Кинжал Медичи

— Вы правы, — признал я. — «Сердце и душа», очень подходит.

— А теперь посмотрите сюда, Реб. Что мы имеем? «Люди мое сердце и душа». В этом предложении не хватает сказуемого, правильно?

— Правильно, — согласился я. — Пусть будет сказуемое «предложить».

— Давайте поставим глагол «предложить» перед «люди мое сердце и душа». Посмотрим, что получилось.

Мы посмотрели.

«Лев я Бог и ленивый человек будущего разделить тайну бородатого человека никогда не узнает».

— Кто-то должен что-то предложить людям, верно? — сказал я. — Причем в единственном числе. Это местоимение «я». «Я предлагаю». То есть глагол «предложить» тоже должен стоять в единственном числе. Таким образом, имеем: «Я предлагаю людям свое сердце и душу». Что дальше?

— А как быть со словами «Лев Бог»? — спросил Бекетт.

— И «будущее» тоже. Это послание. Леонардо обращался к людям будущего. Поэтому ставим слово «будущее» перед словом «люди».

— Совершенно верно, — подтвердил Бекетт. — Значит, получается вот что:

«Лев Бог и ленивый человек тайну бородатого человека никогда не узнает.

Я предлагаю людям будущего свое сердце и душу».

— Что такое «Лев Бог»?

Несколько минут мы молча размышляли, а потом меня осенило.

— Это не «Лев Бог». А Лев запятая Бог запятая ленивый человек. Ведь Леонардо не использовал знаки препинания.

— Возможно, вы правы, — сказал Бекетт. — Но кто такой лев?

Радость открытия отбивала в моем желудке чечетку. Туда и сюда, от одного к другому я двигался по тропинке, проложенной мастером.

— Это сам Леонардо. Леонардо лев, Леонардо Бог, а ленивый (можно сказать также слабый, вялый) человек тайну бородатого человека никогда не узнает. Вы меня поняли? Он предлагает нам свое сердце и душу.

Бекетт изумленно покачал головой:

— Предлагать-то предлагает…

Я глубоко вздохнул.

— Осталось узнать, кто же этот ленивый и бородатый человек. Или это разные люди?

— Хороший вопрос, — сказал Бекетт. — Может быть, это имеет какое-то отношение к крутому изгибу, а? Кстати, как это вам удается так до всего догадываться?

— Такой вот я удачливый.

— Верно, верно. — Бекетт улыбнулся. — То же самое можно сказать и обо мне.

Разобравшись в общих чертах со вторым Кругом, мы перешли к первому.

Бекетт прочел вслух:

— «Воспарить с любовью мне и мой каждый друг и вещь ты будешь этот новый хранитель мира ибо с кинжалом над тобой ты переплетение всех спящий скульптор и его крутой изгиб хранитель».

— «Воспарить с любовью мне и мой», — прочел я. — Полная бессмыслица.

— Почему? — возразил Бекетт. — «Воспарить с любовью» вполне нормально.

— Не в сочетании с «мне и мой», — сказал я. — Давайте уберем «любовь». Получится «воспарить с мне и мой».

— Можно допустить, — согласился Бекетт, — принимая во внимание отсутствие знаков препинания. Но по-прежнему звучит странно.

— А давайте вот так, — предложил я.

— «Воспари со мной, мой друг», — прочитал Бекетт. — Замечательно.

— «И вещь ты будешь», — продолжил я. — Извините, «вещь» переместим. Поставим рядом со словами «любовь» и «каждый». Получается «любить каждую вещь».

Бекетт прочел то, что осталось от верхней строчки.

— «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь… любить каждую вещь в этом… этом… мире». Реб, тут должно стоять слово «мир». — Он промокнул платком вспотевший лоб.

Я перенес слово «мир». Действительно получилось неплохо.

Бекетт прочел верхнюю строчку.

— «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем…» Может быть, вы закончите, Реб?

У меня уже был готов вариант.

— «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала». Черт возьми, мы уже добрались до самого вкусного. Чувствуете аромат?

— Обеими ноздрями, — с восторгом проговорил Бекетт, показывая на верхнюю строчку. — «…кинжала над тобой переплетение». «Кинжала над тобой»? То есть мы имеем: «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над тобой». Вы видите в этом какой-то смысл?

— Пока нет, — ответил я. — Но читаем дальше: «…кинжала над тобой переплетение всего…» Последнее слово здесь явно ни к чему. Я его убираю в конец нижней строки. Теперь она будет читаться: «…любить каждую вещь в этом мире для всего…» Я, кажется, запутался, «…для всего…» Чего всего? А дальше идет: «…всего спящего скульптора хранителя его крутого изгиба…» Вот тут мы завязли. Дайте мне секундочку подумать… А что, если вот так?

Я прочитал:

— «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над тобой в переплетении спящего скульптора хранителя его крутого изгиба».

Мы недоуменно посмотрели друг на друга.

— А что, если разбить предложение на два? — Бекетт придвинул к себе ноутбук. — Смотрите, тогда это будет читаться так: «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над тобой. Переплетение спящего скульптора хранителя его крутого изгиба». Чуть лучше, а?

Я задумался.

— Давайте вместо «над тобой» поставим «наверху». Тогда хотя бы часть фразы будет иметь смысл. «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала наверху».

— Нет, нет, — сказал Бекетт, — «наверху» не годится. Оставим только «над». Тогда получится: «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над переплетением спящий скульптор хранитель его крутого изгиба». Боже, что-то вырисовывается.

— А нижнюю строку, — сказал я, — можно будет прочитать и так: «Люби каждую вещь в этом мире, потому что вы все…» Ну конечно же, здесь должно стоять «его хранители».

Бекетт прочитал последний вариант:

— «Любите каждую вещь в этом мире, поскольку вы все его хранители».

— Выходит, начало у нас получилось такое, — сказал я. — «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над переплетением спящего скульптора крутого изгиба».

Мы откинулись на спинки кресел, вконец выдохшиеся. У меня болело все — швы на спине, рука, нога, — а в голове был полнейший сумбур. За окном начали буйствовать оранжевые закатные сполохи.

— Но все равно кое-что стало понятным, — произнес наконец Бекетт. — «Любите каждую вещь в этом мире, ибо вы все его хранители…» И вот это: «…я предлагаю людям будущего свое сердце и душу…»

— Да, — согласился я, — здесь вроде так и должно быть. Но как поступить с остальным? «Воспари со мной, мой друг, и ты будешь новым хранителем кинжала над переплетением спящего скульптора крутого изгиба». И еще: «Лев, Бог и ленивый человек тайну бородатого человека никогда не узнает».

— Этого я не понимаю, — признался Бекетт. — И вообще в моей голове сейчас сплошная каша. Я, пожалуй, схожу немного посовещаюсь с Мобрайтом. Может быть, прогулка немного освежит.

— А сколько времени у нас осталось? — спросил я, чувствуя, как тяжелеют веки.

— Примерно пять часов. Интересно, как дела у аналитиков Крелла? Чего добились они?

— Нет, — пробормотал я, начиная засыпать, — опередить отважного путника им не удастся.

— Это мы скоро увидим, — сказал Бекетт.

Мне снилось, что я кусок «Чудесного Хлеба». Лежу на стойке, облицованной плитками. Появилась красивая девушка в темных очках с двумя банками. Поставила их рядом со мной. Банки негромко звякнули. Девушка отвинтила крышки, понюхала и улыбнулась. У нее были нежные пухлые губы.

Она взяла серебряный нож. Погрузила в банку слева, достала шоколадно-ореховую пасту и размазала по мне, аккуратно водя ножом туда-сюда, как в телевизионной рекламе. Паста была приятно холодной.

Затем девушка погрузила нож в другую банку. Вытащив ком сладкой фруктовой пасты, размазала поверх ореховой. Так лыжник вспахивает свежевыпавший снег.

Она посмотрела на меня с вожделением, готовая отведать, как вдруг в окно влетел кусок ржаного хлеба. Такой же формы, как и я, но только черный. Я разозлился и от того стал горячим. Паста начала таять. А тут еще этот ржаной хлеб навалился на меня и, заливаясь противным смехом, принялся душить.