Скалолаз

Глава 1

4 августа – 2 сентября 1993 года

1

Пешавар, Пакистан

– …«Черные немцы»? Это что за дерьмо такое? Куда пойдет турецкая молодежь, спрашиваете вы? Куда мы ее направим, туда и пойдет. Определим дорогу и поставим фугасные силки. Будут рваться на каждом километре. Всех под одну гребенку. Мне не нужна Турция. Не я, не кто-то похожий на меня желает видеть Турцию своей землей. Это турки хотят поиметь Великую Германию. Это политикам, которые лгут на всех языках, нужны титульные этносы – но я не политик, и я хочу спросить: это что за фигня такая?.. Безработица по-турецки? А почему не говорят про безработицу по-немецки? На уме юные «черные немцы», эти тупые выродки, этот «черный юмор», эта безродность, которую мы называем гастарбайтерами. Если у вас плохо с немецким, слушайте: гастарбайтер – это приглашенный рабочий. Кто их приглашал и кто из них стремится со временем вернуться из Германии на родину? Какой дерьмоед захочет покинуть приютившее их духовное и культурное гетто и вернуться на помойку? Они делают работу, от которой мы, немцы, отказываемся? Дайте мне такую работу, и я сделаю ее. Зачем? Во имя Германии. Три миллиона турок. Вдумайтесь в эту цифру: три миллиона турок! Которые только и делают, что разбавляют немецкую расу. Уже появились «темно-серые немцы», на подходе просто «серые», как саранча. И народ Германии станет похож на безбрежное море стадных вредителей. Восточногерманские пограничники не допускали бегства людей из страны, теперь пограничникам поручена другая задача: не допустить притока людей извне. Люди – это поляки, курды, румыны, политические, экономические, религиозные и еще черт знает какие беженцы из самых грязных закутков Европы и Приевропья. Испанцы, итальянцы, греки? Они ничуть не лучше поляков, сербов и хорватов, этих уставобранителей, и турок. Вы спрашиваете про национальное меньшинство? Я отвечу так: я поддерживаю это. Хотя бы потому, что это меньшинство пока еще не сильно разбавило турецкое большинство. Элементы интернационализма? Эта блевотина приведет и Германию, и всю Европу к краю пропасти. Не путайте нацию с народом, с разношерстной толпой. Выслушайте меня, и не смешивайте меня с другими, как сказал Ницше. Знаете, почему я, командир «Красного спасения», мои товарищи и те, кто не утратил способность мыслить трезво, завидуем китайцам? Да, китайцам, этим мандаринам. Потому что Великая Китайская стена стоит на своем месте. С каких это пор немцы начали лебезить: «Полагаю, что вы заблуждаетесь»? Мы, немцы, всегда в глаза говорили: «Это ложь!» Куда подевалась наша прямота, что с ней стало, умерла? И чем больна Германия?.. Люблю ли я животных? Наверное, вы пришли к выводу, что я не люблю людей. Но я отвечу на ваш вопрос: я люблю животных, собак. Когда я был женат, в нашей семье были две собаки – немецкая овчарка, которая слушалась только меня, и длинношерстная пастушья, которая позволяла моей жене одевать ее в шерстяные жакеты и завязывать банты, требовала шоколад и поглощала его пачками. Я говорю о послушании и преданности, о послушании и преданности, и снова о послушании и преданности. Все собаки прекрасны, а мир – это лоток для их экскрементов. Друзья? Они – препятствия между тобой и успехом. Нужно ли говорить, что друзей у меня нет?.. Что нужно, чтобы прославиться и получить приз? Диктую рецепт, записывайте. Нужно взять одного маленького засранного турка и начинать гладить его по голове, заглядывать ему в задницу, и чтобы все видели. На ночь отпускать его, чтобы он смог избить немца, изнасиловать немку. Утром нужно снова поласкать его, но уже после того, как он сходит на горшок. «Черные немцы» могут интегрироваться в немецкое общество? Хрена с два! Или при условии, что каждый немец обзаведется приличным «потрошителем» с интегрированным глушаком. Они хотят интегрироваться в наше общество – это даже не смешно. Их выгоняют из их же долбаных школ за то, что они пользуются туалетной бумагой, а скоро начнут убивать за это. С грязной задницей ходить сподручней. Извините, мне нужно отлучиться на минутку – попить желчи.

В речи Ларса Шееля удивляло в первую очередь то, что говорил он абсолютно спокойно, был взвешен – и внешне, и внутренне, не реагировал, как говорится, ни на внешние, ни на какие-либо другие раздражители.

Он сидел перед камерой и смотрел в бездонный объектив – а в нем затаился весь мир, сотни тысяч глаз и душ, к которым он обращался. Он смотрел в центр этого круга, а не на верхний обрез бленды, как посоветовал ему оператор, оттого взгляд Ларса Шееля был более проникающим, извне, из потустороннего мира.

Он красив и, кажется, благороден, он сорит изысканными манерами. Он образован. С его языка часто срываются ругательства, но он-то знает, что немцы в слове «дерьмо» ругательства не видят; не замечает этого он, не заметят и те, к которым обращены его слова.

Он часто курит. Ни разу не уронил пепел на пол, на штанину отутюженных брюк. Он гладко выбрит, прическа волос к волосу. Его пальцы тонкие и чувственные, как у пианиста, но в то же время в них чувствуется сила. Они – чистые. Не верится, что на них кровь десятков людей. Он – противоречивый человек. Ему сорок пять? Не верится. Корреспондент в самом начале этого интервью спросил: «Сколько вам лет?» Шеель ответил: «Тридцать. И так каждый год».

Позади командира «Красного спасения» полки с книгами – целый стеллаж. Фридрих Энгельс, Карл Маркс, Владимир Ленин, Фридрих Ницше, Фридрих Шиллер, Карл Густав Янг, Иоганн Гёте, Малерен ван ден Брук… Ему ли принадлежат книги этих авторов? И если да, то читал ли он их или хотя бы перелистывал? Но то, с какой уверенностью, с какой внутренней убежденностью он говорил, – да, читал. Его манеры, его убеждения, и сам он говорил словами Ницше:

– «Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы. Здесь наслаждался он своим духом и своим одиночеством… И в одно утро поднялся он с зарею, стал перед солнцем и так говорил к нему: „Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь! В течение десяти лет подымалось ты к моей пещере: ты пресытилось бы своим светом и этой дорогою, если б не было меня, моего орла и моей змеи. Но мы каждое утро поджидали тебя, принимали от тебя переизбыток твой и благословляли тебя. Взгляни! Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много меду; мне нужны руки, простертые ко мне…“ Понимаете, „мне нужны руки, простертые ко мне“. И я боюсь этих слов, потому что с ними начну превращаться в лгуна-политика…

Именно этот эпизод из жизни Ларса Шееля припомнился Клаусу Херцфельду, едва командир бригады «Красное спасение» перешагнул порог приемной общественного фонда «Дипломатический корпус», неотрывно связанного с лагерем по подготовке наемников «Ансарадион». Во главе фирмы, имеющей интересы в Пакистане и Афганистане, стояли «отборные профессионалы» из бундесвера.