Государственный киллер

– Откуда же их столько берется, дармоедов? – проворчал Маметкул, окидывая взглядом длинные ряды столов, за которыми ели, пили и смеялись примерно сто человек, большей частью женщины.

– Сам нанимал, – ответил Никольский, – и нечего теперь сетовать. Тут еще недобор... кое-кто откинул копыта за последние два дня, некоторые твои громилы кукуют на постельном режиме после теплой встречи с господами Фокиным и Свиридовым. Кстати, почему тут нет Фокина?

– А что, нужно? Парни говорили, он тут буянил, одному башку разбил, ну, они его и уделали влегкую, так что сейчас этому попу Балде не до банкетов.

Никольский досадливо отмахнулся, а потом сделал большой глоток вина и произнес:

– Интересно, где сейчас второй... которого Фокин зовет Владом?

– Сидит где-нибудь в Ульяновске и трясется, чтобы не поймали. Или же умотал в темпе за пределы области... Кому охота просиживать штаны на допросе?

– А что, если он приедет сюда? – вдруг спросил Сергей Иванович. – Вот возьмет и приедет... ты же сам допускал такое развитие событий.

– Ну что ж, – равнодушно пожал плечами Маметкул, – пусть приезжает. Встретим как дорогого гостя. Пусть и Григорьева с собой захватит, чтобы сразу, как говорится, торжественно передать в руки правосудия.

– А когда это ты успел спеться с этим Григорьевым? – буркнул Никольский. – Он же вроде виды имел на твою эту... Инну. Да и не похож он на продажного типа, который за лишнюю штуку баксов мать родную обвинит по любой из статей кодекса на выбор заказчика.

– Старых друзей продавать легче всего, – непонятно к чему ответил Маметкул. – Этот Григорьев будет делать все, что я ему скажу, потому что он все еще мечтает заполучить эту сучку Инку в свою мусорскую койку, а я показал ему такие, бля, перпес... преспер...тиры.

– Перспективы, – снисходительно поправил Никольский. – Ладно, вроде все прокатило гладко. А где Никитич?

– Да поди с Вороненковым водяру жабают на пару.

– Н-да? А ну-ка, Пельмень, позови мне сюда Никитича, – кивнул президент «Калипсо» усиленно наворачивающему за обе щеки толстенному амбалу с перебинтованной головой. В общем, тому самому. – Да и Вороненкова захвати. А ты, – обратился он к соседу Пельменя, не такому толстому, но, если судить по очищенным тарелкам в радиусе метра от него, тоже отличающемуся завидным аппетитом, – приведи сюда из шестнадцатой комнаты... из гримерной девчонку, которую мы сегодня привезли из Ульяновска. Да пошевеливайтесь, боровы неподъемные!

Это произошло как бы между делом и буднично, как происходит большая часть экстраординарных событий, и только потом мы осознаем, что же, собственно, случилось.

У дверей послышался шум, а потом сдавленный выкрик Пельменя:

– Пусти-и-и, шею больно!

Большинство работников студии, увлеченные пьяным безобразием, даже не посмотрели в ту сторону.

А стоило. Потому что в дверях замаячила рыжая шевелюра Билича, а за ним показался Вороненков с камерой. Никитич без видимого напряжения волок за ногу жирную тушу отбивающегося Пельменя. Тот отчаянно верещал и, судя по всему, безбожно отравлял атмосферу выхлопами съеденного за сегодняшний вечер.

– Ты что, с ума сошел, что ли? – спросил Никольский и рассмеялся, потому что зрелище со стороны выглядело определенно забавно. – Опять пьяные, как зюзи? А тебе, Иван, сколько раз говорили и я, и другие умные люди: бросай пить! Никитич-то ладно, он у нас человек тертый, можно сказать, конченый.

– Ты тоже, – глухо сказал Билич и отпустил ногу Пельменя.

– Что?

– Ты тоже конченый человек.

– Да ты что, Никита? – Никольский подошел к Биличу и посмотрел на того пристальнее, не обращая внимания на назойливый объектив вороненковской камеры.

– Зачем вы убили Кострова? – пробормотал тот.

Никольский поморщился и растерянно посмотрел на Маметкула:

– У Никитича что, «беляк» начался?

– А ты на его зрачки посмотри, – угрюмо посоветовал Маметкул и медленно поднялся с места.

– Вот оно что... никак, ты в нарки заделался, Никитич? – протянул Никольский. – А Кострова, если уж на то пошло, убили не «вы», а мы. Бывает такой расклад в жизни: называется «надо». Ладно, сядь и не буянь, а то мигом утихомирим. Ванька, да убери ты свою камеру поганую... м-м-м... ты что, тоже? С чего это вы так жестко загнались?

Маметкулов наклонился к уху Никольского и что-то выговорил – коротко и негромко, но этого хватило, чтобы лицо Никольского залила смертельная бледность, а огромная белоснежная входная дверь беззвучно распахнулась, и на пороге появилась высокая статная фигура молодого мужчины. В одной руке он держал «узи», а во второй – пистолет системы «беретта».

– Я вижу, ты догадался, Маметкул, – громко сказал он, и звук его голоса перекрыл нестройный гул пиршественного собрания.

В ту же секунду оцепенело глядящий на Никольского Билич вздрогнул всем телом и бросился на своего шефа. Никольский пронзительно вскрикнул и упал, увлекая за собой рыжего, а Маметкул побежал, петляя, к окну, но меткий выстрел стоящего в дверях Свиридова прострелил ему ногу, и Маметкул с воем рухнул на пол и пополз, как червь, не в силах отказаться от охватившего его бешеного желания уйти любой ценой.

Свиридов и Фокин бросились в загудевший зал, и несколько ударов кулаком и прикладом фокинского «калашникова» навели порядок и опустили над залом завесу тишины, прерываемую только пыхтением борющихся на полу Билича и Никольского да глухими проклятьями Маметкулова, который понял, что с простреленной ногой ему далеко не уйти.

Тогда он поднялся и, стиснув зубы и подволакивая больную ногу, двинулся на Свиридова, который застыл во главе стола с двумя «стволами» и молчаливо ожидал, чем же кончится схватка между Биличем и Никольским.

На пути у Маметкула возник Фокин и, угрюмо посмотрев на того исподлобья, процедил:

– Стоять, ублюдок!

Маметкул попытался было в бешенстве отчаяния прыгнуть на своего соперника, чтобы использовать на близком расстоянии все свое боевое мастерство, но отец Велимир, не отводя дула «калаша» от онемевшего за столами персонала «SIN Studio», размахнулся во всю свою богатырскую стать и изо всех сил ударил по хищно оскалившемуся смуглому лицу врага.

Удар был настолько силен, что Маметкул отлетел в оконный переплет и, рассадив своим телом громадное стекло, с отчаянным криком вывалился на улицу.

С третьего этажа.

– Вечно ты перестараешься, Афоня, – проворчал Влад, внимательно глядя на то, как Билич надевает наручники на Никольского.

– Но как же так? – прохрипел шеф «Калипсо», вперив выпученные глаза в хмурое лицо Свиридова.

– Мы сделали с твоими людьми то же, что ты, как истинный христианин и хозяин православного монастыря, сделал с Камиллой Оленевой, – холодно ответил тот. – Ввели им Н-18. Теперь они покорно выполняют мои приказы. Они выполняли бы их и без столь жестоких крайних мер, но, когда имеешь дело с такими волками, как ты и твой Маметкул, следует исключить всякий риск. Да-да, веди ее сюда, козел!

Эти слова были обращены уже к гоблину, который как ни в чем не бывало ввел в зал полусонную и бледную Камиллу и только сейчас уразумел происходящее.

Под дулом свиридовского «узи» он покорно подвел к Владу девушку и тотчас встал к стене, вдоль которой, прижавшись к ней лицом, уже выстроилось человек десять охранников.

Никольский перевел взгляд на видеокамеру в руках Вороненкова и беззвучно ткнулся лбом в пол...

А под разбитым окном нового корпуса произошла не менее драматичная сцена.

...Маметкул упал на асфальт, и ему показалось, что он не почувствовал боли. Зато у него начались галлюцинации. Или он подумал, что начались галлюцинации, потому что из задернувшей взор кровавой пелены выплыло лицо девушки, которая еще недавно так любила его. Но теперь ее губы кривила ненависть, когда она склонилась над ним и тихо сказала:

– Вот видишь, Игорь... а ты еще не хотел верить, когда я говорила тебе, что за все воздастся сполна.

Он хотел что-то ответить... но вот теперь в нем запоздало проснулась и резко распрямилась звонкой пружиной отточенная, как клинок, пронизывающая боль, и все кончилось для него в жужжащем багрово-алом хаосе, конвульсивно бьющемся, как листья на промозглом осеннем ветру.