К строевой - годен!

– И вы, товарищ генерал? – Фролу стало интересно.

– Война, сынок, на то и война, чтоб людей убивать да калечить. Под суд нас не отдали только из-за того, что мы сотню положили.

– А на гражданке вы чем занимались?

– Охотой и женщинами.

– И на кого охотились?

– На женщин.

Помолчали.

– В Германии у меня случай был, – подполковник закрыл глаза, чтобы лучше представить события далеких дней. – Закорешился я с одним немцем, Гюнтер зовут. Он возьми меня на выходные и пригласи в Лейпциг, к себе домой. Ну, вроде как и в гости, и на экскурсию. Разве плохо? Поехал с женой. В штатском, конечно, по-немецки я неплохо тогда говорил. Шмотки на мне все ихние, рожа на бюргеровскую смахивает. От русского внешне ничего не осталось. Бабы наши языками зацепились. Со стороны посмотришь – две подружки, ети их обеих. Ну не слушать же? Пошли в забегаловку. Пиво, понятное дело.

Гюнтер, он габаритами почти как я, но на пиво тренирован невероятно, поди, с детства вместо мамкиного молока пиво посасывал, только тогда я еще не знал, на что он способен.

Вошли в бар. Он там завсегдатай, все его знают, здороваются. Я тоже башкой киваю. Сидим пьем, никого не трогаем. И тут заходят, вот как в кино, тройняшки. Слышь, Федя, тройняшки.

Фрол повернулся к офицерам.

– Меня зовут Фрол, – сказал, как отрезал. Только отрезал тупым ножом мягкий батон. Больно уж расплывчато.

– О, парень, тебе хватит, – генерал рассмеялся. – Гляди, комбат, как мы его накачали.

Стойлохряков не обращал внимания и продолжал:

– Три братца местные, знаменитые алконавты – профессионалы, и с Гюнтером они не в ладах. Пузатые страсть. Мое брюхо против ихних – пупок. Как вошли, тут же стали задирать Гюнтера. Не вытерпел он. Согласился.

Сели друг против друга. Один из тройняшек и он. Выбрали самый крепкий сорт пива, какой был в баре, градусов шесть, может, семь или больше, не помню точно, и начали.

Народ собрался вокруг столика. Ну как же, аттракцион. Музычку включили ненавязчивую, тихонечко, свет над столиком приглушили. Обстановка самая та.

На шестом литре одновременно встали отлить. Вернулись, продолжили.

Понятно, я за Гюнтера болею. Только смотрю, дело плохо. Уплывают его пятьдесят марок. Шатается. А по правилам за стол хвататься нельзя, пол-литровую кружечку ставить не выпитой нельзя. Пить залпом. Между подходами паузы по пять минут, чтоб усвоилось.

На девятом литре слетел он со стула, я его еле удержал, а он же тяжелый, как тут не матюгнуться. Пузатый деньги сгреб и, если бы не братья, тоже свалился бы, а так его в сторонку отсадили и на меня смотрят. Скалятся, уроды, на Гюнтера показывают и говорят так членораздельно, не хочу ли, мол, я отыграться за приятеля.

Я им: «Я, я», вытаскиваю из кармана двести марок и кидаю на стол. На хорошем немецком соглашаюсь, но говорю, что правила будут русские. Стоят, укатываются, в лицо мне пальцами тычут. А мне за Гюнтера обидно. И зло взяло. Говорю, с каждого по двести – и я перепью этих двоих трезвых, вместе взятых. Рисковал, конечно. А они примолкли. Что, спрашивают, за правила?

Правила, говорю, очень простые. Мешаем пиво с водкой один к одному, если один из вас упадет, вы оба проиграли. Остальные условия меня вполне устраивали.

Услышав про водку, фрицы притихли, а отступать некуда, и публика требует. Вдвоем-то одного русского можно перепить.

Начали. Хозяин бара пригласил для смешивания такую мэдхен, рожа – коровий зад симпатичнее, а вот сиськи, сиськи-то другое дело. Валетов, что знаешь про сиськи?

– Они мягкие.

– Ох, – подполковник вздохнул. – Я первый пить начал. Одну поллитровочку, а за ней и вторую. Махом. Теперь главное – пять минут просидеть. Толстопузые свои кружки осушили. А мэдхен в белом передничке новые дозы мешает. Музыка громче. Народу полный бар. Все выпивку заказывают – хозяин счастлив.

На третьей минуте мотнуло меня, аж передернуло. Заулыбались напротив. А ведь вторым темпом мне еще литр хлестать. Собрался, вспомнил Родину и влил в себя. Вокруг галдят, смеются, аплодисменты со всех сторон. Братцы свои кружки выпили, наверное, я тогда уже плохо соображал и ничего не видел перед собой. Столько яду махом ужрать. Только слышу – бух, бух. Проблевавшийся Гюнтер на мне от счастья виснет. Фотоаппарат защелкал. Кто-то снимал все это, хорошо, что снимки нигде не всплыли. Я поднялся кое-как и равновесия не удержал, со всего размаха своей пьяной мордой в эту огромную и, как ни странно, высокую грудь хлоп. Не знаю, была ли довольна мэдхен, но я-то точно, даже находясь в пьяном дурмане, запомнил на всю жизнь. Вот так я за вечер заработал четыреста марок. А хозяин бара на память подарил мне еще бочонок пива.

Фрол, раскуривший к тому времени сигарету, сплюнул сквозь зубы на ботинок генералу.

– Извини, – взяв полотенце, он нагнулся и хотел вытереть плевок.

– Перестань, – генерал остановил рядового.

Фрол выпрямился.

– Все фигня, мужики, – Фрол подбоченился, выпятил из сутулой спины грудь, расправил все свои сто шестьдесят сантиметров и взял слово.

Комбат с инспектором поворотили пьяные моськи и с любопытством взглянули на молодого. Никто не перебивал.

– В общем, сижу я как-то вечером в самом лучшем ресторане в Чебоксарах. Заведение «Чапай» называется. Прикольно – шашки, знамена, винтовки, «наганы» на стенах. Официантки все в красных облегашках. На эстрадке стриптизерша у шеста крутится. Шарфик на шее тоже красный развевается, и золотые туфли вперемешку с продетыми в соски колечками мелькают туда-сюда.

Столик я заранее заказал, поближе к сцене. Сижу, гляжу, глаз не отвожу. Подходят тоже трое. Здоровые. Цепи одна толще другой. Прически отсутствуют, выше бровей сразу затылок начинается. Говорят, вали, пацан, отсюда. А я им сто баксов протягиваю и так с понтом дела заявляю, чтоб сыны держали ноги в сторону.

Козлы заерепенились, взяли меня за пиджак и подняли. Девчонка махать ногами на сцене перестала. Приличное заведение ведь. Здесь беспорядка быть не может по определению. А тут такое, мягко сказать, недоразумение в первом ряду происходит. Администратор к нам направился.

Держат двое гоблинов меня на весу, а третий фиксой золотой сверкает и шмонать меня начал. Я ножками болтаю. Ничего не делаю. Выгреб из меня четыре штуки «зелени» и прямо при народе себе по карманам распихивает.

Администратор подошел, – Фрол снова плюнул генералу на ботинок, теперь на другой, – стал ныть про то, что господам лучше решать свои вопросы вне стен заведения.

Они думали, трясут лоха. Я им так врезаю прямо в рыла: «Вы взяли деньги Парного». Как у них мошонки щелкнули!.. Мне не только четыре штуки баксов вернули, но еще и стриптизершу на ночь сняли за свои в качестве извинения. Нужных людей знать надо.

– Упился, – сочувствовал генерал. – Чушь несет. Приснилось тебе все это, парень. Не было ни денег, ни ресторана, ни Парного.

– Ага, – комбат разлил по очередной. – Тебе, пацан, хватит.

– Да если б не Парной, я бы сейчас жил себе припеваючи и не трахался бы в этой клоаке вместе с вами.

– Припеваючи, но без четырех тысяч долларов. Чего-то не сходится.

Комбат насупился.

– Вместе с нами, говоришь?

– Вы правы, Петр Валерьевич, пусть походит пока рядовым.

Фрол попытался очнуться, но не смог. Кажется, ему хотели дать сержанта. Правда ли? Как он вообще оказался в компании генерала и комбата?

Глаза его закатились, колени подогнулись, и он с тихим стоном медленно сполз по нештукатуренной стене на пол.

Генерал сплюнул.

– Вы действительно хреново кормите солдат, полковник. Он даже пить не может.

– Хлипкий попался.

– Не надо. Хлипкий... Я видел, какое он бревно волок.

Комбат почувствовал в интонации генерала злость. Похоже, перебрал, черт. Он вспомнить не мог, как получилось, что они оказались уже в третьем боксе, где стояла техника первой роты и машина дезактивации с двигателем от «МиГ-15».

Стойлохряков не стал спорить. А мог бы. Или солдат крепкий, а тогда он и пьет, и бревно тащит, или он не тащит и не пьет.