Утро без рассвета. Книга 1

И вот проснулся однажды Муха, а на дворе — зима. Снег лежал пи земле, на домах. Казалось, что село умылось сегодняшней ночью. А теперь стоит свежее, чистое, как это утро. Муха вышел на порог. Не мог надышаться молодою зимой. Как хорошо было ему. Как легко. Поселенец потянулся. И голос услышал:

— Собирайся. В баню тебя повезу сегодня, пока море льдом не схватилось. Отмойся, как человек, сразу на всю зиму. Да хоть подстрижешься. А то волк тебя не иначе, как за барана принял.

— Меня за барана?

— Ну конечно! Какой же нормальный волк по осени на человека кинется? Вон — полна тундра еды. Зайцы, куропатки — пешком ходит. Л он тебя выбрал. Не с добра же.

Муха и поверил старшине. Что или волк дурной, или у него у самого ничего от человека не осталось.

Конечно, он охотнее верил в первое, и решил сам для себя— что сам решит, как он жить будет. А когда закончится срок поселения уедет, навсегда забыв остров с его президентом.

Правда, в баню он съездил. И постригся. Даже в магазинах побывал. Купил что нужно. И даже три поллитры втихаря от старшины сумел приобрести. Папирос целый чемодан набрал. И теперь запит куда как веселее. На ночь — глоток водки. В доме от табака мужичьим духом запахло. Одиночество уже не казалось таким тоскливым и серым.

Но зима есть зима. На Севере она особенная. Длинная, бесконечная. И, хочешь ты, или нет, — все равно душа запросит общения и не сможешь ей перечить. Отказать в насущном. Тем более, что и человек под боком есть. Надо только суметь заставить себя сделать первый шаг, первому протянуть руку и тогда все станет на свои места.

Муха, громко топая, вошел на порог дома. Постучался, зашел, не дождавшись ответа. Старшина сидел на табуретке у печки, что-то тер в руках.

—

Чего ж не откликаешься, когда стучал? — спросил

Му ха

—

Р

ешился прийти, так скажи я тебе — нет, все равно бы вперся. Какая ж разница — ответить или смолчать?

— А почем знал, что я

пр и йду?

— А кто ж еще кроме тебя? — усмехнулся старшина. И предложил: — Садись, коли пришел, в ногах правды нет.

Муха сел на табурет, искоса поглядывал, что там теребит морячок. И не выдержал:

— Ты чегоделаешь?

— Шкуру горностая выделываю. Вчера в ледянку ^{9} трое

попали.

— А ты еще и охотник? — удивился поселенец.

— Немного. Но я в промысле не силен. Только приучаюсь. Тут есть в районе профессионалы. Вот это охотники! А я — не то.

— А чего промышляешь.

— Горностая, норку, соболя.

— А медведя.

— Так на острове их всего трое. А «хозяин» — ручной. К людям с детства приученный. Неподалеку от села живет. Что ж на него охотиться?

— Ну вот, а волки? Этот прямо пер на нарту. А у меня, сам знаешь, ни ружья, ни ножа нет.

— Тебе это и не нужно. Без них можешь справиться. Не новое ремесло для тебя. Помогать и учить нечему. Если б знал тот волк с кем он встретился, без оглядки бы убежал, — усмехнулся матрос.

— А еще есть они на острове.

— Имеются. Только убивать нельзя. Мало их. Иначе в тундре опять болезнь начнется.

— Без волков? По-моему, зверье лучше жить без них станет.

— Черта с два. Сдохнет лиса от старости — беда. Заяц слабый

начнет плодить — тоже плохо. Чума без волка в тундре начнется. Слабых зверей она наплодит. Волк — навроде дворника в ней. Все плохое подбирает, нельзя без него.

— Значит и я заместо мусора! — побледнел Муха. Старшина даже голову не повернул.

— Волк особый. Я его целый год выслеживал. Именно его. Убить хотел. Но остров большой. Сам понимаешь— есть куда убежать, где скрыться.

— А как — ты его узнал? Они все одинаковые.

— Этого я пометил. Ухо у него прострелено. Выделывал — видел.

— Нашел с кем враждовать! Что он у тебя — пайку украл что-ли?

— Хуже, — умолк старшина.

— Тебя как звать-то? — спросил Муха.

— Николай. А тебя?

— Сенькой.

— Ну вот и познакомились наконец-то!

— Так скажи, что волк этот тебе сделал? — не вытерпел поселенец.

— Давно это было. Приехали сюда на лето школьники. Помогать на путине. Рыбу обрабатывали. Так вот один мальчуган особо любопытный был. Тундру любил крепко. Как минута выберется — убегал. Этот гад и поймал мальчишку. Тому огольцу лет десять было. Не больше. Только кости нашли. По клочьям одежды узнали.

— А откуда ты знаешь, что именно этот волк его сожрал? — удивлялся Сенька.

— По следам. Я их во сне даже видел долго, у него когти передней правой лапы сбиты были.

— У каждого в жизни свой волк имеется. И своя обида на него. У меня тоже один на примете. Тоже своего часа жду, — вспомнил Муха о Скальпе.

— А что он тебе сделал?

— Жизнь погубил. Вот из-за него сюда попал. Лютее его никого в свете нет, — крутнул головой Сенька.

— Сам-то ты тоже не одну жизнь загубил? Верно за то и наказан?

Я

хоть «понт» [21] имел. А этот… Ну за что меня окалечили? Ведь

и не мужик, и не человек, — жаловался Муха.

…. «Понт»? Ишь какой! Загубить-так с «понтом»? А если в тебе кто-то «понт» сыщет?

Чья возьмет! — ответил поселенец. И добавил зло: — Вот ты, к примеру. Озлился, что выпившим меня увидел. Бутылку пожалел. А н п- таешь сколько лет не видел? Неужто ты меня понять не мог?

Я

от чего угодно тогда мог отказаться. Но не от нее. Выпил и поверил, что жив, что не в лагере. Далеко от «шизо» и «кентов». Они мени чуть не убили из-за того падлы. Моего волка. Горе свое заглуши и и тогда меньше болеть стало. Я б тебе эту бутылку добром вернул бы. За то что не попрекнул. А ты…

—

Ни бутылки жаль. Я в тот день тебе спирта десять литров принес большую канистру. Пей хоть задницей. Но не бери в моем доме без спроса. Терпеть этого не могу. Сам бы с тобой выпил в тот день за знакомство Да у тебя терпения нет. А ведь это НЗ был. На самый крайний случай берег. Бывает, вернешься с охоты — руки, ноги не гнутся. Весь простужен. Ну хоть сдохни. Жизнь не мила. Вот когда она мне пригодилась бы. А у тебя что за нужда? Горе заливал! Кто тебе виноват? После сладкой жизни всегда бывает горькая расплата. Я на войне был, когда ты как сыр в масле купался. Пользовался отсутствием мужиков и расправлялся с женщинами! А теперь сочувствия ищешь, на жалость давишь! Не на того попал. Я, браток, на флоте воевал. В глаза смерть видел. Ты хоть знаешь. Что такое торпеды? А я от них пять раз ушел. Это все равно, что заново пять раз родиться! А знаешь, сколько братвы нашей погибло в войну? Им надо было жить. Им. Они и за вас, говнюков, гибли. Вот если бы мой балтиец сюда попал! Но нет их! Не пришлют мне на помощь. Моя братва флотская по тюрьмам и лагерям не скиталась.

— Там у нас всякие были. И флотские. От тюрьмы, как от сумы никто не гарантирован. Думаешь — счастье, ан — беда на пороге. Она должностей не спрашивает. И ты не больно ерепенься. Не дюже начальник какой. Не шибко выбился, коль на досмотр за мной приставлен, — прищурился Муха.

— Нужен ты мне! Не хватало прохвостов всяких опекать. Я тебя сколько не видел? И еще бы видеть не хотел. Сам выплыл, как говно из проруби!

— Это я говно! — побелел Сенька.

— Ты! — подскочил Николай.

— Твое счастье, что тут я на поселении! Но даст Бог на свободе свидемся.

— Свидемся! Не беспокойся! Я тебе за надзирателя — всю шкуру пряжкой порву.

— Рви, падла! — рванул рубаху на груди Муха и подскочил к морячку. Но тут же отлетел, перевернув собою табуретку, ведро, развалив дрова у печки. — Ты на фартового! — подскочил Муха тут же. И, грохнув кулаком в висок Николая, вышел из дома, поклявшись никогда сюда не заходить.

Но через пару недель кончился запас папирос и продуктов. А Николай проходил мимо Мухи, как будто тот был дровяной кучей. Сенька урезал себя на харчах. Но и это не спасло. Продукты таяли. Чем меньше их оставалось, тем больше падало настроение.