Философский камень

— И очень обрадовались, когда попали в плен?

— Ну… меньше, конечно, чем теперь, когда освободился из плена. И еду домой.

— Но вы на войне убивали…

— Нет, господин полковник! — не давая ему закончить, весело закричал Сташек. — Представьте себе, нет. Моя совесть совершенно чиста. Я стрелял, но не убивал. Мне на войне повезло.

— Добряк вы, Сташек, право, добряк, — сбивая пепел с сигареты, задумчиво проговорил полковник. — Добряк и даже, пожалуй, счастливчик. Могло ведь случиться, что вам пришлось бы и убивать. А нет — предстать за это и перед военным судом. Не всегда можно стрелять мимо цели. Война есть волна. Правда, теперь это уже позади, и мы здесь стоим в нижних рубашках.

— А я, господин полковник, и в будущем собираюсь делать то же самое, если придется, — стрелять мимо цели. То есть стрелять не в человека.

— В будущем я вижу вас хозяином большого пивоваренного завода, а не офицером. Или, может быть, вы станете священником?

— Господин полковник! Достаточно того, что брат моего отца и мой воспитатель — священник.

— Да, я запамятовал.

— А пивоваром… Во всяком случае, пить пиво я очень люблю.

Оба они дружно рассмеялись. Потом полковник Грудка, сладко потягиваясь и дыша на холодное стекло окна, сказал:

— Какая все-таки огромная страна — эта Россия. Одно дело, когда смотришь на карту, где в самом центре помещена Австро-Венгерская империя, а все остальное клочками, обрывочками по бокам, и другое дело, когда эти клочки, обрывочки, наоборот, оказываются в центре и, собственно, заполняют всю карту. Тогда умозрительным становится существование на земном шаре вообще любых других стран, кроме этой. В рамках карты их нет, они уже не вмещаются — только Россия и Россия.

— А для меня, господин полковник, сейчас на всех картах существует только Владивосток. — Сташек, как всегда, улыбался.

— Почему только Владивосток?

— Там конец России и начало нашей родины. Когда я ступлю на борт океанского парохода, я буду считать себя уже дома. Если хотите, даже на пивоваренном заводе.

— Для этого нужно совсем немногое: доехать до Владивостока и подняться на борт океанского парохода, идущего в Марсель.

— Что же здесь невозможного?

— Адмирал Колчак так же, как мы, рассчитывал во Владивостоке ступить на борт океанского парохода. Но Колчака уже расстреляли.

— О, верховный правитель был так ненавистен большевикам!

— Мы с вами, капитан Сташек, тоже не сделали для них ничего приятного. Мы не из числа тех, кто остался у большевиков на службе.

— Адмирал Колчак был русский. А мы, господин полковник, иностранцы. И мы находимся под международными гарантиями.

— Адмирал Колчак тоже находился под международными гарантиями, когда принимал на себя тяжкое бремя власти. Но в странах, где происходят революции, единственная гарантия не быть расстрелянным — это застрелиться самому. Всякие другие гарантии ненадежны.

— Вы пессимист, господин полковник, — улыбаясь, сказал капитан Сташек.

— А вы бездумный оптимист, капитан Сташек, — уже сердясь, ответил полковник Грудка.

Он отвернулся, уперся лбом в прохладное стекло. В вагоне было жарко, густо висел табачный дым. Поезд, скрипя железом, тащился на подъем, и за окном медленно отступали назад кривые сосенки, избитые жестокими забайкальскими ветрами. Телеграфные провода; похожие на нотные линейки, то взбегали вверх к серому зимнему небу, то падали вниз, к такой же серой земле.

— Дядя мой, священник, любит повторять, что даже если, вопреки святой Библии, свершится второй всемирный потоп, жизнь будет все равно продолжаться, — сказал Сташек. — Вот это оптимизм! И я его разделяю. Так думать человечнее. И, знаете, мне очень хотелось бы посмотреть именно на ту жизнь, какая будет после второго потопа.

— Улитки и морские ракушки. Это вас удовлетворяет?

— Такого не может случиться, господин полковник! На земле всегда будут жить люди.

И Сташек снова засветился в самой простодушной улыбке.

Полковник хмурился все больше. Сигарета, зажатая между пальцами, давно погасла, он взглянул на нее, поморщился и с силой втиснул окурок в угол оконной рамы, хотя настенная пепельница была совсем рядом.

— Завидую вашему характеру, Сташек… Нет! Совсем не завидую. Даже с тревогой думаю, что было бы, если бы мы поменялись местами. Скорее всего, ни вас, ни меня, ни всех людей, которые сейчас едут с нами в этом поезде, уже на свете не было бы. На болоте, где много журавлей, нельзя быть благодушной лягушкой. Меня больше устраивает положение охотника за журавлями. Я беспокоюсь за вас, капитан Сташек. Если в этой войне вы не погибли, у вас не очень много шансов не погибнуть и в следующей войне.

— А следующей войны уже никогда не будет! — радостно воскликнул Сташек. — К тому же по приезде на родину я немедленно и навсегда сброшу этот мундир. Стану пивоваром. Вы мне подсказали прекрасную профессию.

— Воевать — и для меня занятие не из приятных. Но это все же профессия, вполне достойная профессия. И по приезде на родину я приложу все усилия, чтобы поскорее стать генералом. Поверьте, Сташек, на войне лучше быть фельдфебелем, чем рядовым солдатом, а генералом быть лучше, чем полковником. И я боюсь одного: что новая война случится прежде, чем я успею заслужить генеральские погоны. — Он провел рукой по своим пышным, чуть тронутым сединой волосам. — Не пора ли нам вернуться к игре? До Владивостока еще далеко. И вы, Сташек, успеете весело проиграть оставшиеся деньги.

— Готов, господин полковник! Но прежде мне хочется на одну минуту заглянуть в свое купе. Я обещал мальчику показать интересный карточный фокус.

— А! Очень кстати. Что вы думаете делать дальше с этим мальчиком? Он уже совершенно здоров.

— Вероятно, если захочет, увезу с собой в Прагу. Он теперь круглый сирота. И такой приятный, ласковый. А пивовару Сташеку помощник пригодится. Патер, мой дядя, тоже будет рад. Жена, может быть, меньше. Особенно когда у нас появятся свои дети. Но это мы с Блаженой уладим легко.

— Вы еще не женаты, Сташек!

— Так точно, господин полковник. Но я непременно женюсь на Блажене. Эта проклятая война на целых шесть лет продлила мою бесполезную холостяцкую жизнь.

Полковник слегка прищурился.

— Ну, бесполезной она у вас была не все эти шесть лет. Мне кое-что известно, Сташек.

— Семью, господин полковник, ничто заменить не может, в особенности если знаешь, что тебя ждет чрезвычайно милая девушка. Когда вы мне показываете семейные фотографии, те, где, вы снимались со своей прелестной дочуркой Густой, я неизменно с сожалением думаю: как я опоздал! Мне хотелось бы продолжить нашу дружбу с вами и в Праге, но лучшая дружба, господин полковник, домами, особенно если в одном доме жених, а в другом невеста. Мне хочется завести поскорее свой собственный дом. Ну, и жениха! — Сташек улыбался солнечно, мечтательно. — А мальчик этот, господин полковник, разве вам не нравится?

— Этот мальчик как все мальчики, Сташек. Не больше. Но если бы он мне очень не понравился, он бы давно уже не ехал с нами. И Густа моя не заметила бы потери своего будущего жениха.

— Вы приказали бы сбросить его с поезда? Больного! — В первый раз лицо Сташека сделалось строгим.

— Ну, зачем же, Сташек! «Сбросить»… Просто оставить, вполне естественно, на попечение русских. И мне кажется, это неизбежно придется все-таки сделать во Владивостоке, хотя и очень жаль, что пивовару Сташеку тогда придется искать себе другого помощника до поры, пока подрастут его собственные дети и собственного сына он сможет предложить в женихи моей дочери.

— Но, господин полковник, я действительно хочу взять с собой мальчика. Он из очень хорошей семьи. Его отец был, как я представляю, крупным юристом и крупным исследователем в оккультных науках. Дружил с ныне покойным генералом Каппелем.

— Даже если бы он был сыном самого императора Николая! Впрочем, для сына императора, возможно…

— Я не понимаю.

— Сташек, нельзя же быть таким наивным! Неужели вы полагаете, что на пароход, который будет предоставлен нам, можно будет пройти без всякой проверки кому угодно? Я, например, пока еще совершенно не представляю себе всех обстоятельств нашего отъезда. Но думаю, что на пароход свободно сможет подняться только тот чех или словак, который занесен в официальные списки воинской части. А что касается русских, едущих с нами… Нет, я не хочу быть недобрым пророком, но… Но им придется, очевидно, каждому самому позаботиться о своей судьбе. В том числе и этому мальчику. Что ж, для этого он и не совсем мал.