Холодное блюдо (СИ)

Звезды искрились, шипели, разрезая воздух полосами дымных хвостов, сливались и разделялись друг с другом и впечатляли мощью многотонных авиабомб. Однако, вонзаясь в землю, звезды не причиняли почве вреда. Не взметался песок, не валились деревья, не загорались листья, с которыми соприкоснулись огненные капли, не появлялись воронки от особенно сильных ударов. Достигнув земли звезды тихо гасли и исчезали упавшими в море медными монетками. Словно падали не на твердую почву, а как минимум в жидкую хлябь болота. Лишь слегка шевелилась трава, когда на зеленый ковер падали особенно крупные сгустки звездного вещества.

Зато кожа горела. Струйки звездного дождя кислотой щипали руки и лицо, капли стучали свинцовыми шариками по темечку, били раскаленными бичами по животу. Огонь карябал острыми когтями ребра, тыкал раскаленными иглами в диафрагму, проникал в легкие, сжигая кислород, и душил, душил. Звездные капли, падая в рот, испаряли влагу и, погаснув, превращались в бетонную массу, которая закупоривала горло.

Воздуха не хватало.

С каждым ударом сердца его становилось все меньше. Последний вдох втянул в глотку мизерную дозу – буквально молекулы кислорода, которой не хватило бы и для муравья.

В горло залетела стая железноклювых ворон и принялась раздирать плоть на части.

А звезды все падали…

Артем очнулся не сразу, какими-то медленными рывками, словно всплывая с аквалангом со дна глубокого темного омута на поверхность. Мрак редел, истончался, свет становился ближе, где-то вверху расползалось белое пятно, и наконец глаза открылись.

Картинка слегка подрагивала и расплывалась, будто зрачки были камерой в руках пьяного оператора. Сфокусировать взгляд на любом предмете дольше нескольких мгновений не удавалось. Но Артем попробовал.

Белое пятно оказалось потолком. Стандартного молочного окраса. Кроме потолка в поле зрения имелась сложная металлопластиковая конструкция, опутанная проводами, как Лаокоон с сыновьями змеями. Недоуменно скользнув трясущимся видоискателем "камеры" по композиции, Стрельцов с трудом узнал в ней капельницу или нечто схожее – жидкость в полых "проводах" микроскопическими порциями скатывалась вниз, в район левого локтя. Только почему-то еще один прибор непонятного назначения перед глазами маячит, на… столике что ли?…

Больница?…

И как он здесь оказался?

И где?… И кто?… И когда?…

Вопросы кружились огненными сполохами из сна, а то, что видение с падающими звездами было сном, Артем принял для себя без колебаний. И даже припомнил, что белый потолок вкупе с металлопластиковой конструкцией ему тоже снились. До огненного звездопада.

И снились неоднократно…

Вопросы кружились, но вяло, словно огненные шары растеряли большую часть мощи. Как-то неактуально кружились, ненастойчиво. Кружились и подрагивали вместе с кефирным потолком в треморных пальцах похмельного кинолюбителя.

Хотелось пить. Нет, не так. Катастрофически, ужасно, безумно хотелось пить. Не иначе – добрый десяток столетий во рту и росинки не было. Не маковой, а простой, предрассветной. Сухой шершавый язык безуспешно скреб небо в потугах добиться слюноотделения. Предложи сейчас добрый самаритянин стакан воды в обмен на все нажитое имущество: квартиру, машины, мебель, бизнес, Стрельцов согласился бы. Не раздумывая. И в придачу еще накинул бы последние штаны и пару годиков каторжных работ. Подойдет даже отрава из ближайшей лужи, главное, чтобы воды в ней было больше, чем грязи.

Надо поискать воду…

Артем попробовал привстать, но накатила такая необоримая волна слабости, что он провалился в нее как в колодец.

Повторное (или, возможно, десятое-двадцатое по счету) пробуждение было более комфортным. По крайней мере, умопомрачительная жажда Стрельцова не мучила. Нет, пить он по-прежнему хотел, но не настолько…всепоглощающе. Чудовищная жажда трансформировалась в ненавязчивое желание опрокинуть стаканчик-другой холодного кваса. Да и сил несколько прибавилось; слабость уже не туманила взор.

Артем провел визуальную рекогносцировку.

Белый потолок, допотопная люстра с одной горящей лапочкой, кажется, капельница, непонятного назначения приборы. Помним, видели.

Больничная палата, без вариантов. Стрельцов повертел головой и выяснил, что палата (или бокс) не одноместная. В помещении помимо самого Артема покоились – самое верное слово, иначе не скажешь – еще два товарища. С правой стороны обзор загораживала окрашенная в тот же колер, что и потолок, стена, а слева на кроватях загорали те самые товарищи. Ближний – с перевязанной головой, вылитый герой гражданской войны из песни, тот, который поник головой с пробитым комсомольским сердцем, а дальний, у окна, – без видимых повреждений. Хотя о повреждениях судить очень сложно, когда из-под одеяла торчат только нос, глаза и лоб. Замерз он что ли?

Оба товарища лежали на кондовых кроватях с железными спинками и признаков жизни не подавали. То ли спали, то ли пребывали в бессознательном состоянии. Учитывая то, что в руку "бойца" впилась игла капельницы, тот, безусловно, находился ближе к отключке, чем "мерзляк", рядом с кроватью которого медицинские причиндалы отсутствовали. Одна полуразвалившаяся тумбочка красовалась.

С мебелью вообще в палате было не ахти. Три кровати, три тумбочки и два столика – полный гарнитур. "Мерзлявого" типа столиком почему-то обделили. Может, места не хватило – его кровать стояла у единственного, но по-настоящему фундаментального окна. Три на два метра. Прямо скажем, панорамная вещь. Окно прикрывала ленточная лапша жалюзи, как ни странно, приличная, сквозь которую пробивались тонкие лучи света. Лунного?

На дворе – ночь или раннее утро. Крайний вариант – поздний вечер. Интересно сколько он здесь провалялся?

Артем приподнялся и с удивлением обнаружил, что это у него получилось. Не то, что в прошлый раз. Слабость, правда, снова набросилась на члены, но с гораздо меньшим энтузиазмом. И под грудью неприятно кольнуло. Но не вырубился, как сгоревший телевизор, что весьма отрадно. Осмотрев уже не палату, а себя, для чего пришлось откинуть одеяло, Стрельцов обнаружил, что помимо локтевого сгиба, откуда торчала игла капельницы, медицина занималась и туловищем – к нижней части грудной клетки и к животу грибами-симбионтами присосались притянутые бинтами тампоны. С подсохшей кровью по краям.

От одного взгляда на тампоны стало нехорошо. Затошнило, и слабость навалилась с прежней, недетской силой. Именно в этих местах проснулась боль и принялась вгрызаться в плоть, терзая нервные окончания своим садистским инструментарием. И как только Артем ее до сего мгновения не замечал? Ведь даже дышать вдруг стало тяжело -будто сбежавший из труппы Дуровых дрессированный слон по команде укротителя послушно уселся на грудь. Ни вздохнуть, ни…охнуть.

И хотя с ногами, руками и прочими членами (включая то место, в которое отдельно взятые боксеры едят) ничего не произошло – ни бинтов, ни ран, ни швов на них не было и неприятными ощущениями они не донимали – Стрельцову и того хватило. Он смотрел на тампоны, представлял, насколько глубокие отверстия находятся под ними, и трясся от боли и ужаса, только сейчас осознавая, что чудом остался жив. И как ему удалось сбежать от тех беспредельщиков?

Механически прокручивавшиеся в голове события того дня (вчерашнего? позавчерашнего? недельной давности?) разбередили раны душевные. Артем вспомнил, что в сточную канаву кошмарного криминального сюрреалистического абсурда судьба макнула не только его. В эту странную, безумную историю попала и Настя.

Ее же использовали в качестве заложницы…

Господи, что с ней? Отпустили ее эти подонки или нет? Что там они говорили, обещали? Стрельцов принялся лихорадочно восстанавливать в памяти свои переговоры с безымянным главарем и толстомордым "курортником".