Месть фортуны. Фартовая любовь

— Хотя можно пробить покрышку и камеру! Но как? Вот около угла встать! И тогда! Но рядом ментовка! Тут же возьмут в кольцо! Не дадут слинять! Уложат кого-то! Да и успеет ли Король открыть двери машины? Надо успеть! Другого случая не будет! — решила Капка и, прижавшись к Остапу, поделилась задумкой.

— Машина свернет сюда — вправо. И дверь ее — на виду у лягашей окажется. Секи! Я-то ладно! Но кентам слинять не дадут. Как куропаток уложат, — словно ушат холодной воды вылил.

— Тогда сам шевели мозгами! Если они у тебя остались?! — хрипло ответила Капка и, встав со скамьи, подошла к углу дома, сделала вид, что вытряхивает камешки, попавшие в туфли.

В это время из ворот выехала машина.

Приехал начальник? — спросил водитель, открыв дверцу кабины, у оперативника.

— Пока нет! Ждем. С минуты на минуту. Да ты включи фары. Иди покурим, — предложил водителю. Тот оглянулся, махнул рукой, вылез из кабины, пошел к горотделу не оглядываясь.

Капка, увидев, что шофер с оперативником отвернувшись курят, мигом бросилась к кабине, Король следом заскочил.

Задрыга включила скорость. И повела машину, не оглядываясь по сторонам, выжимая из старой клячи все, что можно. Она сразу свернула в проулок, погасила фары и все подсветки. Машина вскоре слилась с сумерками.

Сзади в зеркало увидела Капка выпавшую изо рта водителя папиросу, отвисшую челюсть оперативника, ухватившего из кобуры недопитую бутылку пива. Он хотел что-то крикнуть, но нервные спазмы перекрыли горло. Пока они опомнились, машина уже скрылась из вида, петляя в проулках, где местные жители, завидев ее, шарахались в стороны, торопясь скрыться в подворотнях. Они по-своему помнили эти машины и боялись смотреть в их сторону с того самого злополучного тридцать седьмого года. Тогда они тоже появлялись в темноте.

Капка затормозила у низкого домишки, хозяева которого вмиг закрыли двери и ставни. Боясь дышать, забились в подвал, чтобы никто их не достал…

Король мигом открыл замок, двери.

— Шустрей, кенты! — вытаскивал, помогал малине выскочить из кузова.

Законники один за другим ныряли в темные проулки. Последним выскочил пахан. Он усмехнулся, оглянувшись на ЗАК, и поспешил к ограде, в извилистый проулок, где никогда не заезжала ни одна машина.

Капка с Королем пошли совсем другой дорогой. Остап держал ее за руку.

— Ты — гений, Капля! Умница! Но кто тебя учил водить машину?

— Сивуч! У него была почти такая же завалюха! Я не хотела в нее садиться. Так он пинком меня загонял в кабину и вякал:

— Гнида облезлая! Чтоб мотаться на кайфовой, учиться надо на развалине! И не фыркай! Старая кляча не для шику! Клешни набивай на ней!

— Ия училась нехотя. Но потом увидела, как Паленый ее отладил. И решила ему шнобель утереть. Три ночи моталась. У меня спуски не получались. Но освоила! — радовалась Капка.

Теперь они не спешили. Разговаривая с Королем, Капка вдруг вспомнила, что чуть не подставила его под пули милиции. И вздрогнула, представив медвежатника мертвым.

— Что с тобой? — уловил дрожь Король.

— Прости ты меня, Остап! За все прости! Я чуть не подставила тебя мусорам!

— Капля! Милая моя, Капелька! Сегодня иль завтра, все равно конец будет такой! Век фартовый короче звона рыжухи! Я согласился бы! Знаю, что ты пожалела бы потом. И помнила б меня! Хоть иногда!

— Я больше не стану тобой рисковать! — сказала Капка тихо.

— Рискуй! Все от судьбы. Я жду от нее своей минуты.

— Какой? — остановилась Задрыга.

— Когда ты к сказанному добавишь совсем немного! Но для этого тебе нужно повзрослеть.

Задрыга сделала вид, что ничего не поняла, они уже подходили к хазе, и Капке не хотелось связывать себя поспешным обещанием, она догадалась, чего от нее ожидал Король.

Черная сова, собравшись в хазе, радовалась свободе. Едва Капка с Остапом переступили порог, увидели счастливые улыбки на лицах законников. Они не ждали столь скорого освобождения теперь, живо вспоминали минувшее.

— Трамбовали нас в лягашке! Всех подряд. Опера на сапоги брали. Выколачивали, кто еще на воле канает? И все трясли — какие дела мы проворачивали? Особо зверковали за музейную рыжуху! Душу вынимали за нее из всех! — рассказывал пахан Задрыге.

— Чего ж за нее трясти, если ее у нас стыздили?

— Что? — насторожился Шакал.

— Увели из подземки! Выковырнули — и все на том! Сперли!

— Кто?

— Адресок второпях посеяли! Сама бы хотела допереть, чья прокунда? — злилась Капка, вспомнив случившееся.

— Вот оно что? Вот почему опознание хотели провести с кем-то, да сорвалось оно, не состоялось. Выходит, кто-то из твоей «зелени» наколку дал! Откольники засветили музейку. Кто ж, кроме них? — исчезла радость с лица Шакала.

— Пахан! Рыжуха лажовая! Стоит ли из-за нее кипеж подымать? Пусть подавятся дерьмовым наваром. Нам с нею все равно невпротык! Сбыть некому! Толкнуть ее — ни одна баруха не фаловалась. Приметная, хоть и дешевка! — подал голос Король.

— Я бы ее пристроил выгодно для нас! Не гляди, что у нее проба низкая.

— Пахан! А как же нас провели? — спросила Капка.

— На музейке? Тут немудрено! Она ж вся была эмалью покрыта! Она же, хоть старая иль новая, мешает определить точно, чистая рыжуха иль с примесью. К тому ж эмаль на рыжухе редко кому в клешни и на шары попадала. Большой, дорогой удачей считался такой навар. От старых фартовых мы секли, что тогда— в старину, прежде чем эмалью рыжуху разрисовывать, обрабатывали чем-то ту вещь. И только ювелиры знали, как это делать, чтобы рыжуха не плавилась от эмали. Но секрета своего не выдали ни за какие бабки! Они и без того — пархатые были! Оттого мы тонкостей не пронюхали, что ювелиры те пахали на царей да на князей. И стремачили их, не меньше сокровищ. Не могли достать, тряхнуть, расколоть! С ними и секреты накрылись. У них, у каждого — свое было. Друг друга никто не повторил. И ценилась в то время не сама рыжуха, а эмалевая работа по ней! Это верняк! Но, когда царя не стало, секрет эмали был утерян. Толпе она показалась лишней. И не применялась ювелирами долгие годы. Извелись мастера. Да и фартовые, знавшие в этом толк, тоже ожмурились. Остались те, кто сек лишь понаслышке. Как мы.

— Но вон Король сразу допер! Да и про то, что подлинник на выставки не дают. Разве ты не слышал? — удивлялась Капка.

— Впервые прокололся! До того не попадала мне эмаль! А вот с выставкой, я раньше их не тряс. Стоящего не видел! Обходил их.

— А в ювелирных на выкладках и витринах — тоже лажовка? — не отставала Капка.

— Не всегда! Камешки, понятно, не выставляют! А рыжуху, сколь хошь! Полноценную!

— Но ложки ты мог проверить сразу! — не унималась Капка.

— Когда? Сначала спереть, потом проверить, а дальше что? Увели, как подлинник! Сколько кентов полегло за нее! Ты вспомни, как ее взяли? Твой накол. Чего же ты в вагоне не проверила? Столько там канала? Теперь я лажанулся или ты? Да за такое тебе десяток лет долю давать не стоит! На рыжухе прокололась, на «зелени» лажанулась! — начинал психовать Шакал.

— Почему враз не вякнул?

— Не хотел клешни к делам отбивать! Да и сам не враз врубился. Когда от лесных слиняли. Думал ею десятину покрыть у Медведя. Тот и допер. Вякнул, что мы сперли. Я — чуть не рехнулся. Но маэстро ботнул, мол, старого ювелира надыбать в малину надо. Как у него. Все знаем, но никто его не видел. И где такого нашмонаешь? Нет их больше. А самим отличить подделку— не по зубам! Разве ту эмаль, что ширпотреб гонит со станков? Так ее не на рыжуху, всюду лепят. Она и пидеру видна. Но ту, какая идет на копии, лишь мастер в мурло узнает. По своим особым приметам. Но и то, по эмали, а не по рыжухе. Не она ценится в той посуде. А то — чем обработана! И когда? Доперло?

— Чего же ты тогда психуешь, если мы дешевку просрали?

— А кто о том пронюхал? Малина и чекисты! Ну, еще Медведь! Так это не весь белый свет. Толкнуть ее могли как оригинал — на юге! Там — в Одессе — барыг пруд пруди!