Ложный флаг (Предательская западня)

– А прошлой ночью они тоже неверных убили? – перебил его одноглазый.

Хамзат не нашелся, что сказать. Распрямившись, протянул щедрый кусок успевшего зачерстветь далнаша:

– Держите.

– Спасибо, – буркнул Усман.

И трое ченецев, разных по возрасту, положению и взглядам, долго жевали лепешку. Все трое молчали; каждый думал о своем.

Со ступеньки удобного уступа снялись через час. Четверо русских кое-как очнулись от крепкого сна, а к пятому – по виду старшему группы – сознание не возвращалось. Вахтанг плескал ему в лицо ледяной водой, бил наотмашь по щекам; нервно посматривал то на небо, то на часы; о чем-то спрашивал девушку в красном, та негромко отвечала.

В какой-то момент Усман уловил ее легкий кивок в сторону отходивших от забытья мужчин и с надменной улыбкой сказанную фразу:

– Эти выпили по одной порции, а здоровяка-подполковника пришлось напоить второй – думала, не уснет. Мне и самой-то нейтрализующий препарат пришлось глотать дважды – на ходу засыпала…

Устав ждать, пока последний спецназовец придет в себя, грузин смачно сплюнул, выругался и, обращаясь к чеченцам, повелел:

– Все, подъем! Четверо русских потащат трупы. Старшего спецназовца, покуда не очнется, придется нести вам.

И опять под ногами хрустели мелкие камни. Опять, пыхтя и чертыхаясь, они по двое волокли здорового бугая, меняясь через каждые триста метров. На большее просто не хватало сил – чеченские воины хрипели, втягивали в легкие разряженный воздух, но кислорода мышцам не доставало…

Вахтанг как всегда возглавлял отряд, ведя его строго на юг – к границе. Следующей в цепочке, приотстав на десяток метров и сунув руки в карманы красной куртки, резво топала девица. За ней, конвоируемые Гурамом и Давидом, плелись русские. А замыкали шествие чеченцы.

От того местечка на склоне, где Вахтанга поджидала ушлая барышня, до пограничного перевала оставалось не более семи километров. Однако отряд преодолел их только к пяти вечера – движение замедляли русские, бессменно тащившие на себе своих мертвых товарищей. Усман же, все то время, что приходилось нести крепко спящего спецназовца, часто всматривался в его лицо и мучительно вспоминал, где и когда довелось встречаться…

Да, он определенно видел этого широкоплечего крепыша с треугольной отметиной на заросшем щетиной подбородке. Но выловить из глубин памяти подробности давней встречи и даже приблизительную ее дату – не мог.

И вдруг у самой границы одноглазый вспомнил!

Озарение пришло в самую неподходящую минуту, когда отряд с пленниками и неудобным "грузом" рассредоточился у "бруствера" последней перед кордоном складки. Рыжебородый принялся изучать с помощью бинокля перевал и подходы с обеих сторон. Остальные притихли в ожидании удобного момента для решающего рывка. Касаев лежал рядом с Атисовым и, покуда не прозвучала команда Вахтанга, опять морщил лоб и напрягал мозги…

Но теперь он копнул в верном направлении: сначала в анналах памяти промелькнул смутный намек, а затем…

Усман поправил на лице черную пропылившуюся повязку; обернувшись, еще разок глянул на спецназовца. А, закрыв единственный глаз и сосредоточившись, внезапно вспомнил обстоятельства их давней встречи – размытый и неуловимый намек в одно мгновение превратился в ясную и четкую картинку.

Однако обрадоваться трудной находке он толком не успел. В ту же секунду воздух вокруг наполнился знакомым свистом, а естественный бруствер, за которым укрывался отряд, взорвался десятками грязно-коричневатых фонтанов.

Кто-то засек их и обстреливал с правого фланга.

Российско-Грузинская граница. 22 мая

Сначала сквозь смутную пелену стали прорываться выстрелы, обрывки незнакомых голосов, хруст мелкого камня под чьими-то ногами…

Ничего не понимая, Бельский попытался поднять веки, и тут же взметнулась россыпь сверкавших искр, постепенно превратившихся в тонкую полоску света – глаза приоткрылись… Что-то неузнаваемое хаотически перемещалось вблизи, постоянно меняя форму и обличие. Зрение не могло восстановить резкость с остротой, точно глаза были под мутной повязкой. Но Станислав пока не понимал и этого…

– Давид, задержись здесь на десять минут – прикроешь отряд! – донеслась откуда-то издалека первая фраза, смысл которой дошел до разума с большим опозданием.

Уже ощущалась боль в суставах и затекших мышцах. И это был хороший признак – к телу возвращалась чувствительность. Пошевелив пальцами рук, он полностью открыл глаза. Какие-то неясные образы и фигуры маячили в стороне… Подполковник все еще не мог припомнить случившегося несколько часов назад и не осознавал происходящего в эту минуту.

После прозвучавшей команды двое незнакомцев подхватили его за онемевшие конечности и, пригибая головы, куда-то быстро понесли. Бежавшие рядом люди оборачивались и на ходу, почти не прицеливаясь, стреляли из автоматов. Суматошный и тряский бег прервался скоро: пара уставших бородатых мужиков сменилась другой парой, и подполковника потащили дальше…

Сознание прояснялось. Бельский понял это, когда долго смотрел на тяжело дышавшего худого человека с темной повязкой на таком же темном лице. Того, который бежал впереди, спецназовец не видел – перед ним маячила лишь пропотевшая насквозь камуфлированная куртка. А одноглазый, неудобно вцепившись в его плечи, мелко семенил из последних сил. Но тоже изредка посматривал на свою неподъемную ношу, и тогда взгляды их ненадолго встречались.

"Где-то я его видел, – вяло подумал Стас. И внезапно обожгла мысль: – Стоп!! Так ведь он же чеченец! Боевик! И тот, что тащил меня до него тоже горец! Но откуда они взялись, и почему было слышно стрельбу?! Что, черт возьми, происходит?!"

Он еще не ориентировался во времени и не мог с точностью сказать, сколько длился этот жуткий по напряжению спринтерский забег: десять минут или тридцать… Но стрельба стихла; движение сначала замедлилось – кавказцы перешли на шаг, а затем и вовсе кто-то приказал остановиться.

Его положили на холодную землю. И опять рядом под чьими-то подошвами хрустел мелкий камень…