Новые русские

— Вранье! — истерично кричит Гнилой, подергиваясь всем телом. Руками он начинает отбивать по столу замысловатые такты. Похож на впавшего в транс барабанщика. — Никто ничего не докажет! Не было меня там. Стрелять мне не из чего. Американам я войну не объявлял!

Иголочкин ждет, когда Гнилой успокоится и будет в состоянии слушать дальше.

— Что-то слишком крутым становишься, — косится на него звериным глазом Гнилой. — Кончай пороть херню. Минздрав предупреждает — опасно для твоего здоровья…

Иголочкин не особо боится угроз бывшего друга. Ему важно прижать его фактами к стене, но не перегибать палку. Иначе Гнилой от растерянности может надолго «заторчать». И толку от него тогда не добьешься. Поэтому Лева продолжает с участливым согласием:

— Мне бы и в голову не пришло тебя в чем-нибудь подозревать. Но примерно в двенадцать часов четвертого октября кто-то открыл огонь из карабина с крыши дома на Новинском бульваре. Сначала стреляли в ОМОН, перекрывший Девятинский переулок, а потом не то сдуру, не то шальной пулей накрыли одного из двух морских пехотинцев, глазевших на происходящее с балкона американского посольства.

— Правильно сделали. Нечего было фотографировать на память национальную трагедию, — просто и с достоинством заявляет Гнилой. — Только меня на той крыше не было.

Иголочкин снисходительно улыбается. Достает из кармана несколько цветных фотографий. На них мелко, но отчетливо виден Гнилой, бегущий по крыше с карабином в руке. Гнилой перегибается через стол, выхватывает фотографии из рук Левы, лихорадочно разглядывает.

— Чего меня снимали? Нас там было несколько человек. Может, и крыша совсем в другом месте?

— Брось гнать тюльку. Тоже мне, через жопу соловей. Американцы снимали кинокамерой от начала до конца. Теперь вот передали нашим. Требуют найти виновных. Сам понимаешь, им не откажут. Показательное задержание устроят. С телевидением. А уж потом по всей строгости…

— Заложить решил?! — Гнилой перемахнул через стол и впился в горло Иголочкина. Из разбитого наркомана, страдающего без «дури», он на глазах преобразился в жестокого, сильного зверя с затравленным и безжалостным взглядом. Лева на всякий случай засовывает руку под пиджак. Нащупывает пристегнутый к ремню пистолет. Впрочем, с этой игрушкой шутки плохи. Гнилой наверняка хранит здесь оружие. А убивать его никак не входит в планы бывшего оперуполномоченного.

— Чего на меня орешь? — обиженно спрашивает он. — Мне что? Американца жалко, что ли? Не за тем пришел. Есть вариант выкрутиться.

Блеснувший яростью взгляд Гнилого медленно затухает. Плечи опускаются, руки не способны совладать с дрожью. На губах выступает коричневая слюна. Некоторое время он смотрит перед собой. Со стороны кажется, что ослеп. Его одеревеневшие губы произнесли чужим плаксивым голосом:

— Набери в машину раствор, я должен вмазать… Прошу, что-то совсем дурственно.

Рука его бессильно тянется к пузырьку с белым осадком. Убедившись, что раствора не осталось, хочет отшвырнуть пузырек, но лишь опрокидывает его.

Иголочкин привстает и на всякий случай забирает со стола мутный шприц с налепившимися на него крошками и чаинками. Прикуривает сигарету, передает ее Гнилому.

— Напрягись и дослушай.

В ответ Гнилой вяло кивает.

— Тебе необходимо отсюда убраться. Отсидеться где-нибудь в провинции. Лучше всего в Приднестровье. Для этого тебе нужны деньги и наркотики. Получишь все в лучшем виде. И продать сможешь, и для собственной души останется.

— Опять кого-нибудь учить? — без всякого интереса спрашивает Гнилой.

Лева театрально вздыхает:

— Такого клиента одна могила исправит.

Гнилой неожиданно резко встает и снова становится натянутым, как струна. Презрительно смотрит на Иголочкина. Говорит внятно, с расстановкой:

— У-би-вать не бу-ду.

— Будешь. Куда денешься.

— Ментов наведешь?

— Зачем? Любой участковый и без моей помощи тебя тормознет, — Лева демонстративно оглядывает комнату. — Накрыть этот шалман, все равно что два пальца об асфальт.

Гнилой тяжело садится. Его злость исчезает так же быстро, как и возникает.

— Заложишь… — повторяет тихо и смиренно.

— В общем, поширяйся пару деньков и завязывай. Время не терпит, — деловито начинает Иголочкин. — Уж очень твой клиент мешает. Оружие есть?

— Есть. Когда платить будешь?

— Когда заработаешь…

Гнилой с трудом встает из-за стола, спотыкается о привалившуюся к тахте Алю. Неверной походкой направляется в коридор. Лева слышит, как он мочится в раковину. Девчонка, потревоженная им, тупо смотрит на Льва. Взгляд выплескивает накопившееся страдание.

— Ты, как там тебя, хватит мучить, мне плохо. Вкати пару стандартов циклодола.

— Тебя дома ждут, — строго звучит ответ.

— Скотина… Никого Гнилой убивать не будет… Он не задвинутый…

Иголочкин опускается на корточки рядом с ней. Ему не по себе от мысли, что девчонка врубилась в их разговор. При этом оглядывается по сторонам. Неужели другие тоже? Но размякшие тела Фэна, Косяка и остальных не подают признаков жизни.

— Боишься? — злорадно, но бессильно спрашивает Аля. — Не бойся. Они классно отъехали.

Льву противно разговаривать с этой малолетней старушкой. Он не может смотреть на облеванный толстый вонючий свитер и на зеленовато-бледное безжизненное лицо с запекшейся кровью на губах и подбородке. Под тусклыми водянистыми глазами синие круги, иссеченные мелкими морщинками. Со всех сторон на щеки и на лоб налипают короткие, цвета прелой соломы волосы. Трудно верить в ее реальное существование. Льву кажется, что она вот-вот закроет глаза, и душа белым облачком дыма вылетит из ее измученного неразвитого тела. И она вздумала его пугать? Малолетка! Завтра ее необходимо отсюда изъять. Вразумить Макса, чтобы запер на ключ и никуда не выпускал, пока не пройдет ломка. Подержит ее несколько дней на снотворном, а потом любые бредни улетучатся из ее головы.

Возвращается Гнилой. Выглядит несколько бодрее своей подружки. Голова мокрая. Должно быть, держал ее под струей ледяной воды.

— Давай, — не глядя на Льва, приказывает он.

Аля хватает Гнилого за ногу. Не дает ему двинуться дальше. Его рука гладит ее свалявшиеся волосы. Аля прижимается щекой к его почерневшим от грязи джинсам и начинает безудержно плакать. Никто не успокаивает ее. В тишине слышны только всхлипы. За окном становится черным-черно. В стеклах отражается тусклый абажур. Жуткая бесформенная минута растягивается. Никто из них не в силах прервать ее мрачную тягучесть. Гнилой не выдерживает. Показывает на Алю:

— Дать ей? Давай приготовлю на двоих.

— Здесь готовый. В ампулах. — Лев протягивает две штуки. Гнилой резко хватает, словно боится подвоха. Перешагивает через все еще плачущую Алю. Возбуждение охватывает его. Глаза горят внутренним энергичным огнем.

— Ко мне! — приказывает он девчонке. Та подползает на четвереньках. Гнилой щелчком сшибает головку ампулы, набирает шприц. Говорит зачем-то Иголочкину: — Алька здесь под присмотром. Без меня быстро скурвится. Каждый норовит в койку затащить. А с нами полная свобода. Никто не претендует. Живет, как Бог на душу положит. Попробуй — обидь. Оклемаюсь и замочу навсегда… Ты меня знаешь… Давай ремень! — это уже относится к Але.

Она подает с пола кожаный ремень. Еле-еле вскарабкивается на стол. Ложится, опираясь на локоть и протягивая Гнилому руку. Тот перехватывает ее ремнем. Вены гадко вздуваются. Гнилой протыкает кожу и входит в вену. Сбрасывает ремень и медленно вводит жидкость. Аля тут же начинает тащиться. Румянец расцветает на ее впалых, с разводами от слез щеках. Глаза влажно, благодарно и ласково уставились в дырявый абажур. Ноги, до того напряженно свисавшие со стола, совершают плавные движения, будто в легком невесомом танце. С безмятежной улыбкой она кладет голову на стол и глубоко спокойно вздыхает.

— Молодец девчонка, — хвалит ее Гнилой. — Приход ловит на игле. Удачно ей задвинул. Раньше я тоже так торчал. Вены стали ни к черту. Я их ковыряю, а они ускользают… Хорош расслабляться. Давай данные по клиенту.