За безупречную службу!

— А в чем, собственно, дело?

— Документики предъявите, — одним глазом разглядывая Юрия, а другим — его машину, с прежней начальственной, не терпящей возражений ленцой потребовал сержант.

Пока длился этот короткий обмен репликами, на сцене появился еще один полицейский в чине лейтенанта. Водитель «уазика», повернув к Юрию широкую загорелую физиономию, заинтересованно наблюдал за происходящим. Стая начала шевелиться, исподволь собираясь вокруг неосторожно вторгшейся на ее территорию белой вороны. Кулаки у Якушева чесались со все нарастающей силой, но время унять этот знакомый зуд еще не пришло, и, запустив руку во внутренний карман легкой спортивной куртки, он достал и протянул сержанту документы — сразу все, начиная с паспорта и кончая талоном с отметкой о прохождении «ягуаром» технического осмотра.

Бегло их просмотрев, сержант сделал незаконченное движение в направлении нагрудного кармана своей форменной рубашки, явно намереваясь положить документы туда, но лейтенант, едва заметно толкнув его локтем, глазами указал на «ягуар», из-под ветрового стекла которого неприкрыто таращился видеорегистратор — прибор, не отличающийся продвинутым дизайном, но уже второй раз за последние несколько часов оказавшийся весьма полезным. Впрочем, Юрий не особенно полагался на его волшебные свойства: у любой палочки-выручалочки есть предел возможностей, а у произвола, в отличие от нее, предела не существует до тех пор, пока кто-нибудь не возьмет себе за труд этот предел положить.

Стрельнув глазами в сторону машины, сержант, явно не имевший приказа хватать без разбора и сажать в «обезьянник» всех приезжих, с видимой неохотой вернул водительские документы и снова зашелестел страничками паспорта.

— Из Москвы, значит? — спросил он, зачем-то покосившись на лейтенанта.

— Там написано, — сказал Юрий.

— Ольшанский Олег…

— Николаевич, — подсказал Якушев. Это был один из тех неприятных моментов, которые время от времени напоминали ему, что мелочей в его профессии не бывает. Отъезд его происходил в большой спешке, и в обнаруженные в бардачке «ягуара» документы он заглянул машинально, по привычке и мельком — вот именно, одним глазом. Ему помнилось, что первые буквы его временной фамилии, имени и отчества складываются в аббревиатуру ООН, но стопроцентной уверенности в том, что он именно Николаевич, а не Никифорович или Никодимович, не было.

— Николаевич, верно, — возвращая паспорт, повторил сержант. Разумеется, ничего другого он сказать просто не мог; если бы Юрий, одним глазком посмотрев на свой оперативный псевдоним, ошибся с отчеством, место ему было бы не в отделе генерала Алексеева, а в богадельне. — А зачем, если не секрет, пожаловали в наши края?

— А я что, обязан перед вами отчитываться? — удивленно приподнял брови Якушев. — Ну, предположим, в гости.

— Предположим, в гости, — повторил сержант и снова бросил косой многозначительный взгляд на безмолвно наблюдающего за развитием событий лейтенанта. — А к кому? Я тут, можно сказать, всех знаю.

— Если всех знаете, зачем спрашивать? — немедленно наказал его за излишнюю общительность Юрий. — Вы же видите, в чью калитку я звоню!

— И в чью же, по-вашему, калитку вы звоните? — пришел на выручку обиженно насупившемуся напарнику лейтенант.

— В калитку директора завода «Точмаш» Горчакова Михаила Васильевича, — предельно недовольным тоном сообщил Юрий. — Я что, ошибся адресом?

— Да нет, — сказал лейтенант, — не ошиблись. Только его дома нет. Он сейчас на заводе, у них там какое-то ЧП…

— А семья его где?

— Да я их что… гм… Что я им — нянька? — обиделся патрульный. — Может, в гости ушли, может, в отпуск укатили — на море, в Египет или в Турцию… Откуда я знаю? Вы бы лучше в гостиницу ехали, тут недалеко — вон на том углу налево повернете, и через пару километров будет вам гостиница. А Горчакова ждать не стоит, там у них что-то серьезное, до утра точно не вернется.

— А как проехать на «Точмаш»? — невинным тоном поинтересовался Юрий.

Патрульные заметно напряглись. Сержант, как младенец в пустышку, вцепился в казенник автомата, ища успокоения в привычной тяжести вороненого металла, а лейтенант озадаченно дернул книзу козырек фуражки.

— А зачем вам на «Точмаш»? — спросил он.

— Машину заточить, — сказал Юрий, кивнув в сторону «ягуара», и, опять не к месту вспомнив Джеймса Бонда, добавил: — Под «астон-мартин».

— Типа, как у агента ноль-ноль семь? — неожиданно блеснул эрудицией сержант.

— Что за допрос, командир? — подчеркнуто проигнорировав этого знатока бондианы, строго осведомился Якушев у лейтенанта. — В чем дело? Знака, запрещающего стоянку, здесь нет, и закона, ограничивающего право гражданина Российской Федерации гостить у другого гражданина Российской Федерации, я не знаю. А если существует какое-нибудь постановление местных властей, вводящее такое ограничение, оно явно противоречит российской Конституции. Я трезв, не нарушаю общественного порядка, так какого дьявола, повторяю, я должен перед вами отчитываться?

— Ничего вы мне не должны, — буркнул лейтенант и небрежно взял под козырек. Выглядело это так, словно он не отдавал честь, а лениво отгонял вьющуюся перед лицом надоедливую муху. — Счастливого пути. Гостиница налево и прямо.

— А «Точмаш»? — лишний раз подтверждая справедливость нелестного мнения жителей глубинки о москвичах, требовательно напомнил Якушев.

— А я вам не справочное бюро, — сравнял счет лейтенант, и, дернув за рукав сержанта, который сверлил Юрия неприязненным взглядом из-под козырька кепи, направился к машине.

— Ну, не козлы?! — вполголоса воззвал Юрий к наливающимся густой вечерней синевой небесам, сел за руль, запустил двигатель, включил фары и, раздвигая хромированной решеткой радиатора плотный, теплый, как парное молоко, пахнущий луговыми травами воздух, повел «ягуар» в указанном лейтенантом направлении.

«Бобик» проводил его до самой гостиницы, посвечивая фарами в зеркала, и, забросив полупустую сумку и чехол с костюмом в выделенный ему номер, Юрий совсем не удивился, когда, выглянув в окно, увидел полицейскую машину на противоположной стороне улицы.

Это было неприятно, но совсем не страшно: удобства в здешнем «Хилтоне» размещались на этаже, и окно туалета, как уже успел убедиться Якушев, выходило во двор.

Подполковник полиции Анатолий Павлович Сарайкин сидел за письменным столом в своем рабочем кабинете и задумчиво ковырял в носу, время от времени облизывая извлеченный из ноздри палец. Он знал, что это не просто дурная, а отвратительная привычка, но что с того? На людях, даже в кругу семьи, он этим не занимается, и кому какое дело, чем он грешит наедине с собой?

Действующий президент неодобрительно наблюдал за манипуляциями подполковника с висящего у него за спиной портрета, но Сарайкина этот строгий взгляд нисколечко не волновал: времена, когда такие портреты внушали священный трепет наравне с иконами, к счастью, остались в прошлом. Портрет — это просто прямоугольник запачканной типографской краской бумаги. Это во-первых. А во-вторых, президент — точно такой же человек, как и все простые смертные, и ничто человеческое ему не чуждо. Кто знает, чем он занимается, когда его никто не видит? В чиновнике любого уровня главное — то, как он работает, а его маленькие слабости — его же личное дело. Подполковник Сарайкин считал, что работает хорошо — отчетность, по крайности, в порядке, и взысканий на него не налагали уже лет пять, если не больше. Чего ж еще-то? А президент, между прочим, не напрасно повешен лицом к двери, за спиной у Анатолия Павловича. Не за ним он наблюдает, не на него хмурится, а на тех, кто входит в дверь. Затем его туда и повесили, чтобы каждый, кто переступает порог кабинета, лишний раз вспомнил, КТО висит… то есть, тьфу ты! — кто стоит у подполковника Сарайкина за плечами.

Маленькие слабости наподобие привычки ковырять в носу, считал подполковник Сарайкин, себе нужно прощать. А то будет как с той старухой, про которую, помнится, за бутылкой рассказывал местный священник, отец Игнатий. Приходит это она на исповедь и кается: прости, батюшка, согрешила — в речке третьего дня купалась, не утерпела и в воду пукнула! Ну, вот что ей, дуре старой, на это скажешь?