Влажные Области

сознания лежали на полу на кухне, и там пахло газом. Против воли мамы я успела

спасти вас, пока дом не взорвался, а вы не отравились газом. В больнице вам

промыли желудок, и вам долго пришлось лежать там».

Он очень грустно смотри на меня. Думаю, он уже знал об этом. Его веки

становятся бледно-голубыми. Красивый мальчик. Но и глазные мышцы у него

слабые.

Он долго ничего не говорит. И не двигается.

Потом он встает и очень медленно ходит по палате. Он открывает дверь и

на выходе говорит:

«Поэтому мне постоянно снятся эти кошмары. Ей они тоже снятся».

Моя семья рушится еще больше, чем было до этого.

В этом сейчас моя вина?

Только потому, что я рассказала Тони правду?

Нельзя же все время молчать? Лгать. Ради спокойствия в семье?

Спокойствие за счет лжи. Посмотрим, что будет. Я часто сначала делаю что-то и

только потом думаю о последствиях.

От плана снова свести моих родителей сейчас я раз и навсегда отказалась.

Это медленно сводит меня с ума. Я здесь взаперти, а они приходит и

уходят, когда хотят. И там снаружи делают что-то, о чем я не знаю. Думаю, я бы с

удовольствием приняла в этом участие. Но это бред. Там мы тоже не семья, мы

врозь, каждый за себя. А здесь пути моих родственников хоть иногда

пересекаются со мной, так как я прикована к постели из-за своей задницы.

Стучат в дверь, и кто-то заходит в палату. На секунду я подумала, что мой

брат вернулся, чтобы поговорить со мной о неудачной попытке нашей мамы убить

его.

На вошедшем большие белые больничные ботинки и белые льняные брюки.

Врач.

Я поднимаю глаза. Профессор доктор Нотц.

Увы, он меня выпишет. Тогда я привяжу себя к кровати.

«Добрый вечер, фрау Мемель. Как у Вас дела?»

«Если Вы хотите знать, был ли у меня стул, спрашивайте, пожалуйста,

сразу. Не надо ходить вокруг да около».

«Прежде чем поговорить с Вами о Вашем стуле, я хотел узнать, есть ли у

Вас боли».

«Хорошо. Несколько часов назад санитар дал мне обезболивающие.

Насколько я поняла, в последний раз».

«Правильно. Теперь Вам нужно постепенно обходиться без таблеток. И этот

стресс со стулом, пожалуй, ни к чему хорошему не приведет. Есть такие

пациенты, в случае которых нам не следует ждать стула без кровотечения здесь,

в больнице, а выписывать их. Они испытывают слишком большой стресс, что

вызывает запор».

Что? Он просто выпишет меня, чтобы я сходила в туалет дома?

«Поэтому я хотел бы предложить Вам пойти домой и там спокойно

попробовать. А если кровотечение начнется снова, Вы просто вернетесь сюда. Мы

считаем, что ждать здесь просто не имеет смысла».

Мы? Я вижу только одного человека. Пофигу. Блин. И что теперь? Что мне

теперь делать? Нотц окончательно разрушил все мои планы.

«Да, звучит разумно. Спасибо».

«Но что-то Вы не рады как остальные, когда их выписывают. Я всегда лично

сообщаю это радостное известие».

Мне очень жаль, что я испортила Ваше любимое занятие, Нотц. Но я не

хочу домой.

«Я рада, просто не могу это выразить».

А теперь вали отсюда, давай. Мне нужно подумать.

«Тогда я не говорю «До свидания», потому что снова мы увидимся только в

том случае, если при лечении на дому что-то пойдет не так. Иными словами,

надеюсь, нам больше не придется встретиться».

Да, я уже поняла, ха-ха, не тупая. Не видеть бы Вас никогда.

«А я говорю «До свидания». Когда я полностью выздоровею, я начну

работать здесь зеленым ангелом. Ну, Вы знаете, о чем я. Нужно начать делать в

жизни что-то рациональное. Я уже подала заявление. Тогда мы пересечемся где-

нибудь в коридоре».

«Прекрасно. Хорошо. До свидания».

Он вышел, закрыв за собой дверь.

Думай!

Мой последний шанс. Прощание с семьей. Я позвоню моему отцу и скажу, что

меня выписали. И ему нужно забрать меня сегодня вечером. Я набираю его

номер. Он берет трубку. Не извиняется, что не пришел навестить меня после

экстренной операции. Так и знала. Я говорю ему всё, что хотела: что меня

выписали и что ему надо придти.

Давай, ну ты чего, Хелен. Спроси уже, наконец.

«Папа, а кем ты вообще работаешь?»

«Ты серьезно? Ты не знаешь?»

«Не совсем».

В принципе, я вообще не знаю.

«Я инженер».

«Ага, а тебе понравилось бы, если бы я стала инженершей?»

«Да, но ты слишком плохо разбираешься в математике».

Часто папа делает мне очень больно. Но он никогда не замечает это.

Инженерша. Я мысленно записываю это слово и читаю еще раз:

Собственная моча [прим. написание и произношение слов Ingenieurin и Eigenurin

схожи]. И у матери я не спрашиваю, кем она работает. О ней-то мне все известно:

лицемерка. Я оставляю ей сообщение на автоответчик, что сегодня вечером меня

выписывают, и ей нужно меня забрать, лучше всего вместе с Тони. Но, может

быть, она больше не хочет меня видеть после того, как я всё рассказала Тони.

Посмотрим.

Хелен, а теперь ты сделаешь то, что ты придумала.

Я встаю с кровати. Наконец-то я больше не буду в нее ложиться. Поднимаю

свою сумку, которую до этого я клала в мусорное ведро.

В нее я запихиваю все шмотки из встроенного в стену шкафа. Туда же я

складываю и все неиспользованные средства гигиены из ванной. Из сумки

немного пахнет несвежей менструальной кровью. Наверное, только я чувствую

это.

Я ставлю сумку на пол и, нагнувшись над кроватью, беру библию и

вырываю из нее несколько страниц.

Чтобы вылить всю воду из стаканчиков с авокадо в раковину, мне

приходится ходить несколько раз. Так, от воды избавились.

Я складываю стаканы друг в друга, кладу их в сумку и заворачиваю в одну

штанину моих брюк от пижамы.

Я не вынимаю зубочистки из моих малюток, и каждую косточку

заворачиваю в страницу из библии. Упакованные таким образом косточки я

складываю себе в сумку.

Нужно еще в ящике стола разобрать. Крест можно не снимать. Затем я

осматриваюсь в палате. Сидя на кровати, я болтаю ногами, прямо как в детстве.

Палата выглядит так, как будто я никогда не жила здесь. Как будто я

никогда не была здесь. Только следы моих невидимых бактерий прячутся то

здесь, то там. Но ничего не видно.

Я нажимаю на кнопку вызова. Надеюсь, он еще здесь.

Мне снова приходит в голову, что кто-нибудь мог бы обо мне и

побеспокоиться. По их версии я удерживаю кнопку так долго, потому что боюсь

боли. Такое часто бывает в этом отделении. Но не так же долго. Я бы с

удовольствием узнала, применяют ли они потом более мощные средства.

Например, клизму. Для меня это не было бы проблемой. Им нужно всего лишь

придти со своими трубками и жидкостями. Этим меня не напугать.

Что-то никто не идет. Хотя мне надо, чтобы пришел не кто-нибудь, а Робин.

Я поднимаю ноги на кровать и переворачиваюсь. Я бы с удовольствием

посмотрела в окно. Но ничего не видно. Снаружи ничего нет. В окне отражаются

только моя палата и я. Я долго смотрю на себя и замечаю, как я устала.

Удивительно, как боль и лекарства изматывают человека. Они спокойно могли бы

добавить чуть-чуть стимуляторов, чтобы человек стал ненадолго счастливым.

Я плохо выгляжу. Я и так-то не очень. Но сейчас особенно плохо. У меня

жирные волосы, и они слиплись. Думаю, что я буду так выглядеть, если когда-

нибудь у меня будет нервный срыв. У всех женщин в нашей семье уже были

нервные срывы. Не то, что бы им приходилось много работать. Может быть, в

этом и проблема. Я уверена, что вскоре это коснется и меня. В самый разгар

безделья сойти с ума и сломаться.

Может, до этого я еще успею помыть голову.

Стучат в дверь. Пожалуйста, пожалуйста, дорогой несуществующий Бог,

сделай так, чтобы это был Робин.