Скалолаз

О возможном ночном дозоре Сергей не думал. Немцы идут полным составом, идут днем, на максимальном форсаже, и надо только догадываться, как они устают за время изматывающих переходов по глубокому снегу, неровностям каменистых нагромождений, держа от второй бригады расстояние в один дневной переход. Едва разбив палатки, они падают, как убитые, восстанавливая в глубоком сне силы для следующего броска; а дозорные, не поспав даже двух-трех часов, идут не в полную силу, чем замедляют темп отряда. Что касается заложников, то им наверняка связывают на ночь руки и помещают в палатку с двумя-тремя террористами. Вскоре Сергей убедился в этом, в течение нескольких минут понаблюдав за лагерем: дозора он не обнаружил.

Сергей проанализировал сложившуюся ситуацию, и еще внизу в его голове созрел четко организованный план, основанный на известных уже умозаключениях. Без этого он не проделал бы рискованного ночного восхождения по вертикальной стене.

Прежде чем приступать к активным действиям, он должен был приготовить путь к отступлению. Для этого ему требовалось укрепить на крюке веревку в полуметре от места соединения двух отрезков, использовав скользящий узел. По одному из отрезков можно спускаться, а за другой, достигнув подножья, достаточно потянуть, чтобы веревка освободилась от крюка и упала вниз.

После этой несложной процедуры следовала разведка. Сергей будет прислушиваться, находясь у каждой из палаток по несколько минут, пытаясь по дыханию определить ту палатку, где находится один человек. Дыхание его, судя по всему, хриплое, тяжелое. Вряд ли он поднимет крик, когда в его палатку кто-то осторожно заглянет: только кто-то из своих. В спальный мешок, застегнутый до подбородка, помещается обувь, чтобы утром не совать ноги в ледяные ботинки. Практически человек, лежащий в спальнике, связан. А Сергей нашел этому более точное определение: спутан. Он с коротким замахом бьет жертву чуть повыше виска и пониже темечка. Потом вытаскивает безвольное тело из палатки, взваливает его на плечи и несет до обрыва. Там спускает его вниз на шнуре, бросает вниз и рюкзак с вещами и оружием, которые Сергею жизненно необходимы. Он готовит ему побег… до ближайшей расщелины. Товарищи будут искать беглеца и найдут его следы на дне пропасти: смалодушничал, ушел, провалился. Но спуститься за его вещами им не дадут нависшие над пропастью огромные шапки снега: десятки альпинистов нашли свой покой именно в таких местах и лежат там под слоем снега до сих пор.

Дитера Лемке так трясло, что он с трудом выдавил на ладонь две таблетки бродисола от кашля. По словам Алины, препарат оказывает хорошее отхаркивающее, но слабое противокашлевое действие. Других препаратов от простуды не было. Бросив таблетки в рот, Лемке открутил с термоса крышку и налил кофе. Запив таблетки, крышку завинчивать не спешил. Если он закашляется, а его услышит Шеель, долго он не протянет. Командир поставит ему самый точный диагноз, просветив его своим рентгеновским взглядом.

Ему необходимо подавить кашель. Захлебнуться, обжечься горячим кофе, подавиться рукавом свитера, но – положить конец приступу. Не спать, контролировать каждый вдох и выдох, придав дыханию ровность. Да, ровность, точно. А там, гляди, появится второе дыхание. От этой мысли по губам Лемке пробежала бледная улыбка. Он действительно почувствовал себя лучше. Даже позволил себе капельку пофантазировать. Завтра он всем даст фору, на одном дыхании взберется на самую высокую гору. Посмеется над командиром: «Я уже топчу твою землю».

Его мысли потекли в том направлении, которое указывал морфий, укол которого Лемке сделал себе час назад. Наркотик действовал и как обезболивающее, и как стимулирующее средство.

Но какими бы радужными, насильно напичканными цветами ни были его мысли, всегда где-то сбоку неприметной тенью стоял Ларс Шеель. И Лемке то и дело переключался на него, был готов оживить его, заговорить с ним, поделиться самым сокровенным, сказать ему: «Ларс, тебе нравится такая жизнь?» Он спросит: «Какая именно?»

«Ты живешь в Чехии, а переживаешь за Германию. Я думаю, в твоих душевных состояниях нет силы».

«Нет силы, ты сказал?»

«Да. Все дело в расстоянии, Ларс. И, наверное, это правильно. Внутри страны переживания сожгли бы тебя, ты перегорел бы, как предохранитель, и место тебе было бы на помойке. И внутри страны мысли о деньгах не были бы столь сильны, и ты не рискнул бы на подобную авантюру, не стоял бы у подножья своей горы. Я не осуждаю тебя, Ларс. Многие политические деятели творили революцию извне, вдалеке от родины, и это можно считать запрещенным приемом».

«Запрещенный прием? Ты узнал мою тайну, гаденыш. Я не патриот, не проникнутый патриотизмом – иначе меня назвали бы тронутым…»

Тайна Ларса Шееля. Семь лет назад он был в близких отношениях с Алиной, она забеременела, а Ларс вслух «загадал»: если родится ребенок, он «уволится из армии» и станет примерным отцом… и даже мужем. «Семья – это ремесло, которое мне трудно будет освоить», – сказал он. Но ребенок родился раньше срока, и спасти его не удалось. Их близким отношениям пришел конец. И никто, даже Кепке, не знал об этом, не догадывался о существовании Алины, которая могла разбить «Армию спасения» много лет назад. Только Дитер Лемке знал об этом и считал себя посвященным. Он так и не нашел причину, по которой пасмурным осенним вечером Ларс Шеель разоткровенничался со своим подчиненным; скорее всего – ему захотелось выговориться, выбросить шлак, накопившийся внутри. Лемке сохранил этот разговор в секрете потому, что понимал: слабость Шееля, его намерение оставить товарищей, наплевать на идеалы могла расколоть отряд. И Дитер Лемке мог оказаться на обочине «великого противостояния», в которое верил до вчерашнего дня.

Лемке очнулся, вынырнул из омута неспокойных грез и не сразу сообразил, что разбудил его кашель. Он зажал рот, затем отнял руки, затаил дыхание, но тут же часто-часто заперхал. Судорожными движениями открутил крышку с термоса и налил, проливая, кофе, глотнул раз, другой, третий. Облегченно вздохнул – приступы откатили так же внезапно, как и взяли его за горло.

Сколько же он спал? Взгляд на светящийся циферблат. Инъекцию морфия он делал себе в начале второго ночи, последний раз смотрел на часы в четверть третьего, потом позволил себе расслабиться. Спал пять или десять минут. И все это время кашлял? От этой мысли его пробрал мороз.

Да, все это время он кашлял. Он получил этому подтверждение. Лемке мог себе поклясться, что слышал шаги за смехотворными стенами палатки, в которую хлестал только северный ветер; шаги громкие, так топают по паркету солдатские сапоги.

Лемке снова накрыла наркотическая волна. Но быстро схлынула, ослабевая и роняя пену.

– Кто? Кто там?

Он сел в своем спальном мешке. Тут же сморщился от боли – в грудь надавили ботинки с жесткими подошвами.

– Тише, тише! – раздался горячий шепот. – Ради бога тише, Дитер! Тебя могут услышать.

– Кто это?

Секундная пауза.

– Хорст.

– Хорст Кепке?

– Кто же еще, черт возьми!.. Я погадить собрался, услышал, как ты кашляешь. Впусти меня, слышишь, Дитер? Тебе нельзя спать. Вместе мы скоротаем эту ночь, а дальше посмотрим.

Лемке ожидал чего угодно, только не такого подарка. И от кого – от Кепке. Просто невероятно. Он расстегнул «молнию» на спальнике, убрал с груди ботинки и развязал рукав палатки.

– Чертов рукав! – выругался Хорст, влезая внутрь. – Вот так помрешь, и палатку придется резать. То ли дело «молния», а? Раз – и готово. Эта же палатка похожа на собачью конуру. Тебе никогда не хотелось гавкнуть, вылезая наружу?

– Нет, – слабо улыбнулся Лемке.

– Ну как ты?

Кепке устроился в ногах больного товарища. Тот с вымученной улыбкой запротестовал:

– Нет, там посидеть ты всегда успеешь.

– Извини. – Ночной гость вытянулся на боку вдоль тела Лемке, подперев голову рукой. – Я спал. Кстати, ты сам-то подремал немного?