Тихий американец

— Неужели вы думаете, — сказал я, — что я хочу вернуться на родину?

Виго посмотрел на яркий, безоблачный день за окном. Он заметил с грустью:

— Большинству людей хочется домой.

— Мне здесь нравится. Дома — уйма трудностей.

— Merde! note 13 — воскликнул Виго. — Сюда пожаловал сам американский атташе по экономическим вопросам. — Он повторил с издевкой: — Атташе по экономическим вопросам!

— Мне лучше уйти. Не то он захочет опечатать и меня тоже.

Виго сказал устало:

— Желаю удачи. Ну и наговорит же он мне неприятностей!

Когда я вышел, атташе стоял возле своего паккарда, пытаясь что-то втолковать шоферу. Атташе был пожилой тучный господин с раздавшимся задом и лицом, которое, казалось, не нуждается в бритве. Он окликнул меня:

— Фаулер, можете вы объяснить этому проклятому шоферу…

Я объяснил.

— Но я ведь говорил ему то же самое… Почему он всегда делает вид, что не понимает по-французски?.

— По-видимому, все дело в произношении.

— Я прожил три года в Париже. Мое произношение сойдет и для этой вьетнамской образины.

— Глас демократии, — сказал я.

— Что?

— Так, по-моему, называется книжка Йорка Гардинга.

— Не понимаю. — Он подозрительно взглянул на корзинку, которую я нес. — Что тут у вас?

— Две пары белых шелковых штанов, две шелковые кофты, несколько пар женских трусиков, — если говорить точнее: ровно три. Все вещи — сугубо местного происхождения. Без американской помощи.

— Вы были у Пайла? — спросил он.

— Да.

— Слышали, что произошло?

— Да.

— Ужасная история, — сказал он. — Просто ужасная.

— Посланник, должно быть, очень расстроен?

— Еще бы. Он сейчас у верховного комиссара и потребовал свидания с президентом. — Взяв под руку, он отвел меня подальше от машины. — Вы ведь хорошо знали молодого Пайла? Не могу примириться с тем, что произошло. А я знал его отца, профессора Гарольда Ч.Пайла, — вы наверняка о нем слышали?

— Нет.

— Крупнейший в мире специалист по подводной эрозии. Неужели вы не обратили внимания на его портрет на обложке «Тайма», с месяц назад?

— Кажется, обратил. На заднем плане полуразрушенный утес, а на переднем

— очки в золотой оправе.

— Это он. Мне пришлось сочинить телеграмму родным. Просто ужас! Я любил мальчика, как родного сына.

— Тем роднее вам будет его отец.

Он устремил на меня свои влажные карие глаза.

— Какая муха вас укусила? Разве можно так говорить? Прекрасный молодой человек…

— Простите, — сказал я. — Смерть действует на людей по-разному. — Может, он и в самом деле любил Пайла. — Что вы сообщили в телеграмме?

Он процитировал дословно, без улыбки:

— «С искренним соболезнованием сообщаю, что ваш сын пал смертью храбрых за дело демократии». Телеграмму подписал сам посланник.

— Смертью храбрых? — переспросил я. — А это их не введет в заблуждение? Я имею в виду его родных. Ведь миссия экономической помощи с виду не похожа на армию. Разве вам дают ордена «Пурпурного сердца»?

Он произнес негромко, но многозначительно:

— Пайл выполнял особые задания.

— Ну, об этом-то мы все догадывались.

— Но он сам, надеюсь, не болтал?

— Нет, что вы! — И мне сразу вспомнились слова Виго: «Очень тихий американец».

— У вас есть какие-нибудь подозрения? — спросил атташе. — Почему они его убили? И кто это сделал?

И вдруг я разозлился: как они мне надоели, вся эта свора, со своими личными запасами кока-колы, с портативными госпиталями, джипами и орудиями отнюдь не последнего образца! Я сказал:

— Они убили его потому, что он был слишком наивен, чтобы жить. Он был молод, глуп, невежда и впутался не в свое дело. Он не имел представления о том, что здесь происходит, так же как и вы все, а вы его снабжали деньгами и пичкали сочинениями Йорка Гардинга, приговаривая: «Вперед! Вперед! Завоюй Восток для демократии!» Он видел только то, о чем ему прожужжали уши на лекциях, а наставники его одурачили. Даже видя мертвеца, он не замечал его ран и бубнил: «Красная опасность» или «Воин демократии»…

— А я-то думал, что вы — его друг, — сказал он с укором.

— Я и был его другом. Мне так хотелось, чтобы он сидел дома, читал воскресные приложения к газетам и болел за бейсбол. Мне так хотелось, чтобы он мирно жил с какой-нибудь американочкой, которая читает книжки только по выбору своего клуба.

Он смущенно откашлялся.

— Ну да, конечно. Совсем забыл. Поверьте, Фаулер, все мои симпатии были на вашей стороне. Он поступил очень дурно. Не скрою, у нас с ним был длинный разговор по поводу этой девушки. Видите ли, я имел удовольствие знать профессора Пайла и его супругу…

— Виго вас ждет, — сказал я и пошел от него прочь. Тут он впервые заметил Фуонг, и когда я оглянулся, он смотрел нам вслед с мучительным недоумением: извечный старший брат, который ничего не понимает в делах младшего.

3

Пайл впервые встретил Фуонг в том же «Континентале» месяца через два после своего приезда. Наступал вечер, а с ним и та мгновенная прохлада, которую приносит заход солнца; в переулках зажигали свечи. На столиках, где французы играли в «восемьдесят одно», стучали кости, а девушки в белых шелковых штанах возвращались на велосипедах домой по улице Катина. Фуонг пила оранжад, я — пиво, и мы сидели молча, довольные тем, что мы вместе. Но вот Пайл нерешительно подошел к нашему столику, и я их познакомил. У него была манера в упор глазеть на девушек, словно он их никогда не видел, а потом краснеть от смущения.

— Я вот все хотел спросить, не согласитесь ли вы с вашей дамой, — сказал Пайл, — пересесть к моему столику. Один из наших атташе…

Это был атташе по экономическим вопросам. Он так и сиял улыбкой с террасы над нами, — широкой, приветливой, сердечной улыбкой уверенного в себе человека, который «не теряет своих друзей, потому что употребляет самые лучшие средства от пота». Я не раз слышал, как его звали «Джо», но так и не узнал его фамилии. Он поднял страшную суету, шумно отодвигая стулья и вызывая официанта, хотя в «Континентале» вам все равно могли подать только пиво, коньяк с содой или вермут-касси.

— Вот не надеялся вас здесь встретить, Фаулер, — сказал Джо. — А мы ожидаем наших ребят из Ханоя. Там, говорят, было настоящее сражение. Почему вы не с ними?

— Мне надоело летать по четыре часа, чтобы попасть на пресс-конференцию, — сказал я.

Он неодобрительно поглядел на меня.

— Наши ребята прямо горят на работе. Подумать только, они ведь могли бы зарабатывать вдвое больше и без всякого риска, если бы занялись торговыми делами или писали для радио.

— Но тогда им пришлось бы работать, — сказал я.

— Они, как боевые кони, чуют запах битвы, — продолжал он ликующим тоном, не слушая того, что ему не хотелось слышать. — Билл Гренджер — его хоть привязывай, когда где-нибудь пахнет дракой.

— Вот тут вы правы. На днях я видел, как он дрался в баре «Спортинг».

— Вы понимаете, что я говорю совсем не об этом.

Два велорикши, бешено вертя педали, пронеслись по улице Катина и картинно замерли у дверей «Континенталя». В первой коляске сидел Гренджер. Во второй лежала серая, бессловесная груда, которую Гренджер стал выволакивать на тротуар.

— Давай, Мик, — приговаривал он. — Ну, идем. — Потом он стал препираться с рикшей. — На, — сказал он. — Хочешь бери, хочешь нет, — и бросил на землю в пять раз больше денег, чем полагалось.

Атташе по экономическим вопросам сказал нервно:

— Наши ребята тоже хотят немножко отдохнуть.

Гренджер кинул свою ношу на стул. Потом он заметил Фуонг.

— Ишь, старый черт, — заорал он. — Где ты ее подцепил, Джо? Вот не думал, что ты еще на это способен… Простите, мне надо в клозет. Присмотрите за Миком.

— Здоровая солдатская прямота, — заметил я.

Пайл сказал серьезно, снова покраснев: