Спецназ, который не вернется

И — Иван Волонихин. Он подобен стаду бизонов, вытаптывающих землю вокруг водопоя. Но я туп и кровожаден. Я впился в свою добычу и ничего не желаю замечать: ни топтаний, ни покашливаний, ни треска сучьев. Завтра группа улетает в Чечню, Марина оказалась единственной, кому Заремба сказал категорическое «нет» на участие в операции, и мне важно уловить чувства человека, который не прошел по конкурсу. Пусть даже и не на войну.

Марина расстроена, разговор не поддерживает, но я не перестаю бередить ее рану и лезть в душу. Когда еще выпадет такой сюжет?

Подленький мы все же народец, журналисты. Сволочи. Выручает Заремба, неслышно подошедший к костру:

— Что, гвардия, не спится?

Огонь имеет удивительное свойство отключать людей, завораживать их, погружая в воспоминания. И когда я огляделся, оказалось: группа уже в полном составе сидит рядом и смотрит на пламя. А оно, глупое, рвалось вверх, пытаясь располосовать острыми пиками навалившееся жирное брюхо ночного неба и вырваться к звездам.

Только ночи ли бояться одинокого костра! Она легко отрывала и тут же без следа проглатывала кусочки пламени, придавливая обессиленный огонь к углям. И новые порции хвороста — лишь легкая закуска гурману, после которой аппетит только разыгрывается. Огню весь лес отдай — и окажется мало. Подвигаюсь, давая командиру место на бревне. Но подполковник спустил с поясницы привязанный резинкой кусок поролона, сел на эту самодельную индивидуальную подстилку. Все, Заремба там, в Чечне…

— Завтра в шестнадцать ноль-ноль прибыть на аэродром, в шестнадцать двадцать — колеса самолета в воздухе, — уточнил последние сроки спецназовец. — От участия в задании еще можно отказаться, и без всякого объяснения причин, «Нет», — и все. Задача предстоит насколько простая, настолько и непредсказуемая.

— Я не согласна с вашим решением насчет меня, — тут же произнесла Марина.

Я не сомневался, что она скажет что-то подобное, и даже откинулся на локти, давая девушке и командиру возможность посмотреть друг на друга.

Заремба смотреть не стал. Ответил в пустоту:

— Там не кино.

— Знаю. Потому и настаиваю на своем участии.

— А я не меняю своих решений.

Чтобы занять руки и не выдавать своего неудовольствия, подполковник вытащил из чехла нож, называвшийся «король джунглей» — тайную зависть всей группы. Подвинул им подгоревшие с одного края, но сумевшие было спастись от центрального огня сучки-коротышки. Потом отвинтил крышку в рукоятке. Из нее пружиной выдавился пластмассовый патрон, заполненный крючками, булавочками, спичками, карандашиком, иголками с ниткой, лейкопластырем, миниатюрным скальпелем, пинцетиком и всякой другой мелочевкой.

Подполковник посмотрел на компас, оказавшийся в отвинченной крышке, словно подрагивающая фосфорная стрелка указывала не только стороны горизонта, но и единственно верный путь в отношениях с командой.

Перепалка не пошла на пользу: у костра затихли. Лишь потрескивали как одиночные выстрелы раскалываемые жаром угли.

— Тогда я тоже говорю «нет», — неожиданно, может быть и для самого себя, произнес Волонихин.

Вот тут уж Заремба резко вскинул голову. Доктор шел на принцип, лишь бы не оставлять Марину одну. В любом ином случае Ивану можно было аплодировать, но ведь речь и в самом деле шла не о съемках в кино. Ясно же, что Заремба просто ограждает Марину от опасности.

Первым успокоился компас. Спецназовец сверился со светящимися показаниями и с так и не переборенным раздражением принял отставку доктора:

— Хорошо. Кто еще?

— Д-д-давайте с-с-спок-койнее, — торопливо предложил Работяжев, от волнения заикаясь сильнее обычного.

— Что спокойнее? — поинтересовался закусивший удила Заремба. И в очередной раз наверняка пожалел, что согласился принять группу, как кота в мешке.

— Л-л-лично я не хочу с-с-ссор, — обескураживающе откровенно отозвался сапер. — И н-нам нужен доктор.

— Нам нужно доверие друг другу и беспрекословное подчинение, — отмел все иное Заремба. — Когда я говорю «нет», значит — нет.

— Скажите «да», — тихо и жалобно предложила выход из спора Марина.

Все почему-то посмотрели не на нее и не на командира, а на Ивана Волонихина — что предпримет тот? Ох, док-док, загнал ты себя в угол ненужным рыцарством. Моли теперь Бога, чтобы Заремба настоял на своем. Ибо если что-то случится с девушкой, тебе такого креста не вынести…

Иван только сжал губы, зато Заремба вновь взялся за рукоятку «Короля джунглей». Но чем ему мог помочь нож в мирной обстановке, когда не нужно никого убивать или даже пугать?

Не дай Бог никому оказаться на месте командиров, которые принимают решения. И тем самым вешают на себя души подчиненных…

Хотя, если смотреть с моей, журналистской точки зрения, девушка, как писали раньше в передовицах о победителях социалистического соревнования, являлась связующим и цементирующим звеном группы. По крайней мере, она невольно заставляла заботиться о себе и убирала расхлябанность. Тем самым оберегая мужчин от слишком рискованных или необдуманных решений.

Похоже Заремба и сам это прекрасно просчитывал, потому в нем и боролись благородство и точный расчет. И когда он мгновенно не отреагировал на просьбу Марины, когда сразу не прозвучало жесткого «нет», не только я, но и остальные почувствовали: решение не окончательное, возможны варианты. До взлета самолета уйма времени, и Марина еще может побороться за место под солнцем. В смысле — в строю. Чтобы пойти под пули. Господи, зачем это ей? Заремба, прояви характер, сдержись и все-таки оставь девушку на Большой земле. Несправедливо это, когда одни женщины лежат под пулями, а другие — в ванной, наполненной шампанским. А ведь и первое, и второе для них создаем мы, мужики. Давайте оставим пули для себя…

— Спокойной ночи, — нашел самый верный выход Заремба. — Отдыхайте. Завтра достаточно напряженный день.

И первым ушел в сторону шалаша.

— Отдыхайте, — эхом повторил Волонихин, поднимая за руку Марину.

Он имел на это право после того, что сделал. Взрослые люди, они не стали никого стесняться или делать вид, будто между ними ничего не происходит. Улыбнулись нам всем и исчезли в лесу, не боясь ни многозначительных взглядов, ни осуждений.

… Совету Зарембы и Волонихина идти спать последовали Работяжев и наша гидрометеорологическая парочка — Дождевик и Туманов.

Я, остающийся в Москве и никуда не спешивший, думал о спецназовцах, а лучше, чем у огня, места для этого на земле не сыскать. Напротив, в ярком отблеске костра, молча сидел бывший летчик майор Игорь Чачух, как оказалось, мой земляк. Самое яркое событие в его жизни, как мне показалось, — катапультирование из горящего ракетоносца. У военных, впрочем, служба или что-то связанное с ней всегда впереди планеты всей.

Игорь думал о чем-то своем, но лишь я обратил на него внимание, неожиданно спросил:

— Как думаешь, Заремба возьмет Марину?

— Пятьдесят на пятьдесят.

— Волонихин зря вылез. Обойдемся без женщин, и командир должен настоять на своем.

Кажется, Зарембу впервые назвали командиром в разговоре. Прогресс.

— Знать бы, что все пройдет нормально, — в свою очередь помечтал я о несбыточном.

На растревоженный Кавказ едут, в амбициозную и раздразненную Чечню — не на Канары. А ведь еще совсем недавно, в проклинаемые кое-кем советские времена о Кавказе пелись иные песни:

Давно не пахнут порохом ущелья,

И песен смерти пули не поют.

В горах бывает жарко от веселья,

Когда невесту замуж выдают.

Может, войну развязали те, кому был не нужен этот покой, кто сделал все, чтобы взорвать изнутри Союз? Ау, герои, первыми поднявшие руку на Отечество! Вы орете только о реформах, а кровавые мальчики из Таджикистана, Чечни, Приднестровья, октябрьской Москвы в глазах еще не пляшут? Нет? Тогда у вас не то что благородства или сочувствия собственному народу нет, но в первую очередь нет ни стыда, ни совести. А бредни о борьбе с партийным тоталитаризмом — задворки антисоветской пропаганды, которая находила как раз тех, кому начхать на Родину.