Однажды преступив закон…

Турусов вдруг затормозил, упершись ногами в бетон, и поднял залитое кровью лицо. Кровавая маска медленно повернулась справа налево, обводя глазами столпившихся вокруг людей. Голова Турусова бессильно покачивалась на шее, глаза мучительно щурились, вглядываясь в лица, и Наконец отыскали Копылова. Когда этот тусклый, наполовину бессмысленный взгляд уперся в его лицо, Копылов невольно вздрогнул и отшатнулся, словно его сильно толкнули в лоб ладонью.

– Васек, – прохрипел Турусов. – А мне.., видал, какой макияж сделали?

– Кто, Игореха? – настойчиво повторил Копылов. – Какая сука?..

– Двое, – невнятно пробормотал Турусов. – Частники… Старая “Омега” и “девятка”.., красная, как морковка. В Быково часто.., пасется. Такая.., с длинной антенной… В Быково… Монтировкой…

Его голова бессильно упала на грудь. На несколько секунд воцарилась тишина – все ждали, не скажет ли он чего-нибудь еще. Турусов молчал, и двое слесарей, которые поддерживали его в вертикальном положении, спохватившись, поволокли его в сторону медпункта.

– Будет Степанычу работа, – сказал кто-то.

– А что ему, хряку старому, – отозвался другой голос. – Позвонит в “скорую”, вот и вся работа.

Копылов огляделся по сторонам. Люди начали расходиться, вполголоса обсуждая происшествие.

– Монтировкой, – повторил Копылов. – Монтировкой…

Он бросился к своей машине, комкая в кулаке путевой лист. “Васька, стой! Не дури!” – крикнули сзади, но он даже не обернулся. Взревел двигатель трехлетней “Волги”, взвизгнули покрышки на бетонном полу, оставив на нем два черных следа, и яично-желтый автомобиль с шашечками на борту, подпрыгнув на пороге, пулей выскочил из гаража.

– Ох, наделает Васька делов, – сказал подоспевший Савельич, глядя вслед ушедшей в дождливую ночь “Волге”. – Надо бы диспетчеру сказать, что ли. А еще лучше – начальнику смены.

– Я тебе скажу, старый козел, – вмешался в разговор угрюмый, вечно небритый водитель по кличке Бармалей. – Он настоящий мужик, понял? Он все правильно делает. Этих сучар учить надо. Где это видано, чтобы таксисты за своих не заступились? Совесть имей, Савельич. Ты же старый водила, пример должен показывать. Что будет, если мы, чуть что, к начальству бегать станем? Где, он сказал, его прихватили – в Быково? А ну, мужики, кто со мной?

Пристыженный Савельич отошел в сторону, невразумительно бормоча что-то об оставшихся до пенсии четырех месяцах. Бармалей решительно направился к своей машине. Несколько человек после недолгого колебания двинулись за ним. Через несколько минут небольшая кавалькада таксопарковских “Волг”, рассекая фарами темноту, устремилась в сторону Быково. Они пытались вести переговоры по радио, но ушедший далеко вперед Копылов резко оборвал их, напомнив, что радио может слушать любой дурак, у которого хватило ума обзавестись приемником. После этого они двигались в полной тишине, игнорируя голосовавших у обочин пассажиров и распугивая резкими гудками клаксонов маячивших вдоль дороги проституток.

Копылова они так и не догнали, а через некоторое время радио донесло до них одно-единственное слово:

«Нашел'»

– Везучий, черт, – пробормотал возглавлявший колонну Бармалей и еще немного увеличил скорость.

Вскоре на обочине дороги сверкнули рубиновым светом задние габаритные огни, и фары Бармалеевой машины выхватили из темноты обтекаемый багажник яично-желтой “Волги”. Перед “Волгой” на обочине стояла красная “девятка” с распахнутой настежь передней дверцей и длинной антенной, блестевшей в свете фар, как серебряная игла. Бармалей надавил на педаль тормоза и свернул на обочину, припарковавшись позади машины Копылова. Фары осветили пустой салон “Волги”. Спустя секунду из придорожных кустов, треща ветками и слегка пошатываясь, словно пьяный, появился Копылов. В его опущенной руке тяжело покачивалась монтировка. Бармалею показалось, что стальной прут монтировки мокро поблескивает в режущем свете фар.

– Везучий, чертяка, – повторил он, и тут Копылов остановился, низко наклонился, разведя в стороны руки, и его внезапно вырвало прямо на дорогу.

К полудню следующих суток Ивану Кольцову удалось смириться с потерей потраченных на новенькую резину трехсот долларов. В конце концов, рассуждал он, жизнь, с долларами или без оных, должна продолжаться. Мерзавца, проколовшего охотничьим ножом недавно купленные колеса, конечно же, не найдешь, и что толку впустую изводить себя мечтами о мести, которой не суждено состояться? Не затевать же, в самом деле, войну с таксистами! И без войны хлопот полон рот. Нужно работать, кормить семью, а тех, кто заслуживает наказания, покарает если не милиция, то Господь Бог. А мы как-нибудь продержимся эту зиму и на старой резине. Техосмотр только через год, а за это время можно заработать на новые покрышки. Таксистов ведь тоже можно понять, хотя резать колеса – последнее дело. У таксистов хлеб нелегкий, и, когда кто-то пытается отщипнуть кусочек от их каравая, они, конечно же, начинают нервничать. Ну а нам-то куда деваться? Нам ведь деньги тоже не с неба сыплются. И на рынок за новыми покрышками мы идем не с государственным кошельком, а со своим собственным…

Он высадил свою пассажирку, деловитую и очень разговорчивую старуху, курившую “Казбек” и со знанием дела костерившую президента, возле метро “Войковская” и решил немного постоять здесь в надежде, что еще подвернется клиент. Место здесь было бойкое, последний государственный таксомотор, взяв пассажира, уехал со стоянки на глазах у Кольцова, и Иван решил, что долго ждать ему не придется. Он опустил стекло со своей стороны, чтобы выветрилась оставшаяся после разговорчивой старухи папиросная вонь, закурил свой неизменный “Кент”, немного покрутил радио, но в конце концов махнул рукой и скормил магнитоле кассету с песнями Михаила Круга. Ему нравилась лагерная лирика, и Кольцов считал это лишним подтверждением того, что он – истинно русский человек. Как известно, от сумы да от тюрьмы зарекаться не стоит, и лагерная романтика, похоже, сидит у русского человека в крови.

Спустя десять минут седока все еще не было, зато " на стоянку, тускло поблескивая рябыми от шпатлевки бортами, вкатился латаный-перелатаный “Опель” Зайцева. Кольцов улыбнулся и не спеша вылез из машины. Дождик, слава Богу, прекратился, но, судя по низким серым тучам, намертво зависшим над городом, это было ненадолго.

Зайцев заглушил двигатель и тоже выбрался на мокрый асфальт стоянки, разминая затекшие ноги. Они обменялись рукопожатием. С нижней губы Зайцева свисал потухший окурок сигареты, а его похожее на печеное яблоко лицо сегодня имело нездоровый сероватый оттенок. Кольцов подумал, что виной этому сумеречное освещение, и с внезапной грустью ощутил, что совсем скоро опять наступит зима.

– Зимой пахнет, – сказал он. – Чувствуешь?

– Ну, это ты, брат, загнул, – откликнулся Зайцев. – Всего-то октябрь на дворе. Кстати, какой черт тебя сюда занес? Я его с утра по всему городу ищу, бензин жгу, а он на Войковской прохлаждается!

– А где я должен прохлаждаться? – поинтересовался Кольцов. – На Кольцевой?

– В Быково! – торжественно провозгласил Зайцев. – Где же еще?

– Нет, брат, – возразил Кольцов, – еще один комплект резины я, пожалуй, не потяну.

– Во-первых, если надо будет, потянешь как миленький, – проворчал Зайцев. – А во-вторых, ты что же, так все и оставишь? Тебя пугнули, а ты и свалил?

– А что я должен делать? – немного агрессивно спросил Кольцов. – Одолжить у Басурмана ружье и перестрелять всех таксистов в Москве? Это Голливуд, братец, причем самого низкого пошиба. В жизни так не бывает!

– Правильно, – сварливым тоном сказал Зайцев, – Тебе в рожу харкнули, а ты и утерся. Подставь другую щеку… Вчера тебе в Быково колеса порезали, сегодня на Войковской фару кокнут… Куда завтра поедешь, Ваня?

– Слушай, – разозлился Кольцов, – чего ты от меня хочешь?

– Уважать я тебя хочу, Ваня, – ответил Зайцев. – А еще хочу, чтобы нам с тобой кто попало кислород не перекрывал. Эту суку, которая тебе колеса порезала, надо изловить. Вот послушай, что я придумал…