Вне закона

«Буду в 12», — написал он на клейкой бумажной лентe и, повесив замок, заглянул в стекляшку в конце коридора.

— Слышь, Андрей Егорыч, — спросил у дежурного, ты про президента кино смотрел?

— Ну, — сосредоточенно вылавливая в термосе жирный кусок мяса, откликнулся тот.

— Чем там дело кончилось? Телохранителя пришили в вертолете, а дальше я не досмотрел.

— А, так он же сам все это и подстроил.

— Кто?

— Президент.

— Ну да?!

— Точно.

— Зачем?

— Ясное дело, чтоб руки себе развязать. Чрезвычайку ввести, парламент скинуть. Короче, порядок в государстве навесть.

Юрисконсульт помотал головой, поскреб в затылке.

— Да-а, — вздохнул, — дела. Семьдесят второй пахнет.

— Чего?

— Организационная деятельность, направленная к совершению особо опасных государственных преступлений. От десяти до пятнадцати или вышка с конфискацией имущества. Ладно, Егорыч, пока!

Егорыч застыл, не донеся ложку до рта.

— Так они ж негры, у них, наверно, по-другому, — сказал он вслед.

Снова была осень. Тридцать третья на его счету. Сухая, солнечная и по-особому унылая — такой, во всяком случае, ока кажется человеку, который устал радоваться просто небу, просто солнцу и тому, что еще не умер.

«Это как посмотреть, — сказал кто-то внутри. — У тебя, в отличие от этой старухи с протянутой рукой, контора имеется. Даром что государственная, зато почти своя, спокойная. Ты до Христовых лет дожил, а многим этого было не дано. Да и в миссии своей земной с Христом, почитай, сравнялся. Людей учишь, как правильно жить, как не оступиться, неприятностей избежать, к кому обратиться. Он тоже своего рода юрисконсультом был: статья первая — не убий, статья вторая — не воруй…»

— Мне колбасы вон той, из останков, отрежьте полкило.

— Из каких еще останков?

— Я не знаю, из каких. Написано «Останкинская»…

— В кассу.

Прикупив в бакалее длинных макарон — трубочками, как в детстве, он перебежал через дорогу и вскочил на подножку до отказа забитого троллейбуса.

Дома его ждал сонный пес. Квартира хранила запах подгнившего от частого мытья паркета и изредка появлявшихся здесь женщин. Они были не из тех, что ждут. Правда, была одна такая — он хранил ее письма и фотографии. Предстоящая поездка к ней казалась единственной радостью, способной изменить жизнь к лучшему.

Пес положил мохнатую лапу на край кухонного стола.

— Имей терпение, — засовывая в кипящую воду макароны, сказал хозяин. — Слушай. Тебе нужен сертификат установленного образца из Кинологического совета. Понял?

Пес кивнул.

— Это еще не все. Ветеринарная справка от врача. Завтра пойдем в лечебницу к Преображенскому.

Пес замотал головой.

— Пойдешь как миленький!.. Дальше. В сертификате я должен сделать отметку об обратном ввозе. Не вздумай там остаться, иначе я понесу ответственность по статье 113 Таможенного кодекса. Пошлину не платим. На пошлину купим в «Ласточке» антрекотов на дорогу.

При слове «антрекоты» пес завилял хвостом.

— Все. А пока — макароны по-флотски.

Обедали молча. Хозяин листал потрепанный детектив с интригующим названием «Мертвые не кусаются». Тщательно вымыв посуду за собой и спиногрызом, направился в комнату. Нанес несколько ударов по кожаному мешку, с удовлетворением отметив, что боль в ребрах, все еще напоминавшая о прошлогоднем поединке, притупилась.

«Неужели уже год, Пьер? — мысленно обратился он к фотографии на стене. — Неужели… завтра… год?..»

Сделал несколько звонков. Частично деловых, а в основном праздных, потому что все, кому звонил, сами знали о месте и времени встречи. Переодевшись в спортивный костюм, отправился на пробежку.

— Пошли, лодырь, — позвал пса.

Былые тренировки с полной нагрузкой теперь заменил легкий джоггинг — километров через пять начинали болеть отбитые легкие. Но и это было победой: еще полгода назад он не мог пробежать и двух.

2

Пименов нервничал, и у него были на то веские основания, хотя никто не догадался бы о его состоянии ни по тону, ни по выражению глаз. Он умел владеть собой, тон всегда оставался ровным, взгляд проницательным. Умение слушать и предвидеть удерживало его во главе акционерного общества «Руно» почти семь лет. Он подбирал кадры и распределял акции, а потому считался хозяином по праву. Львиная доля дивидендов распределялась по его усмотрению и оседала в карманах нужных людей. О том, кто были эти люди, знали только избранные. Знали они и об истинном источнике прибыли, хотя опытные производственники и финансисты догадывались, что ни цистерны с полиэтиленимином, ни сухогрузы с хайпалоном не способны приносить такие барыши, даже если возвращались в страну с тоннами бумаги и гектолитрами красок и клеев. Но вопросы задавать было не принято — каждый, кто хотел знать больше, чем отводилось штатным расписанием, по меньшей мере устранялся от дел.

Валентин Иванович ничего не повторял дважды и никогда не менял решений. Для одних его слова были руководством к действию, для других означали приговор. За глаза его звали Язоном. Счета в банках Авиньона и Сарагосы еще не могли обеспечить ему безбедную старость, и он понимал, что там пополнить их удастся едва ли. Так что идти на попятную было рановато — слишком долог и тернист оказался путь к нынешнему положению.

К тому же — Светлана, залог безоблачной старости. В жизни Пименова ей отводилось все больше места.

С часу ночи, когда его потревожили звонком, Пименов не сомкнул век. Впрочем, состояние волчьей напряженности уже давно не позволяло испытывать полноценного удовольствия от сна.

Он допил коньяк, погасил «Гавану» в тяжелой пепельницe-черепе. Глазницы черепа при этом зловеще сверкнули — загорелась лампочка, подарок из МТУ 30/25-а. Сзади за Пименовым стояли два мордоворота в мешковатых костюмах — проверенные, без комплексов, люди.

Ровно в восемь прибыли посланцы из Питера.

— Вчера на таможне в Бресте была задержана крупная партия нашего груза, — без обиняков начал Пименов. — Махров из Киева получил повестку в прокуратуру. Наложен арест на склады во Франкфурте.

Гольдин опустился на стул.

— Помоги ему встать, — обратился Пименов к телохранителю. — Ему, кажется, стоять тяжело.

Гольдин вскочил, не дожидаясь помощи.

— Подозреваете кого-то из нас? — не глядя на патрона, спросил Севостьянов.

— Пока не найдется виновный в утечке, никаких действий. И никаких поступлений на ваши счета! Или уберем иуду, или я уберу всех вас. Вы меня знаете, — Пименов направился к выходу, предоставив им самим разбираться в происшедшем.

И только после того, как за его телохранителями закрылась дверь, собравшиеся позволили себе сесть. Тягостная тишина повисла надолго.

— Семь лет, — вздохнул Гольдин. — В Бресте перед прибытием груза заменили наряд… Если Язон не отмажется, дело можно считать проигранным.

— Поменять партнеров и каналы транспортировки все равно придется. — Севостьянов начал издалека. — Сейчас и это невозможно: засыпались окончательно, по управлению пройдет директива, продукцию станут шерстить на всех таможнях.

— Мне кажется, вопрос поставлен иначе, — осторожно вставил Адамов, отвечавший за балтийский «куст».

— На всех нас такие дела, что закладывать товар — себе же «вышку» подписывать. Невыгодно никому.

— Акционеры, — выдохнул Адамов первое обвинение, — сверху решили прикрыть, жареным запахло. По-крупному играют, а крайние мы.

— Их счета от нас далеко, там рука руку моет, — направлял разговор Севостьянов. — Предложено столкнуться лбами. Перегрыземся — и только.

Все воззрились на Севостьянова.

— Мне не нравится эта баба, — понизил голос Севостьянов. — От смерти синдиката Язону проку мало. Ушел бы втихую. Официально-то, без протоколов!.. Но Язон сам не в себе. Провал тянет миллионов на пять как минимум.

— А Света при чем? Ей все это зачем? — недоумевал Адамов.

— Мало ли… События торопит, чтобы отвалить. А может, и просто боится.