Озорные призраки

– Ага. Доподлинная. На триста баков картона и фанеры… но убедительно, а? Денек простоит, а больше и не надо…

Кораблик продвинулся дальше, и теперь Мазур видел, что нет никакой крепости, а есть лишь две стены из четырех, укрепленные множеством подпорок, а вся изнанка – в планках и брусках. Метрах в ста от бутафории стояла хлипкая лачуга, скорее просто навес, и там сидели люди, а у берега стояло белое суденышко, покороче «Альбатроса» на добрую треть.

Увидев их, люди под навесом оживились, повалили оттуда к воде всей гурьбой. Судя по эхолоту, глубина была подходящая, и Мазур аккуратно подвел «Альбатрос» к тому суденышку; нос катера стукнулся в песок. Мазур выключил мотор.

Гай проворно выбежал из рубки, и Мазур слышал, как он орет:

– Шевелись, дорогие мои, шевелись! Время – деньги!

Отжав вниз рукоятку с белым пластмассовым шаром на конце, Мазур отдал якорь. Спустился из рубки, без особых усилий перекинул через борт легонький трап в виде доски с набитыми поперечинами и перильцами с одной стороны. На этом его обязанности, пожалуй, были исчерпаны. Больше вроде бы и нечем заниматься, пока кораблик стоит у берега. Он с деловым видом встал у трапа, сложив руки на груди, и смотрел, как народ спускается на песок. Подумав, шлепнул по заду одну из актрисочек, чтобы не выходить из образа морского волка. Девица добросовестно завизжала и ничуть не обиделась.

На палубе остался один Гай. Мазур спросил:

– Ну что, босс, какие будут распоряжения?

– Распоряжения? – рассеянно переспросил Гай, мыслями уже явно всецело погруженный в работу. – А какие, к черту, распоряжения. Сейчас начнем снимать… Ты вот что, смотри, сколько хочешь, и мотай на ус, а потом поговорим. Есть тут одна идейка, чует мое сердце, для всех выгодная… Отдыхай, короче. Только без спиртного, знаешь ли.

– На службе не пью, – сухо сказал Мазур.

– Вот и ладненько…

Гай проворно сбежал по трапу, балансируя обеими руками. Засуетился на берегу, размашистыми жестами сопровождая ценные указания с видом полководца, намеренного выиграть какую-нибудь чертовски важную битву. Вся эта суета результаты принесла мгновенно – киношный народ послушно взялся за дело. Одни переодевались за установленными в трех местах пластиковыми щитами, другие извлекали кинокамеры, третьи тоже что-то делали, непонятное пока. Мазуру было не на шутку интересно: в гуще киносъемок он еще не бывал. Он принес себе из холодильника-бара несколько банок кока-колы и расположился на палубе со всеми удобствами.

К его легкому разочарованию, камеры, обе, казались довольно маленькими и без штативов, гораздо миниатюрнее тех громад, что он видел в каком-то кино. Ни рельсов с тележками, ни микрофонов, вообще – минимум техники.

Ага, началось. Один из операторов нацелился объективом на бутафорскую крепость – с той точки, конечно, откуда она смотрелась как настоящая. К нему шустро подбежали два субъекта со сковородками на длинных ручках, принялись их совать чуть ли не в объектив. В одной горело яркое бездымное пламя – похоже, бензинчику плеснули, – из второй валили клубы дыма. Гай бегал рядом, кричал и махал руками, добиваясь некоего идеала. Дело ясное: зритель на экране сковородок не увидит, зато ему будет казаться, что крепость окутана нешуточным пожарищем. Вот, значит, как это делается.

«Дурят нашего брата, – подумал Мазур философски, откупоривая приятно холодившую ладонь банку. – За эту обманку мы, получается, денежки и выкладываем. Видывал подобное не раз, а теперь смотреть киношные пожары будет скучно…»

Гай заорал что-то вроде: «Пошли пираты, мать вашу!»

Субъекты со сковородками проворно смылись из-под прицела камеры. Слева объявилась одна из девиц, загорелая блондинка с потрясающим бюстом, облаченная в синюю юбку до пят и белую блузочку, открывавшую плечи и большую часть помянутого бюста. Припустила по песку, то и дело оглядываясь с ужасом и визжа так, что даже у находившегося в отдалении Мазура уши заныли. Гай завопил, чтобы звук сделала потише.

– Спотыкайся, пора!

Она добросовестно споткнулась – и растянулась на песке… Получилось довольно натурально. Тут и погоня объявилась – два несомненных флибустьера в длиннополых кафтанах на голое тело и с кривыми широченными саблями наголо. Один был с классической черной повязкой на глазу, другой щеголял в ботфортах с огромными шпорами, что, в общем, ни к селу ни к городу – на кой черт морскому разбойнику шпоры?

Они добежали до распростертой на песке в трогательной позе девицы, картинно воткнули сабли в песок, подняли за руки упиравшуюся беглянку и без лишних церемоний принялись стягивать с нее блузку – неторопливо, картинно, определенно работая на внешний эффект. В жизни, надо полагать, и пираты былых времен избавляли добычу от одежды гораздо быстрее и не так фасонно.

Гай суетился рядом, вполне профессионально держась так, чтобы ненароком не влезть в кадр, орал и махал руками. У Мазура тем временем стали зарождаться нешуточные подозрения касаемо рождавшегося на его глазах шедевра кинематографии. Если это и будет шедевр, то в весьма специфическом жанре…

Очень быстро его подозрения подтвердились полностью. Вслед за блузкой блондинку столь же картинно избавили и от юбки. Оказалось, что под этим нарядом на ней имеется черное кружевное бельишко, абсолютно неуместное во времена флибустьеров и их сомнительных подвигов.

Ее и от белья избавили, а потом на полном серьезе, без всякого имитаторства принялись вдумчиво и обстоятельно пользовать в два смычка. Гай и тут ухитрялся давать какие-то ценные указания, неслышные Мазуру на его наблюдательном пункте.

Мазур почувствовал, что у него уши заалели. Свидетелем подобного зрелища он при всем своем жизненном опыте еще не оказывался. В южноамериканском борделе и то обстояло пристойнее – там все происходило по нумерам и без лишних свидетелей. Почувствовав себя неопытной гимназисткой, он отвернулся, но тут же подумал, что выпадать из роли не следует. Любой нормальный австралийский парняга таращился бы, распахнув глаза до хруста. Приходилось посматривать. Остальные подобной щепетильностью не страдали – толпились вокруг съемочной площадки, некоторые, судя по их старинным костюмам, ожидали своей очереди вступить в кадр, а троица на песке как ни в чем не бывало старалась так, словно не было ни камеры, ни зрителей, и этак, и всяко, и вовсе уж замысловато. Скорее всего, настоящим флибустьерам прошедших веков иные заковыристые переплетения и в голову не приходили.

«Вот это так попал», – подумал Мазур, поперхнувшись ледяной кока-колой после того, как узрел под палящим солнцем вовсе уж экзотическую позицию. Вот это так гримасы капитализма… Ладно, в конце концов, его лично никто в этом не заставлял участвовать, так что придется перетерпеть. Могло оказаться и хуже – контрабанда, наркотики, гангстеры какие-нибудь. На фоне того, в чем он участвовал, – форменная детская забава, игра в песочнице…

Композиция постепенно усложнялась. К кувыркавшейся под прицелом двух кинокамер троице присоединялись, послушно следуя рыканью Гая и его наполеоновским жестам, новые участники, одетые в том же стиле, быстренько избавляли друг друга от незатейливых шмоток и разворачивали групповуху во всей красе. Их там уже было столько, и переплетения вкупе с позициями составили столь впечатляющую кучу-малу, что у Мазура даже стыдобушка прошла, осталось чистой воды любопытство, сродни азарту футбольного болельщика: ну-ка, какие финты нам еще тут покажут? Ух ты, эх ты, это ж надо…

А потом перезаряжали камеры. Потом Гай разогнал массовку, осталась только блондинка, выглядевшая так непринужденно и обыденно, словно забыла волшебным образом, что совсем недавно опрометью убегала от страшных пиратов. К ней присоединилась столь же щедро одаренная природой брюнетка, судя по кафтану на голое тело и внушительному набору пистолетов за поясом, – полноправная флибустьерша, и напоследок они вдвоем отчебучили перед камерой такое, что хоть святых вон выноси.

На этом творческий процесс закончился. Все отправились переодеваться, операторы паковали камеры, все до единого держались совершенно естественно, словно только что отсняли не порнуху, а документальный фильм из будней птицефабрики.