Я тебя никогда не любила (СИ)

Как известно количество переходит в качество. Это качество наступило месяца через два, когда в один из ее всплесков я все-таки вздрогнул. Я опоздал на встречу, и тогда она меня здорово напугала.

-Мне не нравится, что я ругаюсь с тобой, раньше у меня такого никогда не было..., - сказала она мне.

-Мне это очень не нравится, - повторила она.- Наверное, нам придется расстаться...

Ольга впервые произнесла это отвратительное слово "расстаться". Как оказалось, эта тема была у неё любимой. Моя подружка жонглировала ею так, как это делает высококлассный жонглер, подкидывая вверх боевые гранаты, у одной из которых выдернута чека, успевая в последнюю секунду именно эту, без чеки, отбросить в сторону. Взрыв происходит, но без ущерба для жизни. Остается только переведенный вздох и судорожно сглотнённая слюна.

Чего было больше в этом ее "расстаться" - манипуляций или сомнений относительно отношений со мной, мне осталось непонятным. Скорее всего, было и то и другое. А может с помощью простых женских манипуляций Ольга как раз и проверяла эти свои сомнения? Так или иначе, но я испугался. Я почувствовал страх. Это был мой второй страх в жизни, связанный с женщиной. Я сказал себе: "...стоп, ты что-то делаешь не то и не так, если твоя женщина на тебя кричит...". Я пообещал себе не провоцировать ее на крик. И тысячу раз это обещание нарушил. Какое-то особое удовольствие, неизвестное мне ранее или глубоко забытое, я стал получать от такого поведения своей новой пассии...

"Надо покопаться в детстве...", - умно решил я, и, погрузившись в детские воспоминания, выудил оттуда все, что написано во всех занимательных книжках по психологии, и само собой у дедушки Фрейда. В результате глубокого проникновения в своё далекое детство я дошел до сути. Все воспоминания сошлись на одном человеке - на моей матери. Так случилось, что меня разлучили с ней в шесть лет, а через год я понял, что мать я больше не увижу.

Моя мать, также как и Ольга, часто неожиданно вспыхивала и тут же успокаивалась, изливая на меня всю свою женскую и материнскую страсть. Это было очень похоже у обеих. С той разницей, что мать свой воспитательный гнев почти всегда подкрепляла физическими методами воздействия. Сестра отца рассказала, как однажды от матушки мне досталось поленом. Что ж, матери по-разному успокаивают своих детей. Тетка говорила, что я спрятался под кровать и не вылезал оттуда весь день, не поддаваясь ни на какие уговоры, а выполз только когда с работы пришел отец. По причине полуторалетнего возраста данный "воспитательный" эпизод в моей памяти зафиксирован не был. А вот полотенце уже запомнилось.

Но, слава богу, перепады настроения у Ольги воздействием физическим никогда не сопровождались. Ольга вообще не любила драться, и характером была даже трусовата. Также как и моя мать, быстро отходила и вела себя так, как будто ничего и не было. Не оставалось ни следа от только что произнесенных ею в мой адрес гневных слов. Не оставалось ни в голосе, ни в движениях, ни в чем. Мне понравилось в ней и это. Этих "понравилось" становилось все больше.

Я погружался в нее раз за разом, как в болотную трясину. Её мягкая, призывно пульсирующая, влажная вульва, как вход в преисподнюю, притягивала меня - туда, в ее лоно, дальше, глубже, и я не заметил, как полностью растворился в ней.

Никто и никогда, ни до нее ни после не вызывал у меня такого бешеного взрыва рифмованного творчества. Рифмованного, потому что поэзии в моем творчестве было не очень много, но рифма была. Это были причудливые куплеты странной формы и часто странного и очень конкретного содержания. Я назвал их сонетами.

В таком я, значит, состоянии,

И сердце ёкает не зря.

Зато спокойны Вы, что я

Подсел на Ваше обаяние.

Я продолжал искать в ней сходство с моей матерью, я нашел это сходство поразительным. Вместе с этим ее внезапным гневом, много общего было во внешности. И еще походка. У Оли она была легкая, с вызывающей ассоциации с чем-то детским, косолапостью.

Помню, как маленьким мальчиком я встречал мать, идущую с работы. Она шла, раскачиваясь на пятках, слегка выворачивая ступни наружу. Ольга делала также. И лицо такое же - вытянутое, узкое с "немонгольскими" скулами. Резкая геометрия скул придавали Ольге решительный вид, подчеркивая эротичность ее лица. Собственно эротика у нее была во всем, во всей ее внешности и во всех ее движениях. И особенно в нижней ее челюсти, которая у неё чуть-чуть, как у евреек, выдавалась вперед.

А еще великолепно Ольга выглядела за рулем автомобиля. Я закрываю глаза и вижу ее сжатые губы, вижу ее руки, красиво лежащие на руле. Она отлично водила машину. Мужской, уверенный, но не агрессивный стиль вождения у нее органично сочетался с женской плавностью в управлении. Словом, недостатков в ней я не увидел. Она вся была очень целостна - в поведении, мимике, эмоциях, в любви, и конечно в сексе. А в разговоре тщательно строила фразы и выбирала слова, не допуская ни одного лишнего. И при этом любила говорить красиво и возвышенно. Я с недоверием относился к ее красивым словам. Пожалуй, только в них и было что-то фальшивое.

Я не знаю ничего более отвратительного, чем "дежавю". Если оно появилось, то как застарелая заноза будет преследовать всюду. Как результат - ощущение тотального прессинга по всей глубине и широте душевного пространства. И только один плюс - всегда присутствует шанс исправить, чтобы настоящее "дежавю" не закончилось тем же. "Дежавю" - Ольга повторяла это чаще всего не к месту и невпопад и без всякой связи (может она и была, но мне осталась непонятной), и потому верилось не очень. Но у неё это так красиво звучало, что я чуть не рассказал ей про своё - со своей первой женой я познакомился также. Только тогда вместо кафе был вечерний сеанс в кино, вместо удобного дивана в квартире нагретый за день речной песок городского пляжа в безлюдную ночь. Если пренебречь этими различиями, в остальном мое с Ольгой "а у меня так уже было" в отличие от классического-неосознаваемого было аналогичным, на сто процентов реальным и уже пережитым. Ах, да - и не было еще прочитанного писателя-француза.

Но даже при всей фальши ее красивых слов и выражений Ольга выглядела естественной и непринужденной. Её непринужденность проявлялась независимо от того в каком состоянии она была - злилась или смеялась, ругалась или грустила...

Я спрашивал себя: "Моя это женщина или нет? Если да, надо жениться. Но почему не хочется? Что я вообще с ней делаю, и кто кому из нас морочит голову?". Ну не хотел я жениться, все время думая про себя: "Что такого я знаю про женщин в свои пятьдесят два, чего не знал в двадцать два?". Это когда женился в первый раз. Или в тридцать четыре, когда во второй. И это при том, что я понравился ее родителям, я вошел в ее семью и познакомился со всеми ее родственниками. И одновременно я не мог освободиться от чувства несвободы и постоянного контроля. Причудливая смесь ощущений преследовала меня - искренние, подлинные чувства, с дурно пахнущей фальшью. А еще ощущение нереальности и тщательно замаскированной неправдивости происходящего. Примерно так, как бывает в дешевом спектакле провинциального театра - театральные чувства, театральная любовь. И вроде сценарий ничего, и декорации какие надо, и режиссер из столицы заезжий, старается вовсю. Но что-то не то, не получается игра - актеры фальшивят, и от этой фальши звенит в ушах. Она окутывала нас, а мы - и я и она, понимая это, но не говоря вслух, пытались вылезти, выскользнуть из этого кокона, подгоняя отношения под нужный формат, но все усилия были тщетны - мы фальшивили еще больше...

Она поделилась впечатлениями обо мне после первого знакомства с ее матерью:

-Как ни странно, но ты понравился моей маме.