Белая гвардия

«Маршал Ворошилов», украшенный многочисленными флагами расцвечивания, прямо-таки сверкал чистотой. Нельзя сказать, что к трапу тянулась километровая очередь аборигенов, но их пришло ох как немало. Приходилось признать, что неведомый деятель из Главного политуправления, придумав эту экскурсию, все же сыграл неглупо: французы ничего подобного не допускали ни в колониальные времена, ни теперь. А здесь — пожалуйста, дорогие граждане независимой державы, можете сколько угодно разгуливать по палубе советского военного корабля, и в самом деле внушительного, заглядывать в дуло носового орудия, восторгаясь калибром, пялиться на ракетные установки и шестистволки малого калибра… Внутрь, разумеется, никого не пускали, там и сям торчали бравые матросики (иные, Мазур определил наметанным глазом, были откровенно староваты даже для сверхсрочников) — но местному непритязательному народу, охочему на всякие зрелища, и прогулка по палубе надолго запомнится…

Таня, он быстро определил, относилась ко всему окружающему с самым живым интересом. На него, наоборот, нахлынули на самые простые чувства, где и ностальгия была намешана, и еще что-то. Десять лет назад именно это носовое орудие громыхало чуть ли не над ухом, лупя по рвавшимся в порт мятежникам Хасана, пока Мазур с группой прикрывал погрузку архивов. А эти самые ракетные установки работали по хасановским вертолетам. Где-то примерно вот здесь он и стоял тогда у борта, «Ворошилов» полным ходом уходил в море, а над Эль-Бахлаком вставали дымы пожарищ, и одна сверхдержава проиграла Эль-Бахлак, но и другая, как позже оказалось, вовсе его не выиграла, и вообще, по большому счету, все было зря, мелкая стычка пешек в уголке грандиозной шахматной доски…

— И каковы же впечатления, Татьяна Илларионовна? — спросил он беззаботно, отгоняя прошлое.

— Великолепно! — воскликнула она. — Я и не думала, что у вас есть такие корабли.

— И что же вы думали, интересно? — спросил Мазур с усмешкой. — Что у нас плавают на деревянных челнах бородатые комиссары в буденовках?

— Ну что вы. Я как-никак училась в Париже… Просто… — Таня замялась, подыскивая слова. — Просто так уж сложилось, что я, собственно говоря, никогда и не интересовалась Совде… Советским Союзом. Уж не знаю, как вы к этому и отнесетесь, но я никогда и не чувствовала себя русской. Это чудовищно?

— По-моему, это нормально, — подумав, сказал Мазур. — Коли уж вас ничто не связывает…

Она задумчиво произнесла:

— Папа постоянно твердил: «Мы, русские»… Но в том-то и дело, что это ничем не подкреплялось, понимаете? Зато мама… когда была жива… (на ее очаровательное личико набежала тень), и тетушки, и дядюшки, и бабушка с дедушкой… Они все не просто говорили «мы, французы…» Они меня возили во Францию столько раз, я там прожила у родственников, если суммировать, не менее пары лет, а потом университет, Париж… Я француженка, пожалуй.

— Одного я не пойму, — сказал Мазур искренне. — Почему вы в таком случае не переберетесь во Францию? Я слышал от вашего отца, что ваши французские родственники богаты и многочисленны…

— Ну да, у дяди Робера есть даже замок в Оверни, старинный, купленный у разорившихся потомков какого-то графа, чуть ли даже не из Монморанси… И все ко мне прекрасно относятся, — она чуть растерянно улыбнулась. — Не могу и объяснить, Кирилл Степанович… Такое впечатление, будто родина — здесь. Вы, наверное, не знаете, но такое со многими белыми, родившимися здесь, случается…

Она говорила доверительно и открыто, прямо смотрела в глаза — и все равно, Мазур прекрасно чувствовал, меж ними оставалась та самая стена, не позволявшая надеяться ни за что большее. «Ну и ладно, — сердито подумал он. — Ишь, неотразимчик… Мало ли на свете синеглазых златовласок… Нет, но какая прелесть…»

Таня непринужденно продолжала:

— Самое смешное, что многие из родственников не просто задавали тот же самый вопрос, а предлагали…

Она оборвала на полуслове, глядя через его плечо. Мазур тоже с профессиональной быстротой обернулся на отчаянный визг тормозов — подсознание отметило, что для окружающей обстановки это неправильныйзвук, и рука автоматически метнулась к кобуре из белоснежной кожи, отнюдь не пустовавшей согласно африканской специфике…

Люди у трапа шарахнулись — затормозивший с отчаянным визгом и скрежетом небольшой грузовичок-пикан едва ли не уперся в них бампером. В кузове у него явственно различалась непонятная штука наподобие детских качелей, стоявший рядом с ней черный нажал на что-то ногой — и высоко в воздух взлетел белоснежный ком, рассыпаясь на множество порхающих листков.

Взревел мотор, грузовичок, лихо разворачиваясь, помчался прочь. Тут-то и захлопали пистолетные выстрелы — вслед за машиной, отчаянно паля на бегу, кинулось с полдюжины молодчиков в штатском. А, ну да, полковник Мтанга ни за что не оставил бы такое мероприятие без своих тихарей… Грузовичок, набирая скорость, скрылся за пакгаузом, тихари, упрямо неслись следом, уже не стреляя, — и где-то далеко за пакгаузами простучала автоматная очередь, завыла полицейская сирена.

Мазур перевел дух, бессмысленно глядя на тучу опускавшихся все ниже листовок: ерунда, не диверсия, не теракт, всего-то пачка прокламаций, запущенных в воздух какой-то нехитрой катапультой…

Все — и на палубе, и на пирсе — так и стояли в некотором оцепенении. Листовки бесшумно опускались на бетон пирса, на палубу, уже изрядно истоптанную сотнями ног. Мазур поймал одну в воздухе, присмотрелся: очень крупный шрифт, не столь уж и длинный текст с обилием восклицательных знаков, да вот беда — на французском…

— Что это? — спросил он, протягивая Тане листовку.

Девушка прочитала быстро, подняла на него удивленные глаза:

— Странно… Этовроде бы давненько улеглось, а уж приплетать сюда вас… Короче говоря, это обращение к коси. С призывом быть настороже и не доверять русским… потому что русские сюда прибывают, чтобы помочь фулу устроить резню, — она пожала плечами. — Ничего не понимаю. Этовроде бы давно улеглось, никто не вспоминал всерьез, никто не разжигал…

«Значит, нашелся ухарь… с бензинчиком», — сердито подумал Мазур. О чем уже говорилось.

Он взял у Тани напечатанную на скверной бумаге листовку, аккуратно сложил вчетверо и сунул в карман — Лаврику пригодится…

Глава шестая

Боевой сподвижник и прочие

Клинок с золотой надписью по синеве в последний раз свистяще рассек воздух. Сделав еще несколько выпадов, Лаврик сунул саблю в ножны, сказал не без сожаления:

— Хороша железка, я бы себе тоже взял…

— Валяй, за чем дело стало? — сказал Мазур. — Там их еще столько… Точно таких нет, но интересных куча.

— Денег не хватит, — грустно сказал Лаврик. — Мне еще девушке подарки покупать, раз подвернулась такая оказия… Да и жене тоже… Вот если дотянем до следующей здешней получки… Самое смешное, вполне можем и дотянуть. Продержаться не месяц, а самое малое два.

— Понятно, — сказал Мазур. — Папа все еще волокитит переговоры по алмазам?

— Да не то чтобы, — ухмыльнулся Лаврик. — Он их попросту отложил, мотивируя это тем, что чересчур уж много трудов и забот отнимает предстоящая коронация и вообще введение монархии…

— Папа на высоте, — не без уважения констатировал Мазур. — А французы не давят?

— Не давят. Юмор в том, что коронация для них так же важна, как и для Папы.

— Им-то что за радость в этой клоунаде?

— Ну, не скажи, — прищурился Лаврик. — Не стоило бы употреблять столь уничижительных эпитетов. Клоунада — это у Бокассы. Это Бокасса невеликого ума. Благородный дон, сделал себя императором исключительно из жажды почестей. Папа у нас поумнее будет… Ты, правда, еще не врубаешься? Королем ему будет житься гораздо безопаснее. Прикинь… Свергать короля — задача гораздо более трудная, чем просто президента, будь он хоть генералиссимус. Во-первых, король — это уже иноекачество. Тот, кто задумал путч против президента — мятежник. Тот, кто хочет свергнуть короля — претендент на престол. О-о-очень большая разница между этими понятиями. Просто переворот может устроить кто угодно — в Португалии были главным образом капитаны и майоры, а Батиста вообще был сержантом, правда, на приличной должности, не в каптерке сидел… Претендент на престол просто-таки обязан не уступать Папе знатностью рода и генеалогическим древом — что автоматически и резко сужает круг кандидатов. Всегда найдется масса народу, который возмутится: почему именно это рыло вздумало пролезть в короли? Друг за другом будут следить почище, чем сейчас Мтанга за ними за всеми… Во-вторых. Появляется дополнительная приманка для элиты. Теперь они будут не о путче думать, а драться за графские и баронские титулы, интриговать вовсю, как это было когда-то на Гаити. Опять-таки меньше будут думать о перевороте. Папа и историю знает неплохо, и человеческую природу. Монархия — это добавка стабильности. И французы это прекрасно понимают, даром что кучу своих королей свергли… Усек?