Наперегонки со смертью

– Гена, тебя к телефону. – В дверном проеме клоповника нарисовалась внушительная фигура Кокошкиной.

– Кто?

– Первый отдел, – почему-то шепотом ответила Люсинда.

– Благодарствую, – сказал я несколько выспренно и поспешил в ее кабинетик – крохотный деревянный домик на курьих ножках, который Кокошкиной смастерили заводские умельцы из деревянных дощечек, остатков тары.

Домик-кабинет вплотную примыкал к клоповнику и возвышался над ним словно башня игрушечного замка. Внутри было очень даже клево; особенно меня умиляли кружевные занавески и пузатый самовар в окружении чашек. От кабинета веяло домашним уютом и умиротворенностью.

– Слушаю, Чернов! – бодро рявкнул я в телефонную трубку.

– Не кричи, ты не на параде, – раздался в ответ глуховатый голос начальника первого отдела Василия Прокофьевича Тополева, полковника в отставке. – Зайди ко мне. И побыстрее. Чтобы одна нога была там, а другая – здесь.

– Уже бегу…

Кокошкина опасливо отступила в сторону, будто я был заразным. Я поневоле восхитился – ну и нюх у Люсинды! Она была уверена, что неприятностей мне не миновать. Я тоже…

– Хорош… сокол ясный… – Тополев смотрел на меня как на таракана, который плавал в солдатском супе. – Ты что меня подводишь, Чернов?

– Василий Прокофьевич, вы о чем?

– Все о том же. Я насчет твоего морального облика.

– Так ведь на работе у меня все нормально. Получил недавно благодарность в приказе по отделу и денежную премию.

– Я тоже получил… – Тополев бросил на стол передо мной лист бумаги. – Телегу. На экспедитора Геннадия Чернова. Из милиции.

– А с каких это пор такие бумаги попадают к вам, минуя отдел кадров?

– Оказывается, ты очень грамотный мальчик… – со скепсисом в голосе сказал Василий Прокофьевич. – Я изъял их. Благо у меня в отделе кадров… кгм!.. есть свои люди.

– Спасибо, Василий Прокофьевич, – поблагодарил я Тополева от всей души. – Надеюсь, эта кляуза пойдет в мусорную корзину?

– Кляуза? Ну ты нахал… Это официальная бумага, на которую отдел кадров обязан дать ответ.

– Так ведь бумаги иногда теряются…

– Бывает. Но прежде ты мне объяснишь, почему тебя загребли как бомжа. Здесь написано, что ты был пьян и вел себя отвратительно.

– Я еще молод, Василий Прокофьевич. Ладно, скажем так – относительно молод. А в таком возрасте человеку присуще совершать разные глупости. Вот я и…

– Ну не до такой же степени! Ты оказался в компании развратных девиц и парней с уголовным прошлым. И все вы были голыми!

– Нет, не все. И не совсем голые. А я вообще был одет в спортивный костюм. Это менты накатали такую телегу из вредности. Я очень не понравился одному капитану. Мы с ним не нашли общий язык.

– Геннадий, ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты мне как сын… – Глаза Тополева неожиданно увлажнились.

Я смущенно переминался с ноги на ногу. И на это были веские причины. Василий Прокофьевич как раз и был тем человеком, который составил мне протекцию при поступлении на работу в отдел снабжения. В свое время мне пришлось служить в том же подразделении, что и его сын Сергей. Он погиб при исполнении, как герой. В семье Тополевых Сергей был единственным ребенком.

Когда я устраивался на завод, то, не мудрствуя лукаво, пошел прямиком к Василию Прокофьевичу и показал ему армейскую фотографию, на которой, кроме других парней, были изображены я и его сын. С моей стороны это было не совсем этично, но у меня просто не оставалось иного выбора. Снимок я подарил Василию Прокофьевичу, который настолько расчувствовался, что пустил скупую мужскую слезу.

– Спасибо, Василий Прокофьевич… – Мне вдруг стало стыдно. – Вы так много для меня сделали, а я… – Слова застряли в горле и я судорожно сглотнул. – Так получилось…

Я хотел ему сказать, что мои проблемы, похоже, только начинаются, но благоразумно сдержался. Всему свое время. Несмотря на армейскую прямолинейность, которую иногда принимают за косность, Тополев был далеко не глупым и очень порядочным человеком.

Новое заводское начальство не любило Василия Прокофьевича за прямоту, независимость и резкость суждений, но ссориться по крупному не решалось. Все хорошо знали, что Тополев дружен со многими армейскими шишками. А собратья по оружию своих так просто не сдают…

– А все ли ты мне рассказал, друг ситный? – вдруг спросил Василий Прокофьевич, буровя меня своими серыми глазами, несколько поблекшими от прожитых лет.

Вот старый чертяка! Все-таки вычислил мои переживания. Да, опыт – большое дело.

Сколько таких гавриков, как я, прошло через его руки – не счесть. Поневоле станешь большим психологом.

– Василий Прокофьевич, вы мне простите… – Я заколебался; но только на миг. – Мне бы не хотелось вам лгать. Когда-нибудь… в общем, потом вы все поймете. Еще раз прошу – извините.

– Ну ладно, ладно… – Тополев сокрушенно покачал седой головой. – У каждого человека есть какие-то секреты. А у молодого – тем более. Ты хлопец самостоятельный, грамотный, тебя учить – только портить. Надеюсь, что сам сообразишь куда двигаться. А эту кляузу, – он небрежно скомкал милицейскую бумагу, – я определю в надлежащее место. Можешь о ней забыть…

Конец рабочего дня на заводской проходной напоминает вселенский шмон. Пропускная способность "Кольца" – так назвали круглую комнату, оборудованную специальной электронной аппаратурой – мизерная, и народ, который проходит испытание на честность, движется с черепашьей скоростью. Как в былые времена при посещении мавзолея главного коммунистического вождя. Различные зарубежные детекторы, купленные за бешенные деньги новыми хозяевами предприятия, могут вычислить даже алмазную пылинку в кармане, не говоря уже про образцы покрупнее. Охрана и дежурный психолог (заводское ноу-хау) буровят каждого глазами словно лазерами, выискивая среди толпы подозрительные личности, которые не могут совладать со своими нервами. Мандражирует – значит рыло в пуху. За шкирку такого и в отделение индивидуального досмотра. Как в бане: женщины – налево, мужчины – направо. А там будьте любезны раздеться догола и, пока мы про рубчику прощупаем ваше шмотье, пожаловать к проктологу (или гинекологу – если вы дама). Который с помощью современной медицинской техники осмотрит ваши самые интимные и интересные места – вдруг вы решили использовать их в качестве тайника для драгоценных камешков?

В общем, выход за ворота завода после окончания рабочей смены процедура длительная, неприятная, но в то же самое время очень познавательная. Чего только не наслушаешься за долгие минуты топтания почти на месте в любую погоду и любое время года.

Милейший и умнейший Владимир Даль, составитель "Толкового словаря", по сравнения с некоторыми представителями рабочего коллектива завода "Алмаз" просто дилетант в "великом и могучем" русском языке. Одних синонимов к слову "украсть" ему бы наговорили еще на одну книгу. Я уже не вспоминаю про наш сленг (это если по научному), который настолько обширен и многогранен, что давно заслуживает многотомного академического издания. Могу только добавить, что в этом плане женщины вовсе не отстают от мужчин. Скорее наоборот. Поэтому, да здравствует гидра эмансипации!

Я терпеливо ждал, пока меня не проглотит квадратная пасть "Кольца". Двустворчатые двери из витринного стекла бесшумно взмахивали своими прозрачными крыльями, загоняя внутрь глухо урчащий озлобленный народ, а вокруг меня теснились самые нетерпеливые, пытавшиеся проскочить вне очереди. Наверное, своим отрешенным видом я внушал им доверие. Впрочем, мне, в отличие от многих других, спешить было некуда.

Но на самом деле я только прикидывался, что стою столбом и ловлю открытым ртом осенних мух. Совсем даже напротив – все мои органы чувств работали на полную мощность. И причиной этому был шустрый малый с блудливыми глазками и дурно пахнущим щербатым хлебалом, которого все кликали Вальтоша. Он терся около меня, словно кобель возле суки у которой началась течка. С чего бы?