Пастух

Пошли мужики с Нилом в деревню, к избе старосты привели. Староста с крыльца мужиков выслушал, бороду почесал в задумчивости и говорит Нилу:

— Если теленка взял — покайся, сними грех! Мы поймем, строго судить тебя не будем — отработаешь и забудется. А если не брал, скажи тогда, где был и почему за стадом не смотрел. Что так, что сяк — все равно ответ тебе держать.

Нил в ответ твердит:

— Я за стадом смотрел, рядом был, а где теленок — не знаю, вины моей в пропаже нет.

Решил его староста тогда припугнуть. Вынесли мужики из избы скамью, разложили на ней Нила, рубаху ему сзади задрали и стали розги мочить. Староста к Нилу наклонился и шепчет:

— Скажи, где теленок. Сознаешься — все равно высечем, но ежели для правежа будем пороть, то легко, а если для розыска — без пощады. Так что лучше не молчи, Нил, сознавайся.

Рябинин-старший кричит:

— Дайте я его самолично высеку, теленок-то наш! — И руки к розгам тянет…

Нил на скамье лежит и дрожит весь. Не от холода дрожит, не от страха, от позора людского! Такого раньше не было, чтобы его на виду у всех пороли, посреди деревни. Отец, бывало, в избе сек за шалости, так это ж другое дело. А тут вся деревня вокруг собралась и все на него смотрят.

Горше всего Нилу, что теленка он и вправду не брал, а сказать об этом не может. Во вчерашнее утро Нил ранехонько стадо в лес пригнал и с Осипом оставил. А сам по опушке, кружным путем ушел к Реке. Там его в условленном месте Катерина Львовна уже ждала, и лодка была к раките привязана. Уплыли на той лодке Нил и Катерина на другой берег и целый день на песчаном бережку пролежали в обнимку, посреди сухой осоки. На осенние облака глядели, на то, как гуси к югу летят, как опалые ольховые листья в воздухе кружатся и в темную воду падают. А еще Нил Катерине на дудочке играл печальные осенние песни.

Когда солнце перекатилось на западную сторону и стало к верхушкам елей клониться, засобирался Нил в обратный путь. Да вот беда — порвался у него снурок, на котором висел нательный крест. Крест соскользнул и в песке затерялся. Ищут-ищут Нил и Катерина, не блеснет ли где серебром посреди осоки. Долго искали, и все зазря — не нашли. Решили в другой день вернуться и поискать.

Обратный путь до Торбеева Нил бегом бежал, вернулся к самому закату. Прибежал, смотрит — стадо разбрелось, а старый Осип на сухой траве на пригорке калачиком свернулся и дремлет. Нил Осипа растолкал, стадо кое-как собрал и обратно в деревню погнал. А пересчитать забыл от усталости. Видать, теленок от стада отбился, в чащу ушел и там сгинул.

Лежит Нил на лавке, губу закусил и к розгам приготовился. Уже розги из корыта достали и воду с них стряхнули, да вдруг староста погодить велел. Нил голову поднял, глядь — стоит рядом с попом немец-управляющий из имения, Яков Карлыч. Он, видать, по деревне шел и как увидел, что подпаска пороть собираются — решил вмешаться. Стоит управляющий рядом с пузатым старостой и о чем-то ему толкует. Чернявый, худой, в охотничьей куртке. И руками машет, как птица. Будто ворон с уткой спорят.

Нил к их разговору прислушался. Уговаривает управляющий старосту Нила не сечь. Говорит — по малолетству уже нельзя, возраст вышел. Можно только по приговору волостного суда. Пусть судья рассудит по справедливости. А иначе самоуправство получается.

Староста подумал-подумал, бороду почесал, брюхо погладил и распорядился:

— Высечь мы его и завтра можем. Заприте его в пустой овин, пусть ночь посидит, подумает, а завтра решим, что с ним делать.

У Нила от сердца отлегло. Думает, утро вечера мудренее — посижу в овине, а там, может, волостной судья смилостивится и не прикажет пороть. Когда с лавки поднимался, поймал взгляд управляющего и чуть видно ему головой кивнул. И управляющий в ответ улыбнулся:

— Не бойся, завтра все выяснится!

А потом развернулся и дальше пошел, по своим делам, руками размахивая. Ну, точно ворон!

А Нила мужики к овину повели, в другую сторону. Идут по дороге, а Рябинин-сын следом тащится и на всю деревню пьяным языком блажит:

— Вор! Путь он мне за теленка даст полную цену, и еще сверху столько же за обиду душевную! А пока не заплатит — посадить на цепь, как зверя, и каждый день розгами сечь! Я сам и высеку, право имею, так как теленок был мой. Правильно говорю?

Ну, с ним никто особо и не спорит — что с пьяного возьмешь, а он оттого еще пуще заводится, кричит:

— Вы кому стадо крестьянское вверили? Он же лешак, почти что зверь! Он ваших коров зарежет, вымя выест, остальное прикопает и тухлым доест!

Нил зубы стиснул от обиды, а Рябинин-сын дальше ругается:

— Зарезал скотинку, мясо съел, кровь выпил, на косточках повалялся — так все и было, я точно знаю. А сейчас отпирается — «не знаю, не видел»! Ему верить нельзя, он соврет — недорого возьмет, он же лешачий сын, его мамка с козлоногим спуталась, это все знают!

Не стерпел Нил этих последних слов и бросился на Рябинина. Одним кулаком в грудь сунул, а другим в рот его поганый, водкой пахнущий. Треснуло что-то, хрустнуло — и повалился Рябинин в дорожную пыль, пополам согнулся. Нил бы и в третий раз ударил, да на него пятеро мужиков навалились и скрутили.

Народ набежал, волнуется, бабы кричат, а громче всех мать Рябинина: «Покалечил! Покалечил, зверь!» — и рвется к Нилу, глаза ему норовит выцарапать. Насилу ее оттащили.

Привели Нила к овину, внутрь втолкнули, и дверь заперли на замок. Сидит он на соломе, к щели в стене припал и слушает, как мужики меж собой разговаривают.

Один мужик говорит:

— Слыхал? Рябинину вроде совсем худо. Мать сказывает, два ребра у него сломано и нос. Опух весь, встать не может, еле дышит. Коли помрет завтра, тут уж волостной судья не волен решать, это же, почитай, как убийство считается. Сдадим Нила уряднику, тот его в город свезет, в окружной суд, а оттуда дорога одна — в Сибирь.

Второй мужик поддакивает:

— Да уж, тут ничего не поделаешь, закуют Нила в железа. Вот кабы раньше дело было, до воли, староста бы с помещиком договорился, обошлись бы батогами. А сейчас такого уже не спустят. Пойдет Нил на восток, кандалами греметь.

Первый мужик продолжает:

— Скажем старосте, чтобы нового подпаска искал. У меня вот племянник растет. Пусть его подпаском берут, с весны хотя бы. А пока до холодов Осип один управится, недолго уже осталось.

Поговорили так и разошлись.

6. Овин

Спустилась ночь, подступил к деревне со всех сторон густой туман, окутал старый овин, стал заползать в щели и стелиться по полу. Нил сидит, колени руками обхватил и согреться пытается, а не выходит. Холодно Нилу, а еще больше страшно: слышится ему звон кандалов, чувствует он, как холодное железо руки-ноги обхватывает, грудь стискивает и душит. Захотел Нил помолиться, стал рукой крест нательный искать, ан креста-то и нет — потерялся вчера!

Совсем ему жутко стало, без креста. И тишина ночная пугает. Вдруг где-то наверху, под соломенной крышей, балка скрипнула. Один раз, а потом другой. Посмотрел Нил — под крышей что-то черное ходит, и два глаза желтых из темноты на него смотрят, не мигая. Забился Нил в угол, горсть земли в щепотку собрал и заговор над ней стал творить от нечистой силы:

— Морок и ополох, полубесы нечистые, вам меня не увидать, не достать, не разыскать. От порога, от окон, от четырех углов — идите-ка вы, бесы, дымом через трубу, из трубы в поле, из поля в темный лес, в темном лесу под камень закатитеся и до последних дней притаитеся. Аминь, аминь, аминь!

Шепчет и дует на землю.

А желтые глаза все ближе и ближе к Нилу подбираются. Тут из-под соломы мышь выскочила, пискнула и по земляному полу побежала в дальний угол. Да не успела добежать — черная тень на нее сверху слетела и придавила. Нил, как это увидал, в ту сторону заговоренную землю пригоршней бросил. Присмотрелся — а посреди овина кот черный стоит, и мышь у него в зубах трепыхается.