Черные береты

– Да пошла ты, – огрызнулся тот. – У меня руки в мозолях от работы, а у тебя от этих хлопков.

Он развернулся и пошел с площади.

– До-лой хун-ту!

– Ель-цин! Ель-цин!

– Сво-бо-да! Сво-бо-да!

– К Белому дому! Все – к Белому дому, на его защиту.

Нет, не та, не та стала Москва, подустали к этому времени, видать, от политики. За иконой и портретом Ельцина двинулось человек триста, и то чуть ли не половину составляли корреспонденты и такие, как Андрей – то ли любопытные, то ли неопределившиеся. Большую видимость чего-то массового привносили гудящие автомобили, попавшие в пробку.

Около Белого дома народа было побольше, тысячи две-три. Преобладала молодежь, и из их реплик Андрей понял, что первыми и пока единственными, кто откликнулся на призыв Ельцина начать забастовку, оказались кооператоры. Ругали рабочих: боремся за их счастье и свободу, а они чего-то выжидают. Несколько парней писали на бетонных плитах поверх уже законченного лозунга «Бей краснопузых» новый – «Отстреливай большевистскую сволочь без прома…» А ведь будут!

– Господа, мы победим, – кричала девица неопределенного возраста с кучи металлолома, уже натасканного на площадь.

«Солома для танков», – усмехнулся Андрей этой баррикаде и крикнул в ответ девице:

– А тебя-то саму в господа возьмут?

Однако он забыл, где и среди кого находится.

– Провокатор! – закричало сразу несколько голосов, и его мгновенно взяли в кольцо. Сзади по спине и ногам ударили, и Андрей напрягся, стараясь вырваться. С десяток «кооперативных господ» он, конечно, уложит без напряга, но тут лучше отойти, не ввязываться.

– Посмотрите, да он подстрижен. Наверняка из КГБ.

– Потрясем его, гада.

Несколько ударов опять достали Андрея, к его куртке потянулись руки. Сгибаясь и прикрывая карманы, сделал еще одну попытку вырваться. Если найдут удостоверение омоновца, растерзают без суда и следствия. Тогда придется биться, а ему нельзя, у него Зита…

– Погодите, – раздался властный голос, и в центр толпы стал протискиваться коренастый, полнолицый крепыш. – Я тоже подстрижен, но это ни о чем не говорит, – закрутился он, переключая внимание на себя. – А кагебешник так дешево не подставится, это просто дурак. А дуракам не место здесь. Не будем пятнать руки защитников Белого дома всякой дрянью, просто выставим его отсюда. Иди, – парень ухватил Андрея под локоть и толкнул прямо на толпу.

– Дуракам не место среди нас, – охотно подхватили польщенные «господа». – Вон его!

– Никуда я не пойду! – дернулся Андрей, но вырваться не смог: парень оказался цепок, в пальцах чувствовалась сила.

– Не дури. Успокойся и иди, – наклонившись, для одного Андрея проговорил он, и Тарасевич повиновался.

Прорвав кольцо, попетляли, взобрались на некогда зеленый, а теперь затоптанный газон. Подождали, когда про них забудут, потеряют из виду.

– Извини, но здесь сейчас никому ничего не докажешь. А вот морду набьют, – первым заговорил «выручатель». Он поднял руку, сделал круговое движение, и к нему тотчас пробрались еще два парня – подстриженных и накачанных. – До двадцати одного часа свободны, – сообщил он им.

«Свой», – вздохнул с облегчением Андрей: четкие действия и такие же команды не оставляли сомнения в догадке. Но продолжали молчать оба, глядя на крышу крыльца Белого дома, превращенную в трибуну. Стоявший там оператор-телевизионщик поднял руку, требуя внимания, затем замахал ею, заводя толпу внизу.

– Цирк, – усмехнулся парень и искоса поглядел на Андрея: как отреагируешь на мои слова?

– Страшно будет жить в обществе, в котором заправилами окажутся эти, – Андрей кивнул на беснующуюся толпу. И сам изучающе посмотрел на собеседника: я достаточно открылся?

– Ты местный?

– Командировка.

– Может, сходим куда-нибудь перекусить? Лично я голоден, как черт. Да и дождик, кажется, собирается, – парень поднял голову, и на подбородке обозначилась невидимая ранее ямочка.

– Согласен. Меня зовут Андрей. – И, помолчав, добавил: – Из ОМОНа. Старший лейтенант.

– О, тогда совсем свой, – расплылся в улыбке парень. – А я – Михаил Багрянцев. Капитан. Что-то вроде спецназовца.

6

Услышав сквозь сон посторонний звук, Андрей резко сел на диване.

– Еще спим? – заглянул в комнату Михаил. – Ну и правильно. Бардак всегда лучше переспать.

– Что на улице? – стряхивая остатки сна, поинтересовался Андрей.

– Дождь. И листовок полно. За Ельцина, конечно. А у меня такое впечатление, – разувшись, Михаил прошел в ванную, включил воду. – У меня такое впечатление, – прокричал он оттуда, – что судьбу страны решает не народ, а Садовое кольцо Москвы. А если еще точнее – один Белый дом. Агитаторы ходят по улицам, собирают защитников, словно милостыню. Стыдоба. Народ, если бы верил Ельцину, пришел бы на его защиту и без призывов. Короче, однозначности нет. А для истории парадокс: Белый дом находится на Красной Пресне. Опять красные и белые, и опять между собой повязанные. А победить может какая-нибудь третья сила, которая заставит потом русского мужика тыкаться мордой в новую грязь.

– Про Горбачева что-нибудь слышно?

– Ничего нового. Впрочем, про него уже давно все забыли, никто не вспоминает. Дохрущевился, черт бы его побрал. Это же надо – уехать отдыхать в такое время. Ничему история не учит.

– Что ГКЧП?

– Ни мычит, ни телится. Мало читали Ленина, где он про промедление, которое смерти подобно. По-моему, декабристы. Вышли, подставились – и все. На их месте надо что-то предпринимать для народа. Кто против – убирать. Так нет, хотят остаться в белых перчатках. Хвала, конечно, за это, но зачем тогда брались? – Михаил вышел из ванной, и Андрей замер: все тело его нового друга было покрыто красными шелушащимися пятнами. Удержался от вопроса, но Мишка сам, оглядев живот, плечи, развел руками: – Тропическая язва. Два месяца провалялся в Бурденко – бесполезно. Теперь вот бабулек ищу. Случаем, нет знакомых?

– Не-ет. А где подхватил-то?

– Далеко. Когда-нибудь, может, расскажу. Так, что у нас в холодильнике?

Он принялся возиться с завтраком, Андрей же быстро оделся, сложил постель. Хорошо, что судьба свела с Мишкой, а то неизвестно еще, где бы пришлось ночевать. И пришлось ли бы вообще.

Глянул в окно, передернул плечами: мелкий нудный дождик. Серый день занимался неохотно, словно не желая втягиваться в свару, затеянную политиками. А может, это и хорошо, что дождь. Разгонит любопытных, освободит улицы…

– Народу много? – проходя на кухню, спросил у заваривающего чай Михаила.

– На восемь часов… – тот глянул на увитые цветами настенные часы. Там в домике как раз распахнулось верхнее окошко и черная кукушка поклонилась под свое «ку-ку» восемь раз. – На восемь часов не остановилось ни одно предприятие Москвы. Думаю, что и не остановится. Народ понял, что идут политические игры, и не хочет в них участвовать. У Белого дома тысячи три. Гордые – как же, защитники, ночь продержались, и жалкие – мокрые, пучеглазые, не понимающие, что одной нашей группе…

Он осекся, но Андрей сделал вид, что не заметил, как друг проговорился что-то насчет своего, спецназовского. Багрянцев тоже помолчал, потом закончил, сглаживая:

– Короче, одной хорошо подготовленной группе на двадцать минут всех дел, чтобы войти в кабинет Ельцина. И без единой жертвы. Ладно, ну ее, политику. Гусары газет не читают. Давай, хозяйничай дальше, а я попью чайку и спать – вечером опять в патруль. Часа в четыре позвони, разбуди. Где будешь?

– Постараюсь попасть в министерство. Может, схожу к Белому дому, посмотрю.

– Не влазь ни в какие споры.

– Теперь ученый. Спи.

В министерстве на этот раз уже раздраженно попросили не лезть с глупыми вопросами и перезвонить на следующий день. Зита до плача обрадовалась его голосу и, наверное, слезы мгновенно высохли, когда он сказал, что задерживается еще на день. «Приезжай быстрее, я умру без тебя», – звучали в ушах ее последние слова.