Китайская принцесса

Рене КЛЕР

КИТАЙСКАЯ ПРИНЦЕССА

Почему я такой?

Значит, таким мне положено быть...

Здесь - да.

Ну, а если где-то еще?

На полюсе?

У экватора?

Или на Сатурне?

Дидро, Сон д'Аламбера

Как счастлив должен быть провинциал, у которого есть чердак, где, как в молчаливой памяти, оказываются свалены письма, портреты и масса безделушек, не имеющих достаточной цены, чтобы заботиться о них, но и не настолько позабытых, чтобы без сожаления от них избавиться. Городской житель, ограниченный размерами своего горизонтального улья, вынужден подчас ради настоящего производить сортировку предметов минувшей жизни, обрывая один за другим листки своего былого существования и таким образом получая возможность определить ценность собственной пыли и самому совершить похоронную процедуру, которой, существуй чердак, пришлось бы заняться какому-нибудь наследнику, не чувствительному к привлекательности позабытых фраз и пустых флаконов из-под духов.

***

Я как раз отдавался этому неблагодарному делу, когда среди пожелтевших бумаг, испещренных неизвестными почерками и моим собственным, внезапно обнаружил рукописную тетрадь, которая непонятным образом оказалась в моем архиве. Не спрашивайте имя автора и насколько описанная в ней история выдумана или имела место в действительности. Я не в силах ответить, и вы это поймете после того, как прочтете то, что за сим следует. Глава первая Почему я родился в Париже в один из июньских дней начала века? С этого вопроса начинаются все мои проблемы. Если бы отец женился на моей матери на несколько недель позднее, я бы увидел свет под другой звездой. Тогда бы, являясь с запозданием на различные назначенные мне судьбой свидания, я бы познал совсем иную жизнь, оказался бы неповинен в тех ошибках, которые мне приписывают сегодня. Тем же, кто расположен осуждать меня за мои поступки, я отвечаю, что единственный мой промах заключается в том, что я появился на свет с пунктуальностью, за которую, надо признать, не несу никакой ответственности.

Более того, я отнюдь не виноват в факте знакомства моих родителей. Если бы, не познакомившись с моей матерью, отец нашел себе другую жену, а она, не встретив отца, - другого мужа, из каких частиц оказался бы я сложен в конце концов?

Смогло ли тогда мое "я", которое представляется мне таким цельным, таким насыщенным и весомым, будучи разделенным на две равные части и перемешанным с другими чужеродными элементами, прогуливаться по свету, принадлежа двум разным телам? Что стало бы с моей разделенной на две части душой? С моей разделенной надвое свободной волей? Моя мать от этого предполагаемого мужа могла бы родить мальчика, а отец от воображаемой женщины - девочку. Носитель части моего естества, мальчик, мог бы встретить девочку, наделенную другой моей половиной.

Достигнув зрелого возраста, эти парень и девушка могли бы понравиться друг другу, полюбить, пожениться. Таким образом, наполовину существо женского пола, наполовину мужского, я оказался бы воссоединен с самим собой узами брака, от него бы родились дети, которые в свою очередь... Но остановимся на этом. Такое начало рассказа, который мне бы хотелось наделить максимальной ясностью, уже свидетельствует, как трудно мне было бы изложить устно свою исповедь. Меня бы сразу заставили замолчать. Пусть же эта рукопись расскажет за меня всем тем, у кого достаточно здравого смысла, что, как это ни покажется удивительным, я им тоже обладаю в известной мере.

Мои родители были мелкими буржуа. Отец, страховой агент, добился сносного положения в компании, где работал. С раннего детства я только и слышал разговоры о пожарах, граде, несчастных случаях, насилиях - о всех видах вреда, наносимых природой и людьми. Теряя характер ужасных бедствий, они превращались в кабинете моего отца в ряд цифр, готовых покорно занять положенное им место в статистических отчетах.

То, что, оказывается, можно заранее высчитать размер ущерба, причиненного каждым летом ударами молнии, представлялось мне фактом, заслуживающим уважения. Но зато более или менее точные подсчеты количества ежегодно совершаемых ограблений и самоубийств склоняют меня и сегодня к весьма скептическим размышлениям относительно человеческого общества и свободы действий, данной тем, кто его составляет.

Мой отец не был обременен подобными мыслями. Случайность и рок были для него словами, лишенными смысла. Подобно мольеровскому врачу, которого ничуть не волнует причина смерти, лишь бы она соответствовала учебникам факультета медицины, он не без удовлетворения воспринимал беды своих ближних, лишь бы ближние обладали полисом, законно составленным уважаемой страховой компанией.

Он и сам должным образом застраховался, так что, идя ко дну во время рыбалки, мог с полным основанием считать, что стал жертвой оговоренного законом несчастного случая и что благодаря его дальновидности его семья, состоявшая из матери и меня, не будет ни в чем нуждаться.

Именно по этому печальному поводу я и получил возможность впервые обнаружить то, что называют, в зависимости от миропонимания каждого человека, превратностями игры или неисповедимыми путями Господними. Страховой компании удалось доказать, что драматическое событие, унесшее жизнь моего отца, произошло более чем в шести милях от побережья, тогда как семья застрахованного, как его без всякой иронии продолжали называть, при подобных обстоятельствах могла воспользоваться страховкой лишь в том случае, если он принимал участие в дуэли или имел неосторожность воспользоваться аэропланом.

Тщетно доказывали мы, что злополучная лодка была снесена течением к роковому месту; что если мой отец оказался за пределами той линии, до которой распространялась забота компании о жизни своих клиентов, то это произошло не по его воле. Ничего не помогло. Нам показали составленный собственной рукой усопшего контракт и выплатили, в виде исключения и учитывая его большие заслуги, эфемерную сумму, которая полностью утекла на гонорар адвокату.

Таким образом, все шло к тому, что детство мое пройдет в нищете и заботах о хлебе насущном, что вдовство матери возложит на мои неокрепшие плечи обязанности главы семейства и заставит провести жизнь в борьбе с материальными трудностями... Я и сегодня с умилением представляю себе, каким тщедушным, одетым в черное, склоненным над тетрадками ребенком мне предстояло быть.