Утро без рассвета. Книга 1

Не дал ему договорить Костя. Схватил его лицо ладонью, к стенке припечатал одним ударом.

— Сам ты лярва! Я те, падла, дам, как сироту обижать! Да кто тебе его отдал бы?

— Тебе, что ль, отдадут? — сказал насмешливо кто-то из бригады.

— Вам он все равно ни к чему! А мне — отрада! — Он подошел к мальчишке, взял его за руку.

— Пошли.

— Куда?

— Домой.

— А мама?

— Завтра хоронить надо, Митянька.

— Я не хочу.

— Так надо, ты сегодня мужчиной стал. Понимать должен. Пошли.

Назавтра рыбаки похоронили Марью. Неподалеку от села. Долго не отходили от могилы двое — сын и Костя. Дав мальчишке проститься с матерью, Чумаев взял его за руку.

— Пойдем.

Митька послушно встал. Пошел к дому сезонных рыбаков. Те стояли на крыльце.

— Пошли. Нам не сюда, — отвел мальчишку от дома Костя.

Рыбаки молчали. Никто не сказал ни слова.

— Пошли со мной! — повел его Костя к сельсовету.

— А зачем мы туда!

— Хочу на себя тебя переписать.

— Зачем?

— Ты ж хотел иметь отца?

— Хотел, — широко открыл глаза мальчишка.

— Со мною будешь. Насовсем. Вместе жизнь начнем. Другую. На минуту перед глазами Чумаева всплыло лицо Скальпа. Злое.

Костя крепче взял руку Митяньки, словно боялся, что он убежит от него.

— Каждому свое, — сказал он то ли Скальпу, то ли себе.

МУХА

Удалившейся от морских, суетливых забот, неприступной, молчаливой крепостью далеко в море едва виднелся Карагинский остров.

Зачастую он прятался в завесе туманов, штормов, бурь. Будто не хотелось ему видеть твердый берег с его жизнью. Оторванной, отболевшей частью тела, он жил вдали от земли, оставаясь ее частицей, затерявшейся каплей тепла в простуженной, морской дали.

Именно к нему, пыхтя и откашливаясь, мчался буксирный катеришко. «Жучок», как их здесь называют. Он увозил на остров заросшего колючей щетиной до самых глаз мужика, что смотрел с интересом на приближающийся остров.

Берег сумрачно наступал на катер. Вот уже показалось и само село — Ягодное. Полтора десятка кособоких домов, рассыпавшихся по берегу кому как захотелось.

Катер ткнулся носом в песок. Старшина вылез из него. Бросил трап. И, глянув на заросшего мужика, гаркнул:

— Чего стал? Иди! Иль оркестров ждешь?

Приехавший, раскорячась на трапе, сходил неуверенно. Вот он встал на берегу. Огляделся. Почесал затылок. То ли матюгнул, то ли поздоровался с островом.

Старшина меж тем поставил «жучок» на цепь. Пристегнул его как собачонку к столбику, вбитому в песок, глянул на приезжего. Канай за мной!

Муха пошел, поминутно оглядываясь назад. Старшина привел его в дом. И, указав на койку, сказал хрипло:

—

Вот твое место. Располагайся. Будь как дома — на забывай, что в гостях.

Муха зло глянул на старшину. Спросил резко:

—

Здесь власть есть? Мне отмечаться надо.

—

У кого? Я тут власть! Я тебе и милиция, и прокурор. Потому ходить далеко не придется. Жить вдвоем станем. На лето сюда рыбаки прийдут. А с осени до весны — ты, да я. Понял? — ответил старшина.

— А чем я здесь заниматься буду?

— Работы много. Без дела сидеть не дам.

— Сам-то ты кто? — удивился Муха.

— Я? Хозяин этого острова. Его мэр и бессменный президент.

— Вот так да! — удивился поселенец, а про себя подумал — от одного «президента» избавился, к другому попал.

— Вот тебе продукты. Приготовь себе. Поешь и спи. Завтра за работу. Я сегодня в поселок поеду. Там заночую. Утром вернусь, — сказал старшина.

— Хоть бы меня с какой кралей познакомил! — осклабился Муха. И добавил: — Я рыжих баб уважаю. В них огонь и снаружи и внутри. И толстых. Чтоб было за что ухватить.

— Ты хоть морду умой. Приведи себя в порядок! Глянь! На тебя со страху, не только баба, свинья и то обоссытся. С такой харей только на мосту с ножом стоять.

— Стоял! Да долго сидеть пришлось. А вот насчет мурла— так ты б на себя глянул. Ишь, как у кобеля по весне — вся в рубцах. Не с добра! Видать одного поля ягода. Только я не за баб! А ты — знамо дело, из-за них сидел! — не остался в долгу Муха.

— Была одна баба. Войной звалась, не то рожу — душу изувечила! И ты меня— флотского с собой не равняй. Иначе всю жизнь на свою задницу глядеть будешь!

— Ладно! Грозило! Валяй! Воюй! — хмыкнул Муха. И отвернувшись, раздеваться стал.

Старшина, глянув на поселенца неприязненно, молча вышел из дома.

Проследив, как катер отошел от берега, новичок решил не терять времени зря. И начал осваиваться с избы.

«Интересно, что это за тип, с каким мне жить придется? Матрос! Вояка! Вся задница в ракушках! Видали мы таких!» — думал он внимательно рассматривая вещи матроса.

В старом, деревянном чемодане ничего не нашел, кроме пары тельняшек и запасных флотских брюк покроя «клеш». Еще шапка, вся облезлая, из непонятного меха, висела на гвозде.

Муха полез под койку. И глаза у него загорелись. Увидел поллитровку водки. Выхватил ее, на стол перед собой поставил. Сегодня отдых! Пей! Не беда, что бутылку сам будешь пить, без него — президента острова! Кому что! Кому баба, другому — водка.

Пошарив в столе, отыскал банку тушенки. Открыл бутылку, потом банку и, потирая руки, подумал, что этот день еще не самый худший в его жизни. Взяв бутылку, он приложился к горлу, сделал большой глоток и, передернув плечами — ведь успел отвыкнуть, погладил себя по животу. В нем потеплело, заурчало.

Муха прищурился блаженно. Взялся за тушеное мясо. Ел с жадностью. Не думал об утре. Ешь — покуда имеется. Кто знает, что на завтра будет, — решил он и хлебнул из бутылки еще разок. А вскоре — рот к ушам потянуло. Стало тепло и легко. Он вышел из дома и шатаясь побрел оглядеть Ягодное. Ему хотелось найти собеседника. Но пустые дома были все заколочены досками. Вокруг ни души. Тогда Муха решил веселить себя сам и запел:

Налей скорей бокалы!

Забот, как ни бывало!

Налей скорей нам рому!

И Бэтси нам грогу нальет!

Услышали осиротелые дома, как орала глотка новичка:

Ну да! Нам выпить нужно!

За девушек всех дружно.

Бездельник — кто с нами не пьет!

Удивлялось все живое реву Мухи. Ну и голос! Ну и глотка! Удивлялся медведь, вот уже много лет живший неподалеку от Ягодного.

Набродившись вдоволь по селу, Муха стал трезветь. И вспомнил, что в доме на столе стоит добрых полбутылки водки. Изрядно покачиваясь, он пошел искать свой дом. Долго блудил. И, наконец, нашел.

— Ох, мать честная, а я-то думал в деревню попал, тут же целый юрод. Даже устал, пока свой дом нашел, — говорил он сам с собою. И, решив немного отдохнуть, уснул.

Проснулся под утро, тут же о водке вспомнил. Захотелось похмелиться, осушил поллитровку до дна. Снова на душе повеселело. И Муха, забыв обо всем, стал расхаживать по избе, оттопырив губы, что-то под нос напевая. А потом — не рассчитал. Лбом в перегородку угодил. Грохнул по ней кулаком. Зло. Рассвирепело.

И вдруг удар в живот, потом в челюсть, потом в солнечное сплетение. Целый каскад резких, больных до почернения в глазах ударов посыпался на Муху. Он не успевал опомниться. Он хотел ответить тем же, но очередной удар сшибал его с ног, он летел в какой-нибудь угол. Что-то подкидывала его на отмщение, но кулак влипал в челюсть и, кляцнув зубами, прикусив вспухший, прокушенный язык еще раз, снова ругаясь, впечатывался спиной и затылком в печку. И только он открыл глаза, как сильнейший удар кинул его в дверь. Он открыл ее своим телом, и, вылетев наружу, распластался лягушкой неподалеку от

дома.

Хмель давно прошел. Муха сидел на земле, вспоминая, кто его мог так отделать. В лагерях так драться умели только «президенты». Он ощупывал вспухшее, посинелое лицо, ноющую шею. И решился войти и д

ом.

Посмотреть. Но только он открыл дверь, удар прежней силы кинул его назад. Мелькнуло на секунду бледное, искаженное злобой

лицо ст

аршины катера.