Безумие

Командир тоже не очень командует. А чего командовать? Все просто. Окоп. В нем мы. Дальше — поле. На его краю — они. Мы стреляем и никуда не дергаемся. Они стреляют и передвигаются вперед. Медленно. Потому что ползут. В эпоху пулеметов в атаку не бегают (только в кино). Добраться до наших окопов и перейти в рукопашную им не хочется. Их задача — заставить нас побежать. Наша — заставить себя этого не сделать. Тогда они поползут обратно. Все.

Но это мой взгляд. Может, где-то они ходили в атаку в полный рост, якобы обкуренные, обдолбанные. Не знаю. Не видел. То, что видел, было по-другому.

Это повторялось несколько раз. Сколько мы еще продержимся? Где эта «ленточка»? Может, не врал этот Джемаль?

Мне было не по себе. Хотя, честно говоря, я не только об этом думал. Было просто страшно. Каждая секунда, может быть, твоя — последняя. Наверное, все так думают. Я, может быть, немного больше других. Потому что остальные были делом заняты, а я, как всегда, бездельничал.

А Мухе нравилось — рокер! Он не отрывался от видоискателя, иногда что-то выкрикивал. Слышно не было, но мне показалось: «Дискотека». По-моему, он даже пританцовывал. Все по барабану! Вот бывают такие люди, у которых, кажется, кокаин — в крови. Организм сам вырабатывает.

А потом пришла «ленточка». На броне — солдаты, тоже десантники. Не останавливались. С ходу пошли.

В кино в таких случаях усталые, но счастливые бойцы, выдержавшие пятьсот атак, кричат «ура!». Из окопа поднимается командир, в вытянутой вверх руке — пистолет. Он кричит «вперед!». И усталые бойцы, выдержавшие пятьсот атак, продолжая орать «ура», бросаются добивать врага.

Ничего подобного. Все закурили.

— Ну что, обосрались, рябчики? — это Палыч к нам обратился.

— Почему рябчики?

— А так до революции военные штатских называли.

— Палыч, да ты эрудит.

Палыч довольно сплюнул желтой слюной в окоп.

— Ну, не то чтобы обосрались… так…

— А мне в кайф было, — Муха был бледен, но счастлив.

Рассвело. Вернулись «коробки». Остановились. Десантники спрыгнули. Совместными усилиями погрузили раненых. «Коробки» ушли. Никакой лирической лажи. Никаких «спасибо вам, братки», «держитесь тут», «до встречи в Грозном». Никакой этой фигни не было. Спокойно так, по-деловому. Один, правда, механик-водитель из замыкающей «коробки», поднял вверх два растопыренных пальца и прокричал зачем-то «форэва». Десантники остались — подкрепление.

— Ладно, рябчики, пошли пожрем.

Блиндаж. Сухпаек. Вместо кофе — спирт. Вкусно.

— Пойдем поглядим, — сказал Костя, — мне о проделанной работе отчитаться надо.

Вышли в поле.

Я говорю:

— А не стремно — по полю в полный рост шляться?

— Нормально. Теперь они долго не сунутся.

Навстречу нам бойцы волокли трупы боевиков.

Погуляли. Посмотрели. Зрелище. Еще недавно это были люди. Теперь это — тела. Даже не тела. Странный такой эффект. Тело погибшего в бою даже на тело не похоже. Скорее — груда тряпок. Брр…

Впрочем, я давно привык. Но каждый раз все равно как-то…

Вот тут-то я и разжился «трофейным» штык-ножом. А вы думали — «с боем» взял? Так, смародерил по-тихому. Но это ничего. Это — в порядке вещей.

Вернулись на позицию. Трупы собраны. Положены в ряд. За окопами.

Посчитали — 53.

Муха был разочарован:

— Че-то я не понял, мужики, всю ночь зажигали, а их всего 53. Фигня какая-то.

— Сам ты фигня какая-то, — рассердился Палыч, — волосы длинные — ум короткий.

Муха обиженно повернулся ко мне:

— Кир, я не понял.

— Понимаешь, Муха, 53 — это не фигня, это — очень много, если не сказать… сильнее. Они своих убитых никогда не оставляют — всех с собой уносят. 53 — это те, кого они унести не успели. А еще столько же или немного больше — успели! А еще раненые. Так что 53 — это разгром.

Палыч посмотрел на меня с одобрением. Кажется, еще больше зауважал.

Подъехал «уазик». Вышел полковник. Кажется, из штаба группировки.

Костя подошел строевым шагом. Представился по Уставу. Я тоже подошел. Не строевым. Пожали руки. Познакомились. Полковник был немного удивлен нашим присутствием. Но ничего не сказал. Может быть, директива все-таки прошла?

— Так, что тут у вас?

Костя доложил.

В это время Муха шел с камерой на плече вдоль ряда убитых.

— Документы изъяли?

— Так точно, товарищ полковник.

Костя передал тонкую стопку документов.

— Большинство, товарищ полковник, без документов были.

Полковник брезгливо взял их двумя пальцами. Повернулся к водителю.

— На, подержи пока.

Подошел Муха с камерой.

— Здрасьте.

Полковник кивнул.

— Товарищ Крестовников, у вас эти, — он кивнул на трупы, — сняты?

— Сняты.

— А вы можете мне кассету отдать, мне для отчетности надо, а себе еще снимете.

— Без проблем. Дима, давай.

Муха извлек кассету, достал из кармана коробку, вложил одно в другое, передал мне, я — полковнику.

— Спасибо.

Муха пошел было снимать заново. Я взял его за плечо. Махнул рукой — нам-то зачем? Уже сегодня, крайний срок — завтра, все каналы эту нашу пленочку покажут. «В результате спецоперации было уничтожено 850 боевиков».

— Товарищ полковник, а вы нас до лагеря не подбросите?

— Да, конечно.

Я повернулся к Косте, подмигнул. Он едва заметно кивнул.

Заходим в палатку. Никого. Где же Руслан с Пехотой? Надо идти к Петровичу.

Палатка Петровича. Еще с улицы слышим крик:

«Да хрен их знает, куда они подевались, вот их товарищи говорят, ночью погулять пошли и не вернулись!»

В рацию, наверное, орет, бедняга. У него инсульт будет. Пошли быстрее.

«Я тебя очень прошу, организуй поиски, мне же голову снимут!»

Заходим.

— Ничего тебе, — говорю, — Петрович, не снимут.

Поворачивается к нам. Лицо багровое. Еще немного — точно инсульт. Моментально бледнеет. Сейчас убьет.

В рацию — «Отставить поиски! Нашлись…»

— НУ, БЛЯ!!!

— Спокойно, Петрович, спокойно, все в порядке, не волнуйся.

— Вы о…ели? Где шлялись?

— Мы прорыв снимали. И доблестное отражение прорыва.

— … как… как вы туда попали?

— Журналист имеет право добывать информацию любыми доступными способами. И не обязан эти способы раскрывать.

— Крестовников, ты че думаешь, тут тебе Москва — куда хочу, туда хожу?

— Ну, извини, Петрович.

— Не, а че извини? Ты че — школьник? Может, еще скажешь — я больше не буду?

— Буду.

— Да ты…

— Петрович, правда, извини. Но если бы я тебе сказал, ничего не получилось бы, верно? А что волноваться заставили, извини. Больше не волнуйся.

— Так я за вас отвечаю!

— Ничего ты за нас не отвечаешь. За нас никто не отвечает. У нас карт-бланш.

У меня интуиция. Сейчас проверю.

— Петрович, сегодня ведь был звонок в штаб группировки? СООТВЕТСТВУЮЩИЙ?

— Ну… был.

О! Интуиция! Порешали все-таки, проработали вопрос!

— Ну, вот и успокойся.

— Так то сегодня звонок был, а вы вчера пропали!

— Но ведь нашлись же.

Да, забыл сказать. Руслан с Пехотой находились в палатке Петровича. Это они, понятно, кипеж подняли. И молодцы. Сейчас стояли разинув рты.

— Так, Петрович, спасибо тебе за все, за заботу, за волнения… извини… теперь все. Мы переезжаем. Нам транспорт нужен на полчаса.

— Это кудай-то?

— Какая разница, ты же за нас больше не отвечаешь. А, да, извини, ты за транспорт отвечаешь. Ничего особенного. До виллы лейтенанта Кравцова, на переднем краю.

Попрощались с Петровичем тепло. Хороший мужик.

Руслан с Пехотой даже ни о чем не спросили. По-моему, они смотрели на все произошедшее мистически.

А я был счастлив. Все! Теперь — свобода! Прохождение директивы — это как засор в канализации: сначала сделать ничего не можешь, но если прошло, то прошло. Бурным потоком. Теперь о нас — специфической группе журналистов — знают все. Все штабы, подразделения, блокпосты. И всем велено оказывать максимальное содействие. А мы, разумеется, будем этим широко пользоваться.