Месть фортуны. Фартовая любовь

Стремач, робко заглянувший в хазу, позвал старика наружу. А Капка с Остапом снова остались наедине.

— Вякни, с чего тебя в откол тянет? — спросила Задрыга.

— Тебе шестерка трехнул про все.

— А что ботал? Из своего дома свалить пришлось на старости! Никто не остановил его. Вот тебе и любовь! Откинься дед, закопать было б некому! Столько прожить, а под старь в бичах канал. Разве это счастье? Я б такого не хотела!

— Капля! Дышат семьи по-разному! Это от самих зависит. А шестерка, что с него взять? Свой век прожил, — насторожились оба, услышав во дворе особняка громкий чужой голос. Король выскочил из хазы через окно, подумав, что во двор заявилась милиция. Он подал руку Капке и, выхватив ее из окна, помчался под склон.

— Да стой же ты! Дай пронюхать, кто возник? В хазе общак! Секешь иль нет? — остановила Капка и вернулась к дому. Осторожно обошла его сбоку. Заглянула во двор, вскоре позвала Остапа.

Зажимая ладонью рот, чтобы не расхохотаться громко, указала во двор.

Полная, высокая старуха, в длинной черной юбке и в линялой кофте, стояла посередине двора, держа под мышкой старика- шестерку. Тот дергал ногами и был похож на состарившуюся куклу, какая долго валялась в пыльном углу. Но вот о ней вспомнили…

— На стари лет блукать вздумал, срамить нас! Ишь, забот- чик! В заработки подался! Я ж думала, что ты к дочке в гости поехал. А ты — в ханыги скатился? Даже исподнее пропил? Вон как схудал! Сущий шкелет остался!

— Акулька, спусти на земь! — требовал дед.

— Лысый озорник! Все глаза выревела, когда мужики рассказали, каким тебя видели! Иль ты бездомный? Иль в доме места тебе не достает? Чего бедокуришь? Пора уж остепениться!

— Поставь на ноги! — твердил старик.

— Сбирай котомку! Поехали домой! Дети без присмотру остались нынче! Скотина неухожена! А я тебя тут разыскиваю через пропойц! Стыд и страм! Весь провонялся, будто в хлеву родился! Живей надевай свое и поехали, луковичка моя облезлая, — целовала старика в лысую макушку, впалые щеки, худые плечи.

— Маринка-то как нынче? — подобрел шестерка, устроившись на руках удобнее, обняв жену за шею.

— Кается, окаянная! Клянется никого не забижать! И за тобой ходить! Просит низко — в избу воротиться!

— Деньги получила?

— То как же! Корову на них купили! Справную! Два ведра молока дает! Молодая! Вторым телком ходила! Теперь и деньги в доме всякий день. И в молоке, хоть купайся! Низко кланяются тебе все за подмогу такую. И все ж в дом живей вертайся. Без коровы мы прожили бы, а без тебя — нет! — опустила на землю.

Старик засеменил в дом. Там, в сенях, стояла его котомка. Ее не надо было долго собирать. Сунуть в нее пару рубашек. И все готово. Но…

Капка вспомнила обещание пахана дать старику на похороны.

И придержала деда, попросила подождать. Посоветовавшись с Остапом, дала уходящему тысячу рублей, чтоб не вспоминал лихом.

Дед долго благодарил Капку. Уходя, пожелал ей хорошего мужа и ребятишек, таких, чтоб и душу, и старость согрели.

Задрыге даже обидно стало. Не удачу, не наваров, не много лет в фарте, а как обычной фраерихе, словно в лицо плюнул напоследок, испортив Задрыге все настроение.

Король снова лег в постель. Глубокий порез на плече не затянулся. Капка смазала его бальзамом. И только хотела лечь спать, стремач вошел, сказал, что к ней просится подземная «зелень».

В хазу вошли Борис и Толик. Растерянные, испуганные. Оба затравленно оглядывались по сторонам.

— Задрыга, беда случилась! Те ящики, что твой пахан закопал в дальней штольне, исчезли сегодня ночью.

— Как? — словно током пробило девчонку. Холодный пот покатил по спине ручьями. Она покачнулась. Заломило в висках.

Задрыга знала, в этих ящиках было музейное золото. Его берегли пуще глаза. О нем не забывали ни на минуту. Им дышали и гордились все кенты Черной совы. Его навещали.

Капка считала его своим, ведь именно она указала на него. Сколько кентов потеряла малина из-за этой рыжухи! Сколько сил и нервов отдали, чтоб сберечь его для себя! Лишиться музейки значило остаться без общака. Оно было запасом, какой могли пустить лишь в самом крайнем случае, случае непоправимой беды.

— Не знаем! Мы в эту штольню давно не ходили. Незачем было. А когда нас стали повсюду пасти, мы решили выскочить через дальнюю штольню, о какой все забыли. И когда глянули, там, где были зарыты ящики, — пустая яма. И плита к стене сдвинута. Ее только сильные мужики могли принять. Нашей кодле не одолеть. Сил не хватит.

— А Шакал? Где он! Может, сам взял? Ведь чужие не могли прознать!

— Да нет же! Нас обязательно предупредили бы! — не поверил Толик.

— Тогда не знаю! — развел руками Борис.

Капка смотрела на них ошарашенно, не веря в услышанное:

— Да вы что? Совсем съехали?! — заорала так, что стекла дрогнули.

— Всех! До единой падлы замокрю, если не сыщете и не вернете на место! Никому не дам дышать! В куски разнесу! — синели губы и лицо.

— Мы откуда знаем, кто спер ящики! Мы даже не знали, что в них лежало? — дрогнул голос Бориса.

— Как просрали, так надыбайте! Иль на холяву вас харчили?

— Хамовку за приморенье давали, когда вы у нас от лягавых тырились, канали в мраморном зале! А за ящики — не ботали. Нам даже не трехали про стрему! И не наезжай! Вломить мы тоже умеем! Сама секла! — злился Борис.

— Падлы! Козлы вонючие!

— Кончай, Задрыга! Не доводи! — начинал злиться Толик и оглянулся на дверь, в какую заглядывал испуганный стремач.

— Давайте вместе подумаем, кто увел их? — предложил Толик.

Король, поняв, что выспаться ему не придется, уже встал,

оделся, курил у окна нервно, внимательно слушал разговор, наблюдал за Капкой.

Та долго не могла взять себя в руки. Сквозь стиснутые зубы девчонки вырывались проклятия и ругательства. Она теряла контроль над собой и не способна была что-то обдумать или предложить. В ней кипело бешенство, граничащее с безумием. Не остановить, не отвлечь — значило позволить Задрыге дойти до последней точки кипения. А уж каких дров тогда она наломает, оставалось лишь предполагать.

— Успокойся, Капля! Без твоего кентеля нам не обойтись. Давай подумаем, кто увел? Если менты — оно всплывет скоро. Снова снимем. Если местные — прижмем и тряхнем. Но как пронюхали? Через Толика или Тоську? Кто вякнул? Свой навар мы вернем. Это заметано! Клянусь волей! Лишь бы ты успокоилась. Главное, из нашего предела не увезут, — обнял Король Капку за плечо. Прижал к себе:

— Держись, кентушка! Навары будут. Себя бы уберечь! Да ради тебя я по камню мусориловку разберу, а навар достану! Клянусь волей!

Задрыга, глянув на него, слабо улыбнулась. В глазах зажглась надежда, что не все потеряно.

— Зачем я связалась с этой «зеленью»? Прав был пахан — мороки много, понту — мало. Все — завязываю с подземкой! Навсегда! — дала слово сама себе.

— А мы и без вас канали! Не шибко осчастливили! Не гоношись! Без вас не сдохнем, — встали пацаны. И не прощаясь, не оглядываясь, пошли к двери.

Капка не стала их задерживать. Ни на их помощь, ни на совет она уже не рассчитывала.

Когда, мальчишки ушли, Задрыга попросила у Короля сигарету. Затянулась дымом до самых пяток, молчала.

— Конечно, это прокунда Тоськи. Ее прокол. Она рыжуху высветила своему хахалю. Дура! Раскрыла пасть! Ну я ее ей захлопну навсегда!

— Вот это не стоит! Если верняк, что Тоська высветила музейку, то взяли рыжуху чекисты. Не кто иной! И теперь нас на нее, как на живца, припутать захотят! Секи! Выставят в музее. Своих стремачей подсунут. Круглыми сутками будут там околачиваться, чтоб нас схомутать, накрыть разом! Ментам не поверят. Однажды прожопили, — предположил Остап.

— А может, Митька? Вдруг он, шибанутый, вякал в бреду. И про музейку… Либо под навар сфаловали засветить. Что взять со сдвинутого? Много ли ему надо? — продолжил Король.

— Сама «зелень» с голодухи могла накол сделать. Припутали одного-второго, хамовку дали, пообещали не дергать, харчить. Они и растрепались про ящики. Ведь нас надыбали! А мы не могли к ним прорваться! Надо было колонуть, как сумели нарисоваться сюда средь бела дня? Если их даже ночью пасут менты. Хотя теперь уж, видно, сняли свою лягавую стрему? Нечего стало пасти, — размышлял Король вслух, меряя хазу крупными, нервными шагами.