешней осторожной женщине, которая сидела рядом с Терри.

– Стараясь разобраться в себе, – со спокойной иронией проговорила она, – начинаю понимать, из-за чего я никогда не рассказывала об этом. Больно вспоминать собственную глупую браваду.

– А что было потом?

Рассказчица провела кончиком пальца по запястью, будто для того, чтобы убедиться – на месте ли старый шрам. Теперь она говорила так, будто ее постоянно сдерживал некий внутренний цензор:

– Какое-то мгновение Марк смотрел на меня. "Если вы только что начали, – сказал он мне, – я готов подождать". Он потягивал вино и вдруг, как будто новая мысль пришла ему в голову, спросил: "А не принесли ли вы с собой несколько страниц?" Боже мой, я решила, что он хочет прочитать их. Я была испугана и взволнована – больше, пожалуй, взволнована. "Мне нет необходимости приносить их с собой, – ответила я. – Они здесь, поскольку я здесь живу. Живу в полном одиночестве и буду так жить, пока не закончу роман". – Задумчиво и тихо Марси добавила: – Мне хотелось сказать, что ради работы над романом я стала затворницей. Но понять можно было иначе – как предложение уйти из отеля, подальше от глаз всех прочих, туда, где свобода ничем не ограничена, и что я готова ради него на все.

В толстом вязаном свитере она казалась особенно хрупкой.

– У него заблестели глаза. Я еще подумала: старый писатель оживился в присутствии молодого, ему приятна встреча с человеком одной с ним породы. Ренсом сказал чрезвычайно любезно: "Мне бы хотелось почитать". Помнится, я вообразила тогда: Марк Ренсом говорит так, потому что восхищен женщиной-писательницей. – Марси покачала головой. – Я была из тех самовлюбленных молодых людей, которым уже сказали, что они талантливы, но которым еще предстоит узнать, что талант их не безграничен. И потому мне уже представлялись блестящие приемы, восторженные статьи в "Таймс" и "Нью-Йорк ревью", большая писательская дружба, которая начнется с этой встречи. Моя известность.

В ее голосе, мягком и ясном, слышалось презрение к себе.

– Боже мой, как глупа я была, как восторженна, как не похожа на людей, о которых собиралась писать! Стыдно вспомнить.