Золотая осень в хрустальном городке(СИ)

Через некоторое время Ванина компания собралась уезжать. Таня встала, заспанная, и в который раз стала распарывать узелок с грязным бельём и дневниковыми набросками, чтобы всунуть туда Ромена Роллана. Обшила опять со всех сторон пёструю оранжевую тряпицу и собралась нести всё это на почту, чтобы отправить посылкой.

Таня появилась на крыльце с сумкой в руках. Пошли с вещами получать паспорта. Она села отдельно на скамейке у пустой танцевальной веранды, вытянув ноги, чтобы на брюках от нового лыжного костюма не было пузырей на коленях. Хотелось плакать. Подошёл Иван с кандидатом наук, соседом, и заявил: "Если бы ты сидела так в Москве на скамейке, я бы к тебе обязательно пристал".

К этому моменту Таня уже чуть не капала. Кандидат сказал: "И я пристал бы". Тут Таня разозлилась на инфантильность кандидата и прилипчивость Вани и ответила, вскочив со скамейки: "Ты и так пристал". (Если бы не ты, я бы познакомилась с кандидатом. Кандидат, вы это понимаете?)

Ваня: "Я не пристал, я познакомился!"

Он спросил, что в узелке. Таня ответила, что дневник и грязное бельё.

Подошли к регистратуре. Провожающие сели на лавочку, а уезжающие пошли за паспортами. Вскоре оттуда появился сияющий Миша: "Ну, с Ваней не соскучишься!"

"Где",- говорит, "моя краснокожая паспортина?" Начинают искать, а он обложку дома оставил".

Сели на лавочку на дорожку. Ваня спросил, нельзя ли ему взять узел с собой, не стоит доверять почте, и будет повод ещё встретиться. Таня неуверенно отказывалась - ей тоже не хотелось доверять почте, но неудобно было заставлять парня таскать грязное бельё.

Он спросил: "Или я тебя скомпрометирую?"

Она промычала: "Не знаю..."

Пока он положил узел в свой рюкзак, и все отправились через лес к Гусю.

Юрий Николаевич догнал их на велосипеде и вернул обратно, пообещав прислать из Гуся автобус до Владимира. Он должен был позвонить, когда закажет автобус. Пошли обратно и опять сели на скамейку у калитки.

Таня стала записывать адреса, чтобы разослать фото. Ваня ушёл дежурить на телефоне и тут же прислал за Таней своего друга. Сели друг против друга на перила веранды и он уставился на Таню в упор с уморительно серьёзным видом, молча. Он, видимо, был высокого мнения о силе своего взгляда.

Таня: "Я наговорила тебе много глупостей".

Он: "Я всё забыл. Всех обижают. Ты неприспособленная. Я хочу для тебя что-нибудь сделать. Можно я отвезу узелок?"

Потом он опять заговорил об идеалах. Есть ли у Тани своя звезда? Свой идеал?

Таня ответила, что её идеалы - школьные. Иван повторил, что Таня - его идеал. Это прозвучало плоско.

"Я для многих идеал".

"Почему ты не веришь мне? Конечно, кто ищет в человеке плохое, тот всегда найдёт. Надо верить людям, и они будут с тобой лучше".

"Ты весёлый человек?"

Он: (преувеличенно серьёзно): "Да, я весёлый человек".

Таня: "Ты любишь анекдоты?"

"Да, я люблю анекдоты!"

Он протянул ей свой паспорт: "Хочешь посмотреть?"

Тане нравилось рассматривать паспорта, и она с любопытством уставилась на фотографию еврейского ребёнка. Немного выше стояло самое неприятное - год его рождения. 1956. Таня чувствовала, как её рот сам собой разъезжается в умилительную улыбку и как это злит Ваню.

Лениво перелистала она несколько страничек дальше и тупо уставилась на два каких-то штампа, а перед ней всё стояла ребячья рожица и число 1956. Так и не рассмотрев паспорт как ей того хотелось бы, она отдала его Ване, потому что чувствовала, что он весь так и кипит.

Он: "Тебе не надо было этого делать".

Таня: "Чего?"

Он: "Ты должна была вернуть мне паспорт, не раскрывая. Тогда бы я понял, что ты мне веришь".

Таня (сверкнув глазами, обиженно): "Откуда мне знать, что так надо делать?

Она попросила: "Подожди полгода", и подумала: "За полгода ты при таких темпах женишься и забудешь, как меня зовут". Ей стало смешно и грустно.

Он: "Полгода. Сентябрь, октябрь..."

Сидит серьёзный, считает. Опять долго смотрел на неё в упор голубовато-серыми несчастными глазами.

Тут зазвонил телефон. Вскочили. Таня волновалась за них, что они опоздают на поезд во Владимире. Вскоре присоединились к компании у калитки. Таня прошла в калитку первая и села на скамейку. Слева оставалось место для Вани. Он, правда, выкручивался - а можно ему сесть рядом с ней?

Вообще он полностью отвечал характеристике идеального мужчины, данной Оскаром Уайльдом в "Женщине, не стоящей внимания": "Он должен постоянно компрометировать нас в обществе и быть совершенно почтительным наедине".

Он всем своим видом показывал, что он не просто сидит, а сидит с Таней, вот совсем рядом, и это что-то из ряда вон выходящее.

Ваня сказал, что Миша собирался украсть кассету. Таня испугалась, и Иван понял, наверно, что он ей не совсем безразличен. Он успокоил: "Он всё равно проявит и всем пришлёт фотографии".

Иван: "Ты всё стремишься сфотографировать, записать, вместо того, чтобы просто жить".

Он не живёт, видно, такой изолированной жизнью, как Таня, где каждое впечатление - сокровище, и думается - как бы его законсервировать, чтобы сохранилось подольше, до следующего отпуска.

Однажды летом Таня с мамой вышли на вырубку на горе. С неё на все стороны открывалась панорама лесов, от которой дух захватывало. Таня помнит мучительную боль оттого, что это нельзя было собрать в мешок и унести с собой, заготовить впрок, как солят грибы, сделать собственностью, соединить четыре стороны света в одно сжатое впечатление.

Она сказала со вздохом: "Да, лучше не прикасаться к жизни, если не умеешь изображать её".

Остальные, обнявшись попарно, слушали их с почтительным удивлением: "Во дают..."

Ему, конечно, было обидно, что он не может, как другие, сидеть с Таней в обнимку. Он поднял руку, долго-долго нёс её над Таней (она сидела, притихнув и уставившись на руку) и, убив комара на правой её руке (а сидел он слева) изо всех сил сжал эту правую руку.

Таня потупилась: "Ваня, я сама буду убивать на себе комаров".

Мальчишки стали мечтать о том, как сядут в поезд и поедут.

Ваня: "Я буду рассказывать сексуальные анекдоты, Боря кричать петухом, а Слава дико хохотать".

Слова из Вани лились рекой, и хотя подчас это звучало неприлично, но всегда складно.