Дождь для Джона Рейна

Подошла официантка, и я почувствовал, что умираю с голоду. Не заглядывая в меню, заказал ростбиф «сандоичи» и суп дня. Канезаки попросил кофе.

— Помню, — подтвердил я.

— Видите ли, формально программа свернута шесть месяцев назад.

— И?..

— Но она все еще продолжает действовать, и я все еще занимаюсь ею, хотя финансирование сократилось. Почему никто ничего не говорит мне? И откуда поступают деньги?

— Подожди минутку, — прервал его я. — Помедленнее. Как тебе удалось это выяснить?

— Несколько дней назад мой босс, начальник Станции, сказал, что хочет увидеть все расписки, которые я получил от источников программы.

— Биддл?

Канезаки уставился на меня:

— Да. Вы его знаете?

— Я слышал о нем. Расскажи мне о расписках.

— Такова политика Конторы. Когда мы распределяем средства, источник должен дать расписку. Без таких расписок можно было бы легко утаить часть денег.

— И вы заставляли этих людей… давать расписки за полученные деньги? — недоверчиво спросил я.

— Такова наша политика, — повторил он.

— И они охотно это делали?

Он сделал неопределенный жест:

— Не всегда и не сразу. Мы умеем делать так, что источник чувствует себя комфортно, давая расписку. В первый раз об этом даже не заводишь речь. Во второй раз говоришь, что это новая политика правительства США, цель которой обеспечить, чтобы все, кому предназначены средства, получали их в полном объеме. Если он продолжает артачиться, говоришь ему: ладно, мы не бросим его на произвол судьбы и посмотрим, что можно для него сделать. К пятому разу он подсаживается на деньги, и ты говоришь, что начальство сделало тебе выговор за то, что ты не предъявляешь расписки, и обещало прекратить выдавать деньги, если не оформишь бумаги как положено. Ты протягиваешь парню бумажку и просишь просто что-то нацарапать. Первая расписка будет написана неразборчиво. Остальные читаются легче.

Удивительно, подумал я.

— Ладно. Биддл требует расписки.

— Совершенно верно. Ну, я ему их отдал, но что-то показалось мне странным.

— Что?

Канезаки почесал в затылке.

— Когда программа начиналась, мне сказали, что я буду хранить все расписки в своем сейфе. Меня встревожило, что шеф вдруг потребовал их, хотя и заявил, что это просто рутинная проверка. Поэтому я порасспросил кое-кого в Лэнгли, не в лоб, конечно. И узнал, что в программе с таким уровнем секретности никто не имеет права затребовать документацию, если только перед этим генеральному инспектору ЦРУ не был подан официальный рапорт по обвинению конкретного офицера в нечестности.

— А откуда тебе известно, что этого не было?

Он покраснел.

— Во-первых, потому что для этого нет причин. Я не совершил ничего подобного. Во-вторых, если бы официальный рапорт все же был подан, по протоколу мне его должен был объявить шеф в присутствии адвокатов. Растрата — серьезное обвинение.

— Очень хорошо. Ты отдал Биддлу расписки, но почувствовал, что здесь что-то не так.

— Да. Поэтому я начал просматривать радиограммы по программе «Сумерки». Радиограммы нумеруются последовательно, и я заметил, что одной не хватает. Я бы ни за что не обнаружил этого, если бы не сообразил проверить номера по порядку. Обычно на такое не обращаешь внимания, потому что никто не просматривает папки по номерам радиограмм, слишком много мороки, и все же, как правило, номер в общем-то не так уж важен. Я позвонил знакомой в отдел Восточной Азии в Лэнгли и попросил ее прочитать мне радиограмму по телефону. В ней говорилось, что операция «Сумерки» прекращается и должна быть немедленно приостановлена, поскольку средства, отпущенные на нее, будут использованы на другие цели.

— Ты считаешь, кто-то на этом конце изъял радиограмму, чтобы ты не знал, что программа прекращена? — спросил я.

— Точно, — закивал он.

Официантка принесла заказ, и я впился зубами в ростбиф. Чувствовалось, что у Канезаки разговорчивое настроение, и мне захотелось услышать побольше. Так мы скорее доберемся до Гарри.

— Расскажи мне еще о «Сумерках», — попросил я.

— О чем?

— О том, когда программа началась. И как ты о ней узнал.

— Я уже говорил. Полтора года назад токийская Станция получила задание на выполнение программы акций по содействию реформам и устранению препятствий. Кодовое название «Сумерки».

Полтора года назад, подумал я. Недурно.

— Кто назначил тебя ответственным за программу? — спросил я, хотя, учитывая хронологию, у меня уже имелся вариант ответа.

— Предыдущий шеф Станции. Уильям Хольцер.

Хольцер, подумал я. Его дело живет и побеждает.

— Расскажи, как он представил ее тебе, — попросил я. — Постарайся быть точным.

Канезаки посмотрел влево, что у большинства людей представляет собой нейролингвистический признак воспоминания, а не умозаключения. Если бы он посмотрел в другую сторону, я бы понял, что он лжет.

— Он сказал, что «Сумерки» секретная программа, и он хочет, чтобы за нее отвечал я.

— Какова же твоя конкретная роль?

— Разработка целевых источников, распределение среда в, общее руководство программой.

— Почему ты?

Он пожал плечами:

— Я не спрашивал.

Я подавил смешок.

— Ты полагал совершенно естественным, что, несмотря на твою молодость и неопытность, босс распознал твои врожденные качества и решил доверить тебе нечто настолько важное?

Канезаки покраснел.

— Что-то вроде этого, полагаю.

Я на секунду закрыл глаза и покачал головой:

— Канезаки, тебе знакомы термины «подставное лицо» и «козел отпущения»?

Бедняга покраснел еще сильнее.

— Я не такой тупой, как вы считаете, — пробормотал он.

— Что еще?

— Хольцер сказал, что поддержка реформ будет означать передачу наличных конкретным политикам, настроенным на преобразования, которые поддерживает правительство Штатов. Предположительно, чтобы конкурировать в японской политике, необходим доступ к крупным суммам наличности. Без этого нельзя долго занимать пост, и вот постепенно все становятся коррумпированными, потому что или ты взял деньги, или тебя вышвырнули из-за того, что ты отказался. Мы хотели изменить соотношение с помощью альтернативных финансовых источников.

— Денег, подтвержденных расписками.

— Такова политика, да. Я же говорил.

— Полагаю, когда твои источники подписывали расписки, они держали их в руках?

— Конечно.

Удивительно, мелькнула у меня мысль, зачем они набирают парней прямо с университетской скамьи?

— Интересно, — продолжал я, — ты знаешь, как можно использовать эти документы, подтверждающие получение денег ЦРУ, подписанные и с отпечатками пальцев?

Канезаки покачал головой.

— Это не то, что вы думаете, — возразил он. — ЦРУ не занимается шантажом. — Я рассмеялся. — Послушайте, я же не говорю, что мы не применяем его, потому что мы хорошие люди, продолжал он с почти комической серьезностью. — Дело в том, что шантаж продемонстрировал свою несостоятельность. Может быть, его и можно использовать для построения краткосрочного сотрудничества, но в долговременной перспективе шантаж — совершенно неэффективное средство контроля.

Я покосился на него:

— Неужели ЦРУ производит впечатление организации, которая в первую очередь фокусируется на долговременных перспективах?

— Мы стараемся.

— Ну, если ты не находишься под следствием по поводу растраты и шантаж — несвойственное для ЦРУ понятие, что, по-твоему, Биддл делает с расписками?

Он опустил взгляд.

— Не знаю.

— Тогда чего ты хочешь от меня?

— Есть еще одна странная штука. По протоколу перед каждой встречей с источником нужно заполнить особый формуляр с данными о предстоящей встрече: кто, где, когда. Цель — ведение документации, которой смогут воспользоваться другие оперативные офицеры в случае, если что-то пойдет не так. По запросу шефа я сдал отчет, сказав, что у меня сегодня встреча с источником, хотя на самом деле это не так, но я оставил графу «место» пустой.