Черные береты

Впрочем, она не женщина, она именно секретарша. И таких секретарш – полстраны: испуганных, затюканных, замордованных, боящихся новых начальников и новых порядков. Хоть в лаптях, с кляпом во рту и страхом в печенках – зато с красным бантом на груди в колоннах Первомая.

Звонки и посетители пока особо не досаждали – город то ли привыкал, то ли пытался бойкотировать его. Но в этом плане Илья Юрьевич не комплексовал. День-два-три ему самому как раз нужны, чтобы осмотреться и войти в дело. А уж потом он сам начнет вызывать. И тогда станет видно, кто и как улыбается. Особенно из числа тех, кто спит и видит его обратно в тюрьме и зоне.

Лучше бы не поминалось это под руку!..

– Илья Юрьевич, к вам посетители, – однажды под конец дня осторожно заглянула к нему секретарша, оставив свой горб за дверью. Была Валентина Ивановна худа, с вечно поднятыми плечами, сутулой спиной, и Илья Юрьевич по лагерной привычке сразу окрестил ее про себя: «Кэмел». На сигаретах нарисован точно такой же верблюд – худой, старый, одногорбый. И как она столько лет просидела при начальстве?

– Я никого не вызывал, Валентина Ивановна. А время приема расписано и висит внизу, – улыбнулся в ответ Илья Юрьевич. Но улыбнулся так, чтобы секретарша на веки вечные, то есть до последнего дня работы здесь, усвоила распорядок. По совести, ей самой следовало бы написать заявление об уходе и вместе со старым председателем – на все четыре стороны, продолжать искать коммунистическое завтра. Однако что-то молчит, выжидает. Неужели думает, что сработается? Или шпионить осталась? Не-ет, водитель и секретарша – эти сотрудники должны быть надежнее жены. Или, в крайнем случае, привлекательнее.

Валентина Ивановна, поняв взгляд начальника, обреченно попятилась назад, но все равно – какая же все-таки выучка, успела доложить главное:

– Извините, но они сказали, что вы их ждете и обязательно примете. Просили передать только одно слово – «Верхотура».

Вот тут Илья Юрьевич подскочил, как… Впрочем, ужаленные и ошпаренные подскочили бы, наверное, все же не так стремительно.

– Кто они? – вскричал он. Чувствовал, что потерял контроль над своим голосом и жестами, но, тем не менее, не мог собраться и взять себя в руки. – Кто?

Он, видимо, хотел услышать фамилии, но вторично перепуганная секретарша прошептала:

– Не назвались. Сказали только – «Верхотура».

– Да слышал уже, – закричал, попытавшись перебить, но не секретаршу, нет, а просто это страшное слово, Карповский.

– Не пускать? – ни жива, ни мертва стояла «Кэмел». – Или милиционера…

– Нет! Нет. То есть… Погодите. Их двое? Чего же они хотят? Так, так, – он посмотрел на телефоны. Подними трубку, вызови наряд милиции – и… Заставил себя отвести взгляд от новеньких аппаратов – от греха и соблазна подальше. «Верхотура» – это Верхотуринск по-лагерному, место, где тянул свой срок Илья Юрьевич. Что же за гости объявились? Зачем? Кто конкретно? Черт, он же всех перезабыл. «Синица», «Узбек», «Вадик»… А с милицией – полная глупость, здесь она не поможет. Что же делать?

За него решили сами посетители.

Отодвинув секретаршу, отворилась дверь, и в кабинет вошли два парня. Подло так, многозначительно улыбающихся, вполне прилично одетых.

«Нет, не знаю их, не видел, не помню», – заулыбался на всякий случай в ответ Илья Юрьевич и, торопливо выходя из-за стола, пошел навстречу с протянутой рукой.

– Здравствуйте, проходите, садитесь. Садитесь. Валентина Ивановна, э-э, вы можете идти. Нет-нет, не домой. Вы мне еще нужны будете, бумаги там всякие… Словом, никуда не уходите.

Посетители даже не скрывали, что с пониманием и сочувствием смотрят на суету председателя. И тоже ждали, когда освободится кабинет.

– Ну, здравствуйте, Илья Юрьевич, – начал первым тот, что помоложе – с аккуратно подстриженными усиками и прижатыми боксерскими ушами. Это плохо, что начал молодой. Значит, он – старший, а молодые – они всегда злее…

– Здравствуйте, – торопливо заполнил образовавшуюся паузу Карповский. Увидев, что рядом с посетителями отчетливо заметен его малый рост, поспешил вернуться за стол. За столом он – начальник, и здесь рост роли не играет. – Мы… кажется… где-то…

– Нет, мы, к счастью, незнакомы, – развеял сомнения «боксер». – Вернее, мы вас хорошо знаем. Так хорошо, что вы и не догадываетесь. Потому, собственно, и пришли, зная, что отказа не будет.

– В чем? – испуганно просипел Илья Юрьевич. Откашлялся, помассировал горло; – Извините, холодная вода, горло… А помочь… Я ведь всего неделю на этом месте, еще ничего не…

– Хватит, – перебил, положив руку на стол, «боксер», и Илья Юрьевич послушно вжался в кресло. – Значит, так. Чтобы тебе ничего не думалось…

«На „ты“ перешел, значит, сейчас начнется», – отметил обреченно Карповский.

– …мы не будем сообщать, кого ты закладывал в зоне, как вымаливал досрочное освобождение. Скажем только одну деталь твоей жизни: первый раз тебя поставили раком и поимели на пересылке. За то, что попытался в одиночку сожрать передачу с воли. Наверное, избирателям будет интересно узнать, что они отдали свои голоса не только за обиженного партократами вольнодумца, как ты себя выставлял на митингах, но и за… Иконы тут нет? – парень огляделся по сторонам. – Ни иконы, ни Горбачева. Что ж это за власть такая пришла… цветочно-голубая?

– Эту картину… – охотно переключился Илья Юрьевич с опасной и скользкой темы, но «боксер» вновь опустил руку на стол:

– Про цветочки расскажешь потом. А теперь слушай сюда ушами, как говорят у них в Одессе, – он кивнул на своего угрюмого соседа.

Страх и неизвестность все еще не дали Илье Юрьевичу хлебнуть воздуха полной грудью, и он податливо лишь кивнул: – Слушаю.

Господи, за что так немилостиво к нему прошлое? Догнать и ударить в тот момент, когда достигнуто даже то, о чем не мечталось…

– Ты знаешь, что сейчас творится в тюрьме?

– Нет.

– Нет? Хотя ничего удивительного. Ничего удивительного? – повернулся «боксер» к своему напарнику, и тот согласно кивнул. «Унижают, шантажируют», – пронеслось в мыслях Карповского, но если бы можно было что-то противопоставить! – Я всю жизнь ненавидел коммунистов, – продолжал вести разговор с «угрюмым» «боксер», хотя делалось это, конечно, для Ильи Юрьевича. – Но, кажется, еще больше буду ненавидеть демократов при власти. Потому что вы все, – набычившись, поджав губы, он выставил свой узкий лоб навстречу Карповскому, – вы все – это бывшие. Бывшие обиженные, бывшие откуда-то изгнанные и сидевшие. Вы – власть мстителей и дилетантов. И трусов. И если мы, да-да, мы не приберем вас к рукам, вы страну превратите в помойное ведро. Да еще дырявое.

– Вы так говорите, словно сами… – попытался вставить хоть слово в свою защиту Илья Юрьевич, но ему вновь не дали продолжить.

– Не равняй! Мы не лезем во власть и не орем с трибун благим голосом о счастливом будущем. Мы честнее, понял? Запомни это, сидя в своем кресле. И не дуй ноздри, а то лопнешь.

– Я… – опять начал Карповский, но его вновь перебили.

– Ты – мыльный пузырь, демагог. Машка из зоны. Голубой. И знай свое место. Мы не мешали тебе, когда ты полез в начальники. Более того, в чем-то даже помогали. Но, как ты понимаешь, не бескорыстно, и за долги надо платить. И ты заплатишь, и именно сейчас. Ты позвонишь начальнику тюрьмы и отменишь штурм камеры с заложниками.

– Штурм? Заложники? – сделал удивленное лицо Илья Юрьевич, пытаясь протянуть время. Хотя к чему? Они ведь не уйдут, пока не добьются своего. Почему он не ушел сегодня с работы пораньше? Ведь можно было уйти, никто его не держал, сам себе начальник…

– Рассказываю тебе, председатель, что творится в городе. Один наш друг с сотоварищами взяли заложников и требуют оружие и машину. ОМОН готовится к штурму камеры. А ты позвонишь и своей властью, данной тебе народом, скажешь: ОМОН может действовать только в том случае, если командир и начальник тюрьмы дадут полную гарантию безопасности заложников.

– Но почему вы решили, что они… послушаются меня?