Месть фортуны. Дочь пахана

Сявки связали его. Хотели унести из хазы. Но Задрыга не велела. Приказала оставить обоих воров до возвращения малины.

— Жмура из-под окна уберите. С этими я без вас справлюсь! — выставила обоих холодным тоном.

И Жердь, и Краюха, закопав разбившегося насмерть, а может, убитого Капкой вора, тряслись от ужаса перед увиденным.

— Если эта сикуха злей зверя, то какая же сама малина? — вздрогнул Краюха всем телом.

— Влипли мы с тобой! За нее пахан с живых нас шкуры спустит. За недогляд! — тихо вторил Жердь.

— Их Боцман вякал, что кентели она откусить может. Думал, куражится. Да вижу — всерьез трехал. Ей не пофарти, душу выбьет зараза! — вздыхал Краюха, не зная, что делать? Бежать обратно в свою малину пока не поздно, либо вернуться в коридор. И подождать возвращения фартовых.

— Линяем от них! Вернем башли и пропади оно все! Шкура одна. Ее с кровью сдернут. Я откидываться из-за зелени не хочу. Смываемся, покуда все башли на месте, — предложил Краюха.

— Надо пахану их вернуть. Он дал. Не то бздилогонами облают. Мол, зассали, пахану не вякнув, смылись, как фраера, — удерживал Жердь.

— Да и свои теперь скалиться станут. Лажанутыми базлать начнут, — повернул Жердь к подъезду. И, глянув вверх, увидел в окне Капитолину. Она стояла в проеме — тщедушная, совсем беспомощная с виду и смотрела туда, откуда должны были вернуться законники

— Но ведь ее размазать хотели! — вспомнил Краюха. И пожалел Капку в душе.

Задрыга между тем не скучала. Она тренировалась на «мишенях». И всаживала костяные и деревянные стрелы в обоих воров. Они вскрикивали всякий раз, как только стрела приносила нестерпимую боль. Капка повизгивала от восторга, когда воры скрипели зубами от боли.

— Держись, козел безухий! Пидер сявки! Шмарья затычка! Облезлый хорек! — пускала очередную стрелу и тут же подскакивала, вырывала из тела вора, крутнув перед тем так больно, что из глаз мужиков слезы сами лились.

— Ой, мамзели! Плачете, бедненькие мои, — смачивала коньяком полотенце и швыряла в лица — избитые, кровоточащие.

— Змея! Паскуда! Чтоб ты сдохла на помойке!

— Все псы бродячие потравятся! — вставлял второй.

— Пока до меня смерть достанет, вас уже давно не будет, — усмехалась Капка и за обидные слова хлестала связанных тонкой, крепкой веревкой, удары которой не выдерживала одежда — лопалась, рвалась, секлась.

— Уж лучше замокри враз, чем вот так по жиле тянешь! — взмолился не выдержав безухий.

— Легко отделаться захотел? Как бы не так! — рассмеялась Задрыга, примеряясь пустой бутылкой в голову. Тренировалась на меткость, чтобы не забыть уроки Сивуча. Там мишень была неподвижной. Чучело, набитое опилками. Оно не кричало от боли. И заниматься с ним было неинтересно.

Сявки, вернувшись в коридор, наблюдали в замочную скважину за развлечением Задрыги.

У Краюхи не только спина, весь вспотел от переживаний. Всякое видел, сам считался жестким мужиком. Но на такие детские забавы не был способен.

Жердь, глянув в скважину дважды, долго опомниться не мог. Все думал, как расправится с ним девка, когда он провинится?

— Это не вприглядку вздрагивать. Своей шкурой платиться, — вздыхал горестно, тяжело.

Капка веселилась до самого утра, пока не вернулась из ресторана Черная сова.

Шакал едва вошел в хазу, мигом протрезвел. Хорошее настроение улетучилось. Меж бровей складка пролегла.

— Опять?!

— Они через окно влезли. Мамзель не стала закрывать. Мы не услышали. На крик ворвались, — заметно волновался Жердь.

— С вами потом потрехаем, — процедил сквозь зубы. И узнав от Задрыги подробности, спросил безухого:

— Кто наколку дал?

Вор молчал.

— Боцман, развяжи ему хайло! — велел Шакал.

Фартовый вытащил нож, разодрал рубаху на воре, медленно крутил нож перед глазами, потом вогнал в плечо вора и повел вниз к ребру, обгоняя струю крови.

— Кто наколку сделал вам? — спросил пахан второго вора. Тот задергался, закрутил головой, взвыл:

— Вякну, душу выпустят.

— Не трехнешь, я размажу! — пообещал пахан.

— Проговорился по бухой шпановский пахан нашему, что у вас башлей, как грязи. Нашему в кентель моча стукнула. Сфаловал нас. Мы и клюнули…

— Как кликуха пахана?

— Седой.

— За что зелень жмурили? Кто велел вам? — прищурился Шакал.

— Башли не могли надыбать Ее хотели тряхнуть, чтоб вякнула. На «понял» брали. Но. если б знал, как она разделает нас — ожмурил бы… Сам. Была минута! — сознался вор.

— Пахан ваш где прикипелся — перебил его Шакал.

— Хаза неподалеку от толкучки, — начал вор.

— Погоди! Сявкам вякнешь, — позвал из коридора Жердь и Краюху.

Когда те поняли, где искать Седого, Шакал велел им:

— Передайте, чтоб мигом тут возник. Иначе через час будет поздно. Да выкуп за кентов не сеет прихватить! Я погляжу, как их оценит сучий сын. Живей хиляйте, — нахмурился пахан. И когда сявки зашуршали по лестнице, велел Боцману развязать обоих воров. Те, не веря в собственное счастье» сели на полу, прижавшись спинами к стене. Стоять не могли. Когда Задрыга проходила мимо, оба вздрагивали, вжимались в угол

— Не даст Седой за нас выкуп Нет у него башлей. Это верняк! Иначе зачем мы тут оказались? Непруха нас попутала. Лучшие кенты — в ходках. А сам Седой стареть стал. В дела не ходит Проколов много, Не хочет в тюряге откинуться.

— Без кентов вовсе невпротык. Ни дышать, ни сдохнуть!

— Давно с ним кентуетесь?

— С самого начала только с ним

— В ходках были⁷

— Влипали. Я трижды, он — два раза тянул

— Много кентов у Седого?

— Хватало. Теперь швах… Попухло много.

— Седой в законе давно?

— Его лет десять назад приняли.

— Мокрить приходилось вам кого-нибудь? — спросил Шакал.

— Нет. Без жмуров фартуем.

— Седой слиняет из малины, куда сунетесь?

— Чего ему линять? Да и без него не пропадем. Не он нас, мы его держим, — вставил безухий.

— Тогда хари отмойте, — указал Шакал на умывальник в коридоре.

Капка удивленно смотрела на пахана, не понимая, чего он тянет с ними.

Когда воры, тихо постучав, вернулись в комнату, Шакал спросил:

— В какие дела ходили?

— Налетчики мы. Без стопора работали. Всегда…

— Сколько в ходках канали?

— Я — двенадцать зим, он — восемь.

— Многовато, — выдохнул Шакал.

— В общаке долю имеете? — спросил обоих. Воры головы опустили:

— Давно общака в малине нет. Ослаб Седой. А сами, что сорвем, то и спустим. Клевый навар редко обрывается. Хотели твою хазу тряхнуть, башли не надышали, на зелень нарвались. Она у тебя хуже стопорилы — зверюга. Ее на разборки — колоть лажанутых! Всю душу вытрясет живодерка! — жаловался безухий.

В это время в комнату постучали, и в хазу вошел хмурый, седой старик. Все лицо в морщинах, как в рубцах.

— Пахан! — вздохнули воры.

Шакал указал гостю место напротив себя. И спросил холодно:

— Неужели фортуна так обидела тебя, что своих кентов послал ты меня тряхнуть? Фартовый фартового? Иль закон наш посеял?

— Не гонорись, Шакал! В твои годы я ни в чем нужды не знал. И малину имел — не чета твоей. Кентов под сотню. Всем навара хватало. Общаку любой банк позавидовал бы. Да фортуна тоже шмара, старых не уважает. Посеял я удачу. То верняк. Но и твоя молодость не вечна…

— Секу про то. Своих старых кентов не бросаю. Даю им долю. Но на своего законника никогда руку не подниму! Не нарушу закон. Западло фартовому своих обжимать! Тебе — старой плесени, и подавно!

— Не возникай, Шакал! Я не пацан, чтобы ты на меня наезжал! Сам умею! Нынче твой верх! Попутал моих кентов!

— За то, что ты своих налетчиков послал в мою хазу — с тобой сход разберется. По закону! А вот с твоими кентами как будем? На халяву — не верну. Допер? Сколько за них положишь? — усмехнулся Шакал.

— Ни хрена!

— Тогда я их не верну тебе!

— Куда денешь? К себе приморишь? — рассмеялся Седой.

— Они — обязанники мои. Хочу — замокрю или заложу их, другой малине загоню за навар или обменяю на других. Вариантов тьма. И у тебя нет шансов получить их на халяву.