Тринадцатый рейс

— Рыскаешь! Легче, легче, одерживай!.. Волна идет справа, чувствуешь?

Пенный след становится ровнее.

Ленчик, зашевелившись, как медведь, в своем неуклюжем дождевике, поднимает руку. Кэп передвигает рычаг дистанционного управления на малый ход. Справа по носу оранжевый буй.

— Хорошо. Так держи… Хорошо.

«Онега», дрожа корпусом, снова набирает ход. Мы оставляем буй по правому борту. Следующая отметка опять оказалась правее.

— Молодцом, — говорит Кэп. — Через десяток рейсов…

Я не успеваю узнать, что произойдет через десяток рейсов. Где–то в глубине судна раздается громкое шипение, которое тотчас переходит в скрежет. Кажется, что обшивка рвется на части, как дерматин. Теплоход замирает. Невольно оглядываюсь на механика: это и есть ожидаемый сюрприз?

Кэп, сжав губы, переводит реверс на холостой ход.

— Что за грохот? — спрашиваю я.

— Мы на мели.

Ленчик, скользя, бежит по мокрой палубе, в своих брезентовых доспехах, и размахивает наметкой, как копьем:

— Метр пятьдесят на носу, метр пятьдесят пять на корме! Вот втюрились.

— Сели крепко, — Кэп оглядывает серый залив. — Неужели нанесло песку? Или буй сбило штормом? Не пойму…

— Штормов давно нет, — замечает Леша. — Не иначе как нанос.

Ложко изумленно покачивает головой.

— Без шторма не нанесет!

— Черт знает что, — ворчит Кэп. — Попробуем поработать задним ходом. Может, промоем.

Дизель сотрясает теплоход, по обе стороны «Онеги», от кормы к носу, несутся мутные вспененные струи, но мы сидим, словно на магните.

— Это не нанос, — заявляет Ленчик, отставив тяжелую наметку. — Основание плотное. Переставлен буй! Наверно, служба пути дала маху.

— Придется поработать, — говорит Леша, слегка отпуская узел галстука.

— Самим сниматься надо, — поддерживает его Валера. — Вызывать буксир — позор.

«Яхта перевернулась в заливе, там, где бакены, — вспоминаю я. — Что же, начинается задуманная механиком большая игра?»

— Попробуем заводить якорь! — гремит Кэп. — Ленчик, спускай шлюпку.

— Мою, на крыльях, не бери! — кричит Ленчику механик. — Обломаешь… Можно я с ним пойду?

— Валяй.

Малая шлюпка, «дюралька», повиснув на талях, со скрипом опускается на воду. Две нахохленные фигуры постепенно скрываются в завесе мелкого дождя. Мы ждем. Барабанят капли по жестяной крыше.

Шлюпка возвращается.

— Впереди и левее начинаются глубины! — кричит Ленчик.

— Давай, Валера!

Наступает черед моего соседа включиться в аврал. Кроме него, никто не в состоянии забросить якорь в шлюпку. Недолго думая, Валера, в джинсах и тельняшке, прыгает прямо с носа. Плечи его торчат над водой.

— Это же просто подъемный кран, — замечает Леша.

Якорь медленно выползает из клюза. Валера, подхватив его на руки, с трудом забрасывает в «дюральку». Перегруженная шлюпка отчаливает от борта «Онеги», и Валера — плечи выступают над водой — шествует за нею, как Гулливер. Погромыхивая, разматывается цепь. Наконец якорь закреплен в сотне метров от «Онеги». Ленчик и Валера взбираются на борт.

— А я к буйку пройду, посмотрю, почему не на месте!

Это механик. Он усаживается в «дюральку» и отталкивается наметкой от борта.

— Постой, возьми меня! — кричу я вслед шлюпке.

К буйку я не собираюсь, просто нужно проверить, как будет реагировать механик. Он делает вид, будто не слышит. Легкая «дюралька» быстро уходит в морось и туман.

Теперь все ясно. Исчезают последние сомнения. Там, у буйка, механик пришвартуется, спрыгнет в воду и поднырнет к основанию троса, которым буй связан с якорем… А к якорю прикреплен тщательно завернутый в полиэтиленовые оболочки пакет…

Нет, не случайно Вася Ложко, прогуливаясь на яхте, сделал «оверкиль» именно здесь, где оранжевый буй предупреждал о близости мели. Пока Машутка цеплялась за днище перевернутой яхты — рост не позволял ей стоять в воде, — механик закрепил пакет и перетащил буй на несколько десятков метров, обеспечивая «Онеге» вынужденную остановку в ее тринадцатом рейсе.

Вот почему удостоверение осталось сухим. Он заблаговременно оставил его на берегу, но затем, не подумав, положил в карман кителя.

Дизель грохочет на максимальных оборотах. Капитан включает носовую лебедку, и цепь, натянувшись как струна, встает из воды. «Онега» подтягивает себя к якорю, вцепившемуся в грунт. Со скрежетом, перемалывая песок, теплоход ползет по мели, сантиметр за сантиметром приближаясь к спасительной глубине.

Лицо Кэпа становится красным от волнения. Поскрипывает цепь. Задний ход. Винт размывает песок под днищем. Реверс. Полный вперед. Еще десять сантиметров. Вперед–назад, вперед–назад.

Но вот движение «Онеги» ускоряется. Она переваливается с боку на бок, словно утка. Под днищем нет сплошного грунта — только «ребра» песчаных наносов. Наконец глубина… Легкая бортовая качка от волны.

Кэп утирается рукавом, царапая щеку шевронами.

— Ну, где там Ложко!

«Дюралька» показывается из дождя, за ней, словно плавучая мишень, скользит оранжевый буй.

— Забрось правее! — кричит капитан в мегафон. — Ох, и раскатаю я управление пути… Вот ты, Петровский, — неожиданно напускается он на Валеру, — все выдающиеся мысли записываешь, а ты в газету напиши, продерни этих «уповцев»!

— А что! — вдохновляется Валера и заглядывает в блокнот, — Можно эпиграф подобрать. Например: «И всех больнее раним мы того, кого на деле всех нежнее любим». Из Гёте.

— Это ты о чем?

— Ну, про «уповцев». Они должны о нас заботиться, так сказать, любить, и в результате…

Тонкая мысль ускользает, как угорь, и Валера растерянно поводит из стороны в сторону своими окулярами.

— Ты, Валера, в масштабе «Онеги» голова! — язвительно замечает Леша.

Шлюпка уже повисла на талях. Механик — я вижу его крепкую шею — вращает рукоятку лебедки. Плащ он положил в «дюральку», на банку.

Винт, почувствовав глубину и простор, работает мощно и вольно. Сейчас все решится, сейчас. Целая неделя поисков, ошибок, переживаний привела к решающему шагу.

Команда снова собралась в рубке.

Механик склоняется над шлюпкой, сворачивая плащ в узел.

Я слежу за ним из–за приоткрытой дверцы. Чайка проносится над моей головой, заставив вздрогнуть.

— Не надо заворачивать, — говорю я, осторожно подойдя к Ложко. — Хотелось бы взглянуть на икону.

Он не вздрагивает. Только спина изгибается, и каждая мышца проступает под натянутой тельняшкой.

Выдержка у механика завидная. Нет, речь идет о чем–то более значительном, чем четверть миллиона. Преступник, проявивший столько хитрости и хладнокровия, должен обладать более дальним прицелом.

Но каким?

Он слегка поводит плечами, как будто завязывая что–то под плащом или соединяя какие–то разрозненные детали.

— Подними руки!

Я стою за его спиной. Преимущества такого положения очевидны. Ни нож, ни весло от шлюпки не спасут его, потому что не успеет замахнуться. А рядом пятеро здоровых ребят.

Он склоняет голову, как бы признавая поражение. Поворачивается. Но плащ, свернутый в комок, продолжает удерживать в руке. Резкое движение — и я останавливаюсь, успев лишь податься вперед для броска. Эта мгновенная остановка и спасает мне жизнь.

В руках у механика автомат.

Короткоствольный, с дырчатым кожухом и обоймой, торчащей влево от ствола, как у «стэна», маленький и аккуратный, как игрушка, но в то же время совсем не игрушка. В нем чувствуется литая тяжесть стали.

Вот что хранилось в полиэтиленовом пакете…

Я видел изображения подобных автоматов в одной не очень распространенной книге, когда всерьез интересовался оружием; «игрушки» эти делают по специальным заказам в одной небольшой стране, которая славится миролюбием и оружейными фирмами… Такой миниатюрный автоматик: его можно пронести в карманах плаща — предварительно разобрав на части, конечно, — или уложить в обыкновенный портфель или папку. Потом десять секунд на сборку, и…