Черная стая(СИ)

Лиза залилась краской, но дрожащими пальцами принялась расстегивать ряд мелких пуговок на лифе старенького домашнего платья. Войцех, глотая воздух, наблюдал за ее движениями.

-- Позволь мне, -- тихо сказал он, -- ты его порвешь.

Лиза опустила глаза и кивнула. Войцех торопливо, но бережно справился с застежкой и снова отступил на шаг. Девушка, угадав по красноречивому взгляду его просьбу, распахнула платье.

Белоснежная высокая грудь с маленькими розовыми сосками вздымалась при каждом вздохе. Из глаз Лизы покатились слезы стыда, но она застыла под жадным взглядом Войцеха, как мраморная статуя.

-- Какая ты красивая, -- прошептал Войцех, касаясь рукой нежной кожи, с восторгом замечая, как под его пальцами напрягается от желания розовый бугорок соска, -- ты прекрасна, как ангел.

Лиза расплакалась, и ее слезы словно смыли темную пелену вожделения с глаз Войцеха. Он прижал ее к себе, одной рукой запахивая расстегнутый лиф, а другой гладя по волосам.

-- Милая, милая, -- шептал он, -- прости, меня, Лизхен.

-- Я буду тебя ждать, -- тихо ответила Лиза, -- я буду тебя ждать, как бы долго ты ни был там. Ты был первым, и другого не будет. Никогда.

-- Я вернусь, любимая, -- ответил Войцех, осушая слезы поцелуями, -- я вернусь, и все будет хорошо. Ты станешь моей женой, Лизхен?

-- Конечно, -- ответила девушка, -- разве теперь может быть иначе?

Налет

После бурного объяснения отношения влюбленных изменились. О будущем они говорить избегали, но опасения, что предвкушение будущего счастья соблазнит уже сегодня перейти границы дозволенного, сдерживали проявления страсти, и все чаще поцелуи заменялись долгими нежными взглядами, полными сладостных обещаний.

Театры и концертные залы закрылись, прогулки стали реже. Да и дома Шемет теперь сидел не часто. Он с головой ушел в обучение новобранцев, его отряд уже почти обновился за эти пару недель. Дитрих фон Таузиг решил дождаться друга, чтобы вступить в фрайкор с ним вместе. К удивлению Шемета, с такой же просьбой обратился к нему, застенчиво опустив ресницы, и юный Карл Лампрехт. Войцех дружески потрепал его по плечу, и согласие было дано.

Вилли отложил свой отъезд до конца февраля, чем несказанно обрадовал Шемета, решившего принять приглашение княгини. Но представляться самому не хотелось, Войцеху казалось, что с петербургских времен он совершенно растерял манеры и светский лоск, привыкнув к простоте и товарищескому тону боевого братства.

С каждым днем Берлин все более напоминал разворошенный улей. Улицы полнились мужчинами всех возрастов и сословий, схожими между собой решительным и воинственным видом. Женщины и дети сновали от скорняка к сапожнику, от галантерейщика к портному, со свертками и узлами в руках. Лошади всех пород и мастей: крестьянские ольденбургские, извозчичьи ганноверские, кавалерийские тракененские, под седлом и без, впряженные в телеги, возы и повозки, проносились по городу со звонким цоканьем, или неторопливо тянули тяжелый груз.

Утром в пятницу, 19 февраля, Войцех навестил Исаака, выяснил, что часть документов уже отправлена в Кенигсберг, но некоторые дела потребуют его личного участия. Зашел к рекомендованному Вилли портному забрать заказ -- для этого понадобилось нанять извозчика -- и отвез его на квартиру к Дитриху. Вечером того же дня он, наконец, собрался нанести визит князю и княгине Радзивилл.

К дворцу Радзивиллов* на Вильгельмштрассе Войцеха и Дитриха отвезла присланная Вилли карета с княжеским гербом. По просьбе сына княгиня Луиза прислала приглашение на двоих. Войцех в зеленом бархатном фраке и белых брюках со штрипками, широкими складками спадающих на мягкие сапоги, с тоской поглядывал на фон Таузига, щеголявшего в новеньком черном мундире. Он все еще числился в списках Гродненского полка, даже если среди убитых, и в прусской форме появляться считал недопустимым.

Опасения Войцеха оказались напрасны. Привычным жестом скинув плащ на руки подскочившему лакею, он проследовал в малую гостиную, где хозяйка даже в эти тревожные дни сумела собрать весь цвет немецкой литературы, обретавшийся в Берлине. Князь Антоний Генрих, отец Вилли, известный своими музыкальными талантами и широтой взглядов меценат, только что закончил исполнять свою новую пьесу и, отставив виолончель, поднялся навстречу гостям. Друзьям уходящего на службу сына был оказан самый радушный прием. Княгиня Луиза, стройная дама с рыжеватыми волосами и ясными серыми глазами, чем-то напомнила Войцеху Жюстину, и он с трудом скрыл улыбку, наклонившись над протянутой для поцелуя рукой, при мысли о том, что бывшая горничная и племянница Фридриха Великого могут встретиться при прусском дворе и даже стать подругами.

Антоний Генрих по просьбе Вилли уделил Войцеху десять минут в своем кабинете. Шемет, по возможности не вдаваясь в подробности, рассказал князю, в каком щекотливом положении оказался в связи с непредумышленным исчезновением со службы, и Радзивилл обещал использовать все свое влияние, чтобы замять инцидент. Прошение об отставке, написанное тут же, в кабинете, и сопровожденное письмом князя Антония, Вилли должен был отвезти в Кенигсберг и передать лично графу Витгенштейну.

Вернувшись в гостиную, Войцех застал Дитриха за оживленной беседой с приятным мужчиной средних лет, с живым лицом и темными кудрями, взбитыми над высоким лысеющим лбом. Фридрих де Ла Мотт Фуке, автор нашумевшей сказочной повести "Ундина", с самым серьезным видом доказывал смеющемуся Дитриху, что русалки и феи существуют в действительности, а история любви Ундины и Гульдебранда не вымысел.

-- И вы хотите, чтобы я поверил, что прекраснейшее из земных созданий избрало себе в мужья смертного в надежде на обретение такой эфемерной субстанции, как душа? -- насмешливо спросил фон Таузиг. -- Променять вечную юность и бессмертие телесное на неизбежную старость и весьма неопределенную надежду оказаться в человеческом раю? Да ни за что не поверю.

-- А в силу любви вы тоже не верите? -- усмехнулся Фуке. -- Как прагматична и недоверчива нынешняя молодежь, однако.

-- Я верю в силу любви, господин Фуке, -- вмешался в разговор Войцех, -- и на месте Гульдебранда не пожалел бы ни души, ни самой жизни, чтобы моя возлюбленная оставалась вечно юной и прекрасной.

-- И оставил бы ее вечно плакать на твоей могиле? -- хмыкнул Дитрих. -- Право же, вот он, истинный эгоизм.

-- Мы бы что-нибудь придумали, -- подмигнул Войцех, -- мне тоже не к спеху помирать.

-- А как же Лизхен? -- фон Таузиг сурово сдвинул брови, но не сдержался и расплылся в улыбке. -- Ты еще не женат, а уж готов ей изменить.

-- Ты прав, -- Войцех провел рукой по лбу, вытирая неожиданно выступивший холодный пот, -- я не знаю, что на меня нашло.

Разговоры в гостиной прервал доносившийся с улицы шум -- лязг железа, конское ржание, громкие голоса. Князь послал разузнать, в чем дело, и камердинер, вернувшийся минут через пять, доложил, что французы, получившие известие о приближении русских войск, готовятся оборонять город. Эти новости вызвали среди гостей большое оживление. Многие спешно откланявшись, поторопились разъехаться по домам, другие вызвались остаться, чтобы в случае необходимости защищать дворец. Последнее предложение, к которому, конечно же, присоединились Шемет и фон Таузиг, было принято с благодарностью, и князь тут же отправил слуг собирать по всему дому развешанные по стенам сабли и старинные шпаги, чтобы вооружить добровольцев.

К полуночи все утихомирилось, но выразившие желание остаться расходиться не стали, и князь отдал распоряжение приготовить для гостей комнаты. Войцех и Дитрих, которым досталась одна широкая кровать на двоих, стянули только сапоги и верхнее платье и уснули, по-братски поделив многочисленные пуховые подушки. На этот раз Войцеху снились битвы, и рука не раз нащупывала спросонья холодный эфес лежащей у изголовья сабли.