Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая

На следующий день, когда я и Гога пришли с прогулки, Иван Мирославович сказал, что он ходил к начальнику — попросить узнать, когда у него следующее судебное заседание. Точнее, он писал по этому вопросу заявление, а Петруня его вызвал, при нём позвонил в суд и узнал, что заседание будет на следующей неделе, в четверг.

Как всегда после прогулки Гога предложил попить чаю. В камере имелся большой пятилитровый эмалированный чайник — инвентарь администрации. Но мы им не пользовались, так как кипятильником (одним или двумя) в нём долго нагревалась вода. Каждый кипятил воду и заваривал чай в своей кружке. И пока Гога занимался тем, что переставлял кипятильник на тумбочке из кружки в кружку, открылась дверь и в камеру зашёл молодой парень в кроссовках, чёрных джинсах, белой футболке и надетой поверх футболки расстёгнутой короткой серой болоньевой куртке.

— Принимайте, — сказал прапорщик Женя, занеся за ним скатку и, вернувшись в коридор, ещё одну железную кровать.

Молодой человек и уже наш четвёртый сокамерник — невысокого роста худенький парень, почти мальчуган — поставил на пол полиэтиленовый пакет и дружественно пожал всем руки.

С его губ не сходила улыбка. Он старался вести себя бодро и весело — по-взрослому. Начал разговор:

— Ого, вы все такие огромные, а я такой маленький!

Но в его глазах был недетский испуг.

— О, и тут видеокамера! Мама, куда я попал!

— Снимай куртку, присаживайся, — сказал Гога. — Чай пить будешь?

— Сначала присаживайся! — с озорным тоном в голосе сказал молодой человек-мальчуган.

— Так, не балуйся, — строгим голосом, но с улыбкой на лице ответил Гога, — а то точно будешь спать у меня на наре! Твою кровать ставить некуда. Где твоя кружка?

— Вот, в пакете, — ответил парень, — тут же полотенце вафельное и мыло. Здесь выдали.

Парнишку звали Рудик — Рудольф. Он был евреем, гражданином США — выходцем с Украины. И (благодаря успешной операции СБУ) одним из звеньев наркотрафика. Несколько дней назад его вместе с приятелем, который находился в соседней камере, арестовали в аэропорту Борисполя во время прохождения досмотра багажа и паспортного контроля на рейс в США. В его туфлях-мокасинах и в обуви его приятеля в каждой подошве было обнаружено по четверти килограмма героина.

Гога налил Рудику чай. А Иван Мирославович достал из кулька печенье и конфеты — из запасов, которые передала Оля. И пока я лез в сумку за запасной щёткой и пастой, Гога поставил стоявшую посреди камеры на боку кровать, которую занёс прапорщик Женя, из вертикального положения в горизонтальное между своей кроватью и кроватью Ивана Мирославовича и разложил на ней матрас.

— Будешь спать рядом со мной! — сказал он Рудику.

— Я тебя боюсь! — снова с игривым тоном в голосе ответил Рудольф.

Потом был обед. Рудольф рассказал, что в Киеве у него бабушка. А остальная его семья — мама, папа и он — десять лет назад, когда ему было двенадцать лет, переехала в Америку на постоянное место жительства. Там взяли в кредит большой кирпичный частный дом. Мама и папа пошли работать. А Рудольфа устроили в местную школу, где он и познакомился со своим приятелем, находившимся сейчас в камере по соседству, и где в основном учились дети эмигрантов из бывшего Советского Союза — такие же, как и он, русскоговорящие.

Когда Рудольф окончил школу, ему, как и всем, понадобились собственные деньги. В основном на траву, как он рассказывал. Он искал разные способы заработка: подрабатывал в строительной фирме, обшивал гипсокартоном стены, пёк пиццу и так далее. А год назад его приятель, которого нанял ещё один выходец из Украины, предложил летать с ним в Киев (вместе или по отдельности) и привозить оттуда за 500 долларов за рейс вещи, начинённые контрабандой. Он ТОЧНО не знал, что это наркотики: как ему сказал друг, возможно, наркота, но не взрывчатка и не оружие. Он понимал, что это наркотики, как сказал Рудольф, но если бы знал точно, то не смог бы пройти таможню. И был сам немало удивлён, когда в его мокасинах оказалось полкило героина. Всего за год он слетал более пятнадцати раз. И это были не только ботинки, но и дезодоранты, женская парфюмерия, косметика. Обо всём этом он рассказал следователю. Рудольф понимал, что летать пятнадцать раз в год из Америки к бабушке в Киев может показаться подозрительным. Но очень были нужны деньги.

После аэропорта Рудика и его приятеля отвезли в суд. А потом сюда, в СИЗО СБУ. Здесь с ним разговаривал следователь. Сказал ему, что его друг даёт против него показания: мол, он, Рудик, организатор. Тогда Рудольф рассказал следователю, что это не так, и обо всех своих предыдущих поездках. Однако на протокол ничего не говорил. Сказал, что показания будет давать только в присутствии адвоката. На следующий день его посетил адвокат, предоставленный консульством США. И Рудик в присутствии адвоката дал показания по нескольким эпизодам. Правда, написал, будто точно не знал, что это было в вещах и в последний раз в мокасинах. Потом у него была очная ставка с другом в присутствии двух адвокатов. И на ней Рудик повторил свои показания. Его всё это время — три дня — содержали в одиночной камере. Ему казалось, что на него падают стены. О таком ощущении он и сказал врачу, когда его водили на медосмотр. Сегодня утром в камеру к нему открылась дверь. И начальник — человек в костюме — сказал, что, если он не будет возражать, его разместят в многоместной камере.

Снова был обед. А потом ужин. А потом снова прогулка.

На следующий день меня посетил следователь Кóзел, с томом дела к ознакомлению:

— А чего это Вас сюда привезли, Игорь Игоревич?

— Говорят, не только меня, но и Гандрабуру! — ответил я. — Но здесь лучше, чем в СИЗО-13.

И я рассказал следователю Кóзелу об условиях содержания, о питании и отношении в изоляторе СБУ. Ознакомился с томом, расписался в графике. Следователь Кóзел нажал на стенке кнопку — и меня увели в камеру. В камере была та же атмосфера: шашки, газеты, книжки, разговоры. За исключением того, что Рудик стал медленно впадать в депрессию. Сначала он перестал шутить, потом ходить по камере. Потом лежал на наре и стал говорить, что ему кажется, что на него падают стены. Далее был ужин. Ему не хотелось есть. Потом был отбой. Он долго не мог уснуть. А утром он говорил, что ему всю ночь снились кошмары.

Сразу после проверки Рудика повели к врачу. Иван Мирославович сразу стал мне объяснять, что дежурные в глазки и в видеокамеру очень внимательно следят за состоянием здоровья Рудика и, видимо, сообщили врачу, что у него началась депрессия.

Через десять минут Рудика привели обратно. В руке у него было несколько белых таблеток, две из которых он должен был выпить сейчас, а две — перед обедом. А после обеда дежурный выдаст ему ещё. Рудик сказал, что врач уже давал ему такие таблетки, когда он сидел в одиночной камере. К вечеру парень заметно оживился — снова начал шутить и ходить по камере. А Гоге сказал, что тот слишком близко придвинул его койку к своей.

В конце недели, перед самыми выходными Рудика посетил американский посол.

— К консулу пойдёшь? — подозвав Рудика к окошку двери, спросил у него дежурный.

Дежурные разговаривали с Рудиком на «ты». Видимо, таково было указание.

Рудик от консула вернулся счастливый. По его словам, консул сообщил ему, что консульство связалось с его родителями и его папа с мамой вылетают из Америки сюда. Также консул расспрашивал его о питании и содержании, и не бьют ли его здесь. Рудик ответил ему, что всё в порядке и что он не знал, что именно было в мокасинах. Консул же объяснил Рудику, что не может помочь ему с уголовным делом. Будет суд, а они будут следить за его законностью. И если Рудика осудят, он может попросить отбывать наказание в Америке. Когда консул спросил Рудика, что тому принести, он попросил американский флаг.

Весь вечер и последующие выходные Рудика захлёстывали эмоции — вероятно, под действием антидепрессантов. Помимо того, что он шутил, смеялся и носился по камере, не оставляя в покое ни Гогу, ни Ивана Мирославовича (а когда те ему говорили «Иди вон к Игорю», тот, кивая на меня, отвечал, что «он слишком большой»), он ещё начал прыгать, скакать и танцевать перед видеокамерой, размахивая игрушечным американским флажком, который, как он сказал, консул дал ему на первое время; качал руками над головой и строил из двух пальцев знак победы, который на пике эмоций всегда заканчивался разворотом кисти и подгибанием указательного пальца, на что несколько раз дежурные каждой смены, сидевшие перед мониторами пульта видеонаблюдения, приходили, открывали дверь и просили Рудика угомониться. На что тот отвечал «всё, всё, всё, всё, всё», садился или ложился на кровать — и через несколько часов всё повторялось опять.