Дикий батальон

«Главное, чтобы Витька шею не сломал!» — мелькает в голове мысль. Упали, автомат в сторону, живой, не живой, потом разберемся, срываю я себя ремень, вяжу ему руки за спиной «цыганским узлом». А вот теперь и посмотрим, чем сможем ему помочь. Рывком переворачиваю его на спину. И тут же получаю удар в грудь ботинком.

— Ты сука, Олег! — слышу я голос Виктора.

Встали на ноги, кружим вокруг друг друга. Он дергает руками. Ничего. Узел проверенный, он только крепче от этого будет.

Резко делаю обманное движение правой ногой, топаю, как будто хочу зайти к нему за спину, он делает шаг влево и открывает живот. Я бью со всей мочи ботинком. Он захлебывается в кашле, падает на колени. Подскакиваю и бью рукой в основание черепа. Виктор кулем падает на пол, лицом вниз.

Подхожу. Дышит. Ну и хорошо. Взваливаю его на плечо, свой автомат в левую руку, фонарь в карман, Витькин ствол потом заберем.

Выхожу на улицу. Через квартал встречаю Сашку, Володю, Ахмеда. Вели.

— Что с ним?

— Пришлось вырубить, а то бы глупостей натворил, — поясняю я.

Отдаю ношу мужикам, сам растираю ушибленную грудь. Больно же он меня приложил! У, гад!

Дорогой Витя очухался, и лишь повторял всю время:

— Ну ты и сука, Олег!

Я молчал. Что-либо доказывать ему было бесполезно. Время лечит. Потом еще «спасибо» скажет.

Притащили Виктора домой, чтобы не наделал глупостей, связали ему ноги, положили на постель. Утром слышим:

— Развяжите.

— Обойдешься. Остынь маленько.

— Снова чудить будешь?

— Не буду, развяжите. Мне в туалет надо, — голос был хмур.

— Пообещай.

— Обещаю, что без глупостей…

Развязали.

— Вот только Олегу морду набью, — продолжил он.

— Что?

— Я пошутил.

Сходили за оружием, принесли ему. Больше он не лежал кулем на постели, но был по-прежнему неразговорчив. Начал втягиваться в ритм занятий, был зол, своих новобранцев гонял «по-черному», при этом себя не щадил. Ему даже кличку дали «Злой», или «Злыдень», не силен в азербайджанском, но смысл уловил. Виктор полностью оправдывал ее.

Руководство батальона никто не видел, лишь изредка выходили они из штаба. Комбат тяжелой, пьяной походкой вышагивал впереди, Модаев почтительно сбоку поддерживал его, когда у комбата разъезжались ноги по грязи.

Наступил декабрь. Мы начали готовиться к встрече Нового Года. На нас по-прежнему никто не нападал. Потери были лишь из-за неосторожного обращения с оружием.

Приходили вести с других концов этого «фронта». Никто никого не беспокоил. Мелкие вылазки разведчиков заканчивались тем, что там или здесь вырезали по-тихому часовых — и все. Связи не было никакой. Началась охота за цветным металлом, телефонные кабели безжалостно выкапывались, обжигались, медь продавалась в Турцию. На хилых местных АТС выламывались контакты, счищались миллиграммы серебра, и также отправлялись за границу. А радиосвязи как не было, так и нет. Все сношения с внешним миром осуществлялись посредством посыльных и передачей с оказией.

Кое-где появлялись листовки. Текст с двух сторон был примерно одинаковый: «Сдавайтесь, грязные собаки. Наше дело правое — мы победим!» Листовки с обеих противоборствующих сторон были написаны по-русски. Ну вот, если бы не русские, то как бы они общались между собой?

Комбат 25 декабря отпустил почти весь личный состав батальона на новогодние каникулы. Хоть это и не мусульманский праздник, но советские традиции живучи. Всего в батальоне осталось вместе с нами пятьдесят четыре человека во главе с не просыхающим от пьянства командиром.

Мы, как могли, протестовали, шумели, взывали к голосу разума. Но разве можно было пробиться через заплывшие водкой и жиром мозги. Модаев лишь злорадно хихикал.

Мулла, хоть и призывал не отмечать этот праздник, и вообще соблюдать пост, но кто его слушал! Люди рвались домой, к семьям.

Из командования остались в батальоне лишь комбат и мулла. Модаев уехал к своей жене. Вели, Ахмед с родственниками уехали тоже. Нам они принесли подарки. Продукты, сигареты, всякую мелочь, полезную в хозяйстве.

Из командиров рот никого не осталось. Мы по-прежнему ни во что не вмешивались, пусть рулят, как хотят. Это их война, их армия. Наше дело — сторона. Как могли, обучили, сами устали, вымотались, всему остальному пусть сами учатся.

Ночь с 27 на 28 декабря 1992 года я не забуду никогда. Часов в пять раздался грохот от разрывов снарядов. Нас подбросило. Грохот был силен. На окраине деревни была слышна автоматная трескотня. Рев моторов.

— Похоже на танки! — Володя был уже на ногах, лихорадочно одеваясь.

— Точно, танки! — подтвердил его догадку Сашка.

— Пойдемте-ка к молоканам! — заорал я. — Витька, помнишь, что комбат про танки говорил?!

— Помню. Там офицеры — белорусы! Шанс на свободу!

— Вперед!

Я рванул к молоканам, нашим, родным, русским, а остальные к штабу.

Бой разгорался в тылу, как раз на том поле, через которое мы прошли, захватывая эту деревушку. Как-то вышли нам в тыл.

Шел короткой дорогой, через дворы, через сады. Слышно было, как в трескотню наших автоматов вплетается неторопливое соло КПВТ (крупнокалиберный пулемет Владимирова танковый), вперемешку с танковыми выстрелами. Грохот боя заставлял выплескиваться адреналин в кровь. Внутри все дрожало и вибрировало от возбуждения и напряжения. Во рту пересохло, руки стали влажными, в голове все гудело от разрывов и прилива крови.

Вот и дом, где квартировали наши славяне-молокане. Там шел бой. Слышны были стоны раненых, я наступил на чьи-то разорванные останки, нога поехала на человеческой слизи в сторону. Еле устоял.

Подбежал к дому.

— Мужики, все уходим, не выстоим! Собирай раненых и к штабу!

— Попробуем отбиться! — проорал кто-то сверху, охваченный азартом боя.

— Уходим, уходим! — послышалось сверху.

Топот ботинок, люди пронеслись мимо.

— Забирай раненых, я постараюсь прикрыть! — я снова вышел на задний двор дома.

Правда, как я смогу устоять с автоматом против танка, я слабо себе представлял. Но очень хотелось помочь своим, русским, а может, и познакомиться с братьями-белорусами. Кто знает, глядишь и повезет.

Молокане собирали раненых, оставляли убитых. Целых их всего было человек десять, и раненых столько же. Значит, убитыми уже потеряли около пятнадцати. Я выглянул в пролом в заборе. Луна светила в небе ярким прожектором, заливая все белым светом, предметы отбрасывали изломанные тени.

Армянская пехота пряталась за деревьями и руинами ближайших домов. Для острастки выпустил длинную очередь, чтобы дать время уйти мужикам. Посмотрим, сильно воевать не собираюсь, минут через пятнадцать надо самому сваливать, а то потом не успею.

Раздался грохот подъезжающего танка, я лишь успел отскочить от забора, как в нем образовался огромный пролом и показалась тупая морда танка.

Так получилось, что я оказался как раз напротив него.

Я положил автомат, поднял руки вверх. Спокойно, Олег. Спокойно, это твой шанс на свободу. Если только не шлепнут.

— Эй, азер — воин Аллаха, топай сюда, только медленно и без фокусов! — раздался голос с башни.

Голос был русский, без надоевшего кавказского акцента. Свои! Сейчас только спокойно!

— Я такой же азер, как ты ара, — и тут я ему загнул отборную матерную речь, которая известна каждому русскому офицеру, при этом двигаясь вперед, не опуская рук.

— Русский что ли?

— Русский.

— Наемник? Инструктор?

— Пленный инструктор.

— Опускай руки, иди сюда.

По броне простучали ботинки, спрыгнул молодой мужик, моих лет, в танковом комбинезоне.

— Здорово, инструктор! Как звать-то?

— Олег. А тебя?

— Сергей. Какое училище заканчивал? Откуда сам?

— Из Кемерово, Кемеровское связи окончил.

Я вкратце ему рассказал про наши злоключения. Тем временем из люка механика-водителя выпрыгнул еще один молодой офицер. Шлемофон у него был сбит на затылок, в зубах сигарета, руки в масле, познакомились — Василий.