Черный альпинист

— Аллах, со мной поступают несправедливо! — сказал Тахир небу.

Он не ждал ответа. Крикнул и вновь опустил голову, иначе ветер высекал из глаз слезы. Но в ответ в небе что-то глухо ударило, зарницы желтыми тенями мелькнули по сторонам. Тахир встрепенулся, с недоверием и надеждой стал всматриваться в темные контуры гор. Скорее всего ударили ракетным залпом вертолеты над Чимбулаком, уже третий день там пытались изловить Черного Альпиниста. Вроде как видели его метеорологи на горном склоне. Именно черного, голого и заросшего, огромную мощную обезьяну или какое-то иное порождение скал. Черная обезьяна стояла на скале и что-то кричала или выла, не обращая внимания на проходивших по долине мужиков.

Тахиру не было свойственно что-то там представлять, грезить, мечтать или производить видения. Но фотографии в деле о Черном Альпинисте запомнил и увиденное осталось в зрачках: лишь черный контур словно высеченной из базальта фигуры, застывшей у бассейна, в котором зашлись криком две парочки. Длинные опущенные руки (или лапы?), бесстрастно склоненная к людям морда. Это были перепечатки с видеокамеры, отснявшей визит Черного Альпиниста на дачу министра внутренних дел (и министра этого только что сняли с поста, и словно в насмешку, или возмездием — гибель дочери). Хахаля дочери Альпинист убил, сломал ему одним ударом шею, оба охранника стояли у ворот, спохватились, когда все было кончено Девку Альпинист выволок через заднюю ограду, подпирающую скалы над дачей.

Бывший министр застрелился через неделю после посещения морга (дочь нашли в ущелье Узунагача, где-то треть тела, остальное разорвалось в полете, объели звери и птицы).

Тахир хотел точно представить себе врага. Телеметристы выдали цифры: рост 185–200 см. вес 90–105 кг (за счет огромной мускулатуры), великолепные рефлексы, слух и зрение, феноменальная подвижность, прыжки, скорость перемещения по горам во всех направлениях несопоставима с человеческой. Если это животное, какой-нибудь снежный человек, забредший с Гималаев (была и такая версия), — это хуже, труднее. Придется самому стать животным, жить инстинктами, скакать, и выть, и рваться в схватке с равновеликим для гор хищником. А он привык стоять против людей, вычислять их слабости тонкости; высокообразованный защитник отечества, знающий три языка, кучу систем оружия, сотни томов вбиты в голову.

И ему нет места, как на крыше особняка, под серым небом, под накрапывающим дождем, — внизу, как ущелья, черные и коричневые кварталы без огней, с рыхлыми запуганными жителями. И чем он отличается от Черного Альпиниста? Рассудком, мозгами? Это смешно, он псих тоже. Жажда крови, ненависть? Так у него, у Тахира, ее гораздо больше — ко всем, без исключения, а не только к бабам. И этим городом она не ограничивается. Хотя и родину ему очень хочется ненавидеть, отомстить, заставить вспомнить о себе, уважать себя или хотя бы бояться.

Только как-то выходит, что исчезла его родина, годы заслонили ее, оставили лишь очередную, мастерски обставленную ловушку, из которой надо выбираться: там, где назначена встреча с Черным Альпинистом.

Глава 3

МАТЬ И СЫН

Когда он вернулся с крыши в квартиру, рассвет с туманом обосновались в городе. В квартире было тихо, в прихожей собрались в обратный путь усталые, с кругами под глазами проститутки. Старики похрапывали на пару, завалившись в спальне на огромное семейное ложе. Тахир, помявшись, взял мешок с «Калашниковым», не стал прощаться с родственниками и вместе с девчонками ушел прочь.

Ехать надо было, конечно, к матери. Пешком дошел до перекрестка Ленина и Абая, постоял на остановке. Редкие прохожие спешили мимо, пара троллейбусов стояла пустая на противоположной стороне. Нанял до «Орбиты» частника. Тот поехал через центр города, по окружной Аль-Фараби было ближе и быстрее, о чем и сказал Тахир. Частник отказался, объяснив, что там разъезжать небезопасно — не из-за Альпиниста, которому наплевать на машины, а из-за обозленных армейцев. Шмонали, избивали, а иногда и пуляли по проезжающим машинам. Еще частник поделился свежей новостью: ночью националисты, то ли азатовцы, то ли мусульманского толка, взорвали автомобиль у цирка и убили двух русских офицеров у Пушкинской библиотеки.

Мать была дома. Одна. Рашид утром уехал в Чилик, достав разрешение для жены и детей, вечером должен был вернуться.

— Как вы здесь, мама? — спросил Тахир, расцеловав ее (чего раньше из-за особых понятий о мужественности никогда не делал).

Она отмахнулась. Накрыла молча, роняя слезы, на стол: уйгурскую лапшу, зелень, нарезала колбасы, поставила рюмку с водкой.

— Как отец умер, расскажи, — попросил Та хир.

И она, раскачиваясь на стуле, прикрыв лицо руками, медленно и подробно рассказывала: уехал в горы на дачу, один (ее не взял, чтобы не дразнить Черного Альпиниста), хотел снять яблоки в саду для дочек Рашида. И там в горах через сутки житель аула нашел его, где-то в стороне от дачного поселка, заваленного камнепадом, с раздробленными ребрами и грудиной. Умирал в страшных мучениях, в полном сознании и непрестанно просил, чтобы позвали, привели Тахира. Хотел именно с ним, старшим и любимым сыном, проститься. Рашид в конце концов не выдержал, с плачем ей жаловался в коридоре, что отец для него перед смертью и слов не нашел.

Тахир постепенно чернел лицом, нисколько не стесняясь матери и ее религиозных обычаев, пил водку, только она его не брала. Хрустел стебельками укропа и чунжука. Мать, выговорившись, прислонилась к нему, успокоилась. Он спросил о том, что ему попросил передать отец, — оказалось, что узбеки не наврали, действительно, отец говорил что-то страшное о шайтанах, о том, что это они убили отца и готовятся убить Тахира.

— А что милиция говорит, это из-за Черного Альпиниста отец под камни попал? Как он вообще так далеко ушел?

— Ничего не говорят. Несчастный случай. Хотя я видела, что там собаки след брали, куда-то в горы бежали. Но их не пускали с поводков. Будь они прокляты, горы эти, я их никогда не любила. Мы уйгуры, мы степные люди, нам на полях растить и баранов пасти, а горы нам не нужны. Я и дачу эту не хотела, можно было в другом месте участок взять. В степи, у озер. Никто меня не слушал.

Тахир выспросил, где похоронили отца, так как очень хотел в ближайшее время сходить на могилу.

Мать рассказала о вчерашнем визите Марины. Тимурка был здесь же, играл во дворе с пацанятами. Мать словно начисто забыла прошлые времена, когда отрицала свою кровь в Тимурке, рассказывала, какой внук теперь хороший и умненький, за сутки уже научился обращаться ко всем по-уйгурски и страшно доволен уйгурскими блюдами. Очень осторожно перешла к расспросам о его московской работе, о взаимоотношениях с Мариной.

— Я сюда окончательно вернулся, мама, — сам сказал ей Тахир.

— Наверное, правильно решил, Здесь и я не хочу на старости без сына остаться, здесь родственники. Дядя о тебе всегда помнил, часто заезжал, он свою ответственность за тебя чувствует. Поможет, если что, — рассудительно сказала мать.

— Да, мама, — сказал спокойно Тахир.

— Но ты будь с ним осторожнее, — вдруг не выдержала мать. — И род у него такой, с черной кровью, и сам такой. Мы с отцом всегда ему не доверяли, а когда ты пошел служить под его крыло, много раз думали, хорошо ли это. Не зря ли.

— Да, он слишком сложный человек.

— Ты знай, если тебе тут трудно придется, я уже говорила с некоторыми родственниками, и они сказали, что тебе можно будет на время укрыться в Китае. У родни год-другой пожить, пока здесь обстановка улучшится.

— Лучше будет, если ты сейчас же туда уедешь, — объяснил Тахир.

— Чтобы тебе руки развязать?

— Да.

— Опять воюешь?

— Да. Но не спрашивай, с кем, я сам не знаю. Желающих много. И чего им от меня надо, пока тоже не знаю.

— А что с Мариной будет?

— Надеюсь, что смогу ее уговорить уехать. Я надеялся, что здесь она и Тимур будут в безопасности. Но ничего не знал ни про Альпиниста, ни про местные конфликты. Увези Тимурку с собой, в Китай или в Чилик. На время, пока я здесь.