Однажды преступив закон…

Кольцов зло пнул проколотую покрышку.

– Мочить, – машинально повторил он. – Кто их будет мочить? Ты? Я?

– Нас много, – сказал Зайцев. – По крайней мере, не меньше, чем этих уродов на “Волгах”.

Кольцов поморщился. Эти разговоры ему безумно надоели. Конкуренция между государственными таксистами и частными извозчиками давно превратилась в битву шакалов, где каждый норовил укусить исподтишка и отскочить в сторону, пока ему не дали сдачи. Таксисты при этом были лучше организованы и хотя бы отчасти находились под защитой закона. Кроме того, они, в отличие от частников, рисковали не собственными машинами, заработанными потом и кровью, а государственными развалюхами и поэтому действовали более открыто и нагло.

– Брось, Коля, – сказал Кольцов, – все это пустой треп. Каждый сам за себя, один Бог за всех. Сколько лет мы уже об этом говорим, а что толку?

Своя рубашка, знаешь ли, ближе к телу.

Он подобрал с пола монтировку и принялся ожесточенно натягивать лысую покрышку на колесо. Зайцев передвинул дымящийся окурок в угол рта, рискуя подпалить усы, и стал помогать ему, постукивая по покрышке молотком. Это была работа, от которой оба давно отвыкли: обычно колеса “обували” в шиномонтажной мастерской. Но у Кольцова, по всей видимости, имелись веские причины для того, чтобы заниматься этим делом самостоятельно. Зайцев догадывался, что это за причины: в последнее время дела у приятеля шли далеко не лучшим образом, как, впрочем, и у него самого. Денег, которые оставались от выручки после выплат рэкетирам, едва хватало на бензин и запасные части. Хмурясь и грызя фильтр сигареты, Зайцев думал о том, что раньше жилось полегче. Даже рэкет, помнится, не доставлял таких забот: брали, конечно, много, но все-таки не выпивали всю кровь, как теперь. Да и сборщики “налогов” тогда, помнится, были другие: бритоголовые, наглые, в цепях и перстнях, но все-таки свои, русские, не то что теперешние – иссиня-смуглые, плохо говорящие по-русски, высокомерные, как солдаты оккупационной армии… С этими не договоришься. Они ничего не желают слышать, ничего не хотят понимать, и единственная фраза, которую они с горем пополам заучили по-русски, – “дэнги давай”. И попробуй не дать… Поборы растут, заработки падают – хоть в петлю полезай, ей-Богу…

– Хрен они меня со света сживут, – внезапно сказал Кольцов.

Зайцев вздрогнул: приятель словно прочитал его мысли.

– Если хотят, чтобы я подох, им придется самим меня прикончить. Порасковыриваю рожи к такой-то матери, и плевать мне, что один…

Зайцев похлопал его по плечу и взял с полки насос.

– Не один, – сказал он. – Если что – я с тобой! Главное, начать, а ребята в случае чего поддержат. Не у тебя одного накипело. Басурман давно грозится ружье взять.

– Посадят дурака, – проворчал Кольцов, сноровисто закручивая гайки. – Ружье – это последнее дело. А ребра посчитать этим придуркам, наверное, не помешает. Взяли моду – машины калечить.

– Мрази, – подтвердил Зайцев. В открытую наехать боятся, пакостят по углам, как коты. И вообще…

Он замолчал, не зная, как закончить начатую фразу. Кольцов отложил в сторону баллонный ключ и с интересом уставился на приятеля снизу вверх.

– Что – вообще?

– Руки чешутся, – признался Зайцев. – Так бы и двинул кому-нибудь по чавке. Надоело, Ваня, веришь? Жмут со всех сторон, как кроликов, а мы молчим!

– Да, – вздохнул Кольцов, – есть такое дело. Каждый за свою шкуру дрожит.

– Вот я и говорю – надоело, – подхватил Зайцев. – Дрожать-то уже не за что, а все боимся…

– А-а-а, – Кольцов скривился, – все равно это один треп. Ничего у нас не выйдет, не стоит даже пытаться.

– Это мы еще посмотрим, – сказал Зайцев, начиная ритмично работать насосом, и в его голосе Кольцов услышал угрозу.

Рослый и широкоплечий человек лет тридцати пяти потянул на себя скрипучую, выкрашенную бугристой коричневой краской дверь подъезда. Провисшая дверная пружина взвыла и затрещала, звякнуло треснувшее стекло, и в нос ударила кошачья вонь. Он вошел в подъезд, и дверь позади него сразу захлопнулась со звуком, похожим на выстрел из старинной медной пушки. Он стал неторопливо подниматься по пологой лестнице, твердо ступая обутыми в поношенные кроссовки ногами и непроизвольными движениями стряхивая с темных и жестких, как проволока, стриженных ежиком волос капли дождевой воды.

Настроение у него было совсем нерадужным. Еще один день, заполненный бесплодными попытками найти работу, подходил к концу. Он напоминал себе динозавра, пытающегося прокормиться там, где с трудом выживают шустрые и сообразительные млекопитающие, – большого, сильного, но обреченного на вымирание динозавра. Эти мысли были навеяны усталостью, и он отлично это понимал, но сейчас, после очередного поражения, они казались ему не такими уж глупыми. Динозавры вымерли потому, что не успели измениться в соответствии с обстоятельствами, и он был близок к тому, чтобы последовать по пути, некогда проложенному древними ящерами.

Где-то наверху хлопнула дверь и послышались шаркающие шаги. Поднимавшийся по лестнице человек слегка поморщился: в последнее время ему стало тяжело встречаться с соседями. Приключившаяся с ним пару месяцев назад история наделала много шума, и многие из жильцов пятиэтажной хрущевки, в которой находилась доставшаяся ему от матери квартира, так до конца и не поверили в то, что он вовсе не скрывающийся от милиции бандит и убийца.

– Здравствуйте, тетя Маша, – приветствовал он спускавшуюся навстречу пожилую женщину.

– Здравствуйте, – ответила та и заторопилась дальше, бросив на него осторожный взгляд, словно опасалась, что он попытается отнять у нее кошелек. Раньше она сказала бы: “Здравствуй, Юрик” – и непременно остановилась бы поболтать и поинтересовалась бы, как дела. Он вырос у нее на глазах, и то, как она теперь сторонилась его, было обиднее всего. Юрий Филатов невесело усмехнулся, потер шрам на лбу и, шагая через две ступеньки, поднялся к себе на третий этаж.

Дверь, которая вела в его квартиру, носила следы торопливого и не слишком успешного ремонта. Вставляя ключ в замочную скважину, Юрий подумал, что после того, как дверь была высажена опер-группой, ее следовало бы сменить. Произведенный с помощью гвоздей и столярного клея ремонт был чисто косметическим, так что теперь дверь мог без усилий выломать и двенадцатилетний ребенок. На косяке, чуть повыше того места, где из него была выломана длинная щепка, еще сохранились следы пластилиновой печати. Юрий попытался соскрести пластилин, но только размазал его по масляной краске, испачкав палец.

Замок тоже пострадал от вторжения. Вернувшись из больницы, Юрий перебрал его по винтику и заставил работать, но теперь старый, подвергшийся насилию механизм время от времени принимался капризничать, ни в какую не желая открываться. Юрий терпеливо вертел ключом в скважине, изо всех сил подавляя в себе желание садануть по двери нотой. Ему уже довелось на собственном горьком опыте убедиться в том, что насилие – самый быстрый, но далеко не самый лучший способ решения проблем. Главная беда Юрия Филатова как раз и состояла в том, что он, бывший офицер-десантник, был обучен решать проблемы именно таким способом.

Замок наконец уступил его усилиям. Механизм сработал со знакомым мелодичным щелчком, который сопровождался едва различимым звоном тугой пружины. Дверь распахнулась. Юрий шагнул в прихожую и замер на пороге, не сразу сообразив, что заставило его остановиться и настороженно прислушаться.

Через мгновение он понял, что это было: в квартире пахло чужими сигаретами. За время, прошедшее с тех пор, как старший лейтенант Филатов вернулся с войны, квартира успела основательно провонять табачным дымом, но этот запах был другим, более резким и в то же время гораздо более тонким. Он наводил на мысли о турецком или даже кубинском табаке, которого Юрий не пробовал уже очень давно. Это могло означать только одно: в квартире был посторонний.

Юрий осторожно прикрыл за собой дверь. Если в его жилище действительно кто-то проник, этот человек, несомненно, слышал, как он ковырялся в замке. Конечно, взломщик мог давным-давно уйти, но, если он все еще был здесь, надо соблюдать осторожность. Благословенные времена, когда честные домушники считали для себя зазорным мараться о мокрые дела, остались только на страницах старых детективных романов. Человек, забравшийся в чужую квартиру, чтобы украсть древний ламповый телевизор, запросто мог проломить голову вернувшемуся хозяину. Юрий мрачно улыбнулся: ему вдруг очень захотелось, чтобы кто-то попытался проломить ему голову. Тогда, по крайней мере, можно будет не сдерживать глухое раздражение и дать волю кулакам.