Государственный киллер

Удар был нанесен выверенно и молниеносно. У Фокина не было ни малейших шансов отразить его даже в том случае, если бы он все-таки почувствовал присутствие за спиной соперника в момент нанесения тем рокового выпада. Афанасию показалось, что одна из башен монастыря рухнула ему на голову и рассыпалась ухающими алыми звездочками перед его глазами. Он пошатнулся, выронил «узи» и вознамерился было банально ткнуться лицом в асфальт, но все-таки успел в падении перевернуться и приземлиться на спину. Он резко выставил вперед ногу, и неведомый противник с размаху перелетел через него.

Фокину пришлось сконцентрировать воедино все свое мастерство рукопашника, чтобы одним рывком встать на ноги и отразить очередной великолепный удар соперника. Правда, он не успел полностью погасить его, но отделался только разбитой бровью.

– Ах ты сука, ерш твою в канализацию! – выругался Фокин и уж поднял было автомат, чтобы прибегнуть к тому, что он считал неизбежным – уж слишком силен оказался соперник! – но в этот момент поведение того кардинальным образом изменилось. В его руках тоже блеснуло было дуло оружия, но короткая емкая фраза, произнесенная Фокиным свистящим злым полушепотом, заставила его остановиться и со сдавленным криком радости броситься навстречу:

– Афоня?!

– Володька! – ошеломленно пробормотал Фокин и без сил опустился на асфальт, словно не веря своему счастью. – Пришел-таки... кузькин кот. А тот уже тормошил его:

– Да что же это, кретин? Ведь я чуть не убил тебя, дурень ты бородатый! Что же ты так подставляешься? А если бы я узнал тебя секундой позже? Продырявили бы друг другу мозги, и вся недолга. М-м-м... а где же охрана?

– Там, у стены, – отозвался отец Велимир. – Отдыхают. Наполеон, чертова зверюга, по собственной инициативе разбил им прожектор... я сначала подумал, что это хорошо, а потом все вот так вот... обернулось. Впрочем, Наполеон у нас сегодня молодец. Герой.

В кустах близлежащего палисадника что-то зашуршало, и появился дед. Увидев Свиридова, он квакнул и подтянул спадающие штаны.

– А ты, старый пердун, где носишься? – напустился на него Фокин.

– Да слаб я стал на живот, Афонька, – начал оправдываться тот. – Не успел спуститься во двор, одолела меня медвежья болесть. Скрутило кишки-то. Еле добежал.

Свиридов беззвучно засмеялся, прикрывая рот ладонью. Фокин же, против обыкновения, остался мрачен.

– Ты один? – спросил он у Свиридова.

– С Инкой. Она там, в машине... я отогнал в лес, чтобы не светиться.

– Тогда валим отсюда, – негромко произнес Фокин и двинулся было к черному прогалу ворот, но Влад придержал его за локоть:

– Погоди. У нас еще не решены все дела.

– Не знаю, о чем ты говоришь, но у меня нет никакого желания задерживаться здесь ни на минуту.

– Правда? В самом деле, что тут делать? – грустно произнес Владимир, и в его голосе прозвучала еле заметная горькая ирония. – Это мне есть что спросить у парней, которые буквально три часа назад убили генерала Кострова, отца Инны, и объявили виновными в этом преступлении ее и меня. А тебе... – Свиридов покачал головой и негромко рассмеялся. – Хорошо, пресвятой отец, бери деда и иди с ним к Инке. Машина на первом повороте... свернешь налево, пройдешь примерно сто шагов и увидишь синюю «девятку». Она там и очень волнуется. Иди.

– Погоди... – пробормотал Фокин, – то есть что это ты говоришь... тебя обвиняют в убийстве?

– Это чистый блеф, Афоня. Обвинение построено на песке, но оно нужно, чтобы выиграть время. И, быть может, вызвать соблазн опровергнуть это глупое обвинение.

Свиридов еле заметно усмехнулся и почесал дулом «узи», словно пальцем, левый висок.

– Но я не могу оставить, чтобы ты один... – продолжал бормотать ошеломленный неожиданными новостями Афоня. – Пусть дед берет Наполеона и дует к Инке травить ей успокоительные байки, это у него хорошо получается. А я – с тобой, – твердо закончил Фокин и хлопнул Влада по плечу.

В прогалах деревьев вдруг замелькал свет, и Свиридов тут же толкнул Фокина за офисный стол, рванулся куда-то в сторону, а через несколько секунд снова возник из темноты и накинул на плечи отца Велимира камуфляжную куртку от формы одного из охранников. Сам он уже был одет в такую же куртку, и Фокину оставалось только гадать, каким образом его друг успел за несколько секунд содрать верхнюю одежду с двух охранников и надеть на себя куртку одного их них.

К воротам на большой скорости приблизился белый «Мерседес-500», в котором Влад, вставший за шлагбаум, безошибочно определил автомобиль Маметкулова. За ними ехала вторая машина, по всей видимости – джип с охраной.

Свиридов поднял шлагбаум, и те проехали, даже не обратив ни малейшего внимания на своеобразную «смену караула».

– Зачем так рисковать? – пробормотал Фокин.

– А представь, что им никто не поднял бы этот шлагбаум, – шепотом ответил Свиридов, – тут же обнаружили бы охранников, загорающих под звездами. Вот так, Афоня.

Машины скрылись в глубине монастырского двора.

– Дед, ты умотал или у тебя опять понос? – наугад спросил отец Велимир.

– Иду, иду, паразиты, – раздалось недовольное бормотание. – Как ты там говорил, Вовка... первый поворот налево и триста шагов?

– Сто. Хотя твоих, Макарыч, может, и триста.

Глава 11

Монастырь уходит в ад

Фокин проводил взглядом медленно удаляющуюся темную сгорбленную фигурку и, повернувшись к Свиридову, спросил:

– И что же теперь?

– А теперь... – сказал Влад, взвешивая на ладони пистолет-автомат «узи», – а теперь мы нанесем официальный дружественный визит старым друзьям. Но по особой – расширенной программе.

– А у тебя есть какой-то план?

– По крайней мере, его первый пункт.

...Никита Билич, по прозвищу Никитич, всегда считал себя жалостливым человеком. Это несмотря на цвет ада, которым были окрашены его волосы, ярко-рыжие с медным отливом, и на тот огонь преисподней, который начинал рвано метаться в его сощуренных светло-зеленых глазах, стоило ему хоть чуть-чуть рассердиться.

Это не говоря уж о том роде деятельности, который он практиковал последние десять лет. Талантливый химик, которому в свое время пророчили блестящее будущее, он тем не менее рано свернул на путь преступления и уже не собирался сходить с него. В его жилах текла темная кровь исчадия ада – невероятная космополитическая татарско-еврейско-хорватско-русско-немецкая помесь. По антропологической методике Ломброзо его следовало сажать в тюрьму без суда и следствия – на его физиономии просто было написано, что он не проживет в установленном законом порядке больше двух часов, чтобы не свернуть на кривые улочки преступления.

Маметкулов давно знал Билича, считал его отпетым ублюдком и даже несколько побаивался – он, человек, который не испугался бы и самого дьявола во плоти. Это не мешало ему колотить Никитича при любом удобном случае. Маметкул искренне полагал, что битье хоть как-то поможет удерживать злодея в определенных рамках.

Но Билич был большим и фактически незаменимым человеком, и ему прощали буквально все.

Даже его недвусмысленное пристрастие к алкоголю никого не смущало: среди пробирок и реторт с мощнейшими синтетиками поглощение жидкости, содержащей этиловый спирт, было чем-то вроде распития кефира на веселой попойке.

– Жалко девчонку, – бормотал он, наливая себе и своему излюбленному собутыльнику оператору Ване Вороненкову. – Красивая... Ничего святого у этого чертова Маметкула.

– Это ты про которую... только что привезли? – спросил Вороненков, уже изрядно под хмельком. – А что она такого сделала?

– Да так, – буркнул Никитич и одним глотком осушил стакан водки, – убила генерала Кострова.

Вороненков икнул и остолбенело уставился на Билича.

– Ну что смотришь? Убила. Ее сюда привезли. Прямо из-под ареста.

– Убьете ведь, сволочи, – тоскливо сказал Вороненков, – жутко с вами со всеми становится, хоть вешайся. Если бы я не был должен в свое время Маметкулу десять «штук», никогда бы в это говно не вляпался. – Иван горько вздохнул. – И все время эти голые сучки, боже мой... Я уже на баб смотреть не могу, как говорится, фрагменты... ы-ы-ымм... женской анатомии вызывают рвотный рефлекс. А этот упырь... Никольский, говорит, чтоб я еще не пил. Да коли не пить, тут и подохнуть недолго.