Укротитель времени (сборник)

Он стряхнул легкое ощущение беспокойства. Видение набирало силу, и, пока оно не исчезло, надо насладиться им сполна.

Лафайет видел дом через дорогу — зажатую со всех сторон наполовину деревянную постройку, как и тот, перед которым он стоял. Два окна на первом этаже были сделаны из бутылочных донышек, вставленных в свинцовые полоски. Освещенные изнутри, они переливались янтарным, зеленым и золотым светом. Рядом была низкая широкая дверь на массивных петлях, обитая железом. Над ней на железном стержне в стене висела деревянная вывеска, на которой был грубо нарисован корабль викингов и двуручная секира. Лафайет улыбнулся — для вывески таверны его подсознание воспользовалось рисунком на печатке: секира и дракон. Похоже, что все в этой сцене возвращает его к тому, что он уже видел когда-то или слышал, а может быть, об этом когда-то читал. Вне всякого сомнения, картина была просто потрясающая.

Но что же все-таки изменилось? А, вот что, — запахи. Лафайет принюхался — пахнуло плесенью, пролитым вином и отбросами. Его окутал густой, насыщенный дух с примесью запаха лошадиного пота.

А как со звуками? О'Лири показалось, что где-то трубили в рог, слышался шум двигателя, скорее всего мотороллера: по такой узкой улочке вряд ли проедет что-нибудь большее.

Откуда-то издалека доносились обрывки громких разговоров и, судя по запаху, стук крышек мусорных баков. На самом деле было тихо. Кроме… — тут Лафайет приставил ладонь к уху… Послышался удаляющийся цокот копыт по булыжной мостовой. Где-то звонил колокол — девять раз. Хлопнула дверь. О'Лири услышал негромкое посвистывание и звук тяжелых шагов. «Люди!» — с удивлением подумал Лафайет. А почему бы и нет? Их так же легко вообразить, как и все остальное. Вот было бы интересно встретиться с созданными им самим людьми лицом к липу, вовлечь их в разговор, при этом могут обнаружиться всевозможные скрытые черты его личности. Интересно, они будут думать о себе, что реально существуют? Вспомнят ли они свое прошлое?

Неожиданно О'Лири почувствовал, что стоит голыми ногами на холодных булыжниках мостовой. Он взглянул на себя — кроме лиловой в желтую крапинку пижамы, на нем ничего не было. Не самый подходящий наряд для встречи. Можно было бы надеть что-нибудь более уместное для городской улицы. О'Лири закрыл глаза, представляя отличное темно-синее полу-пальто с рукавом реглан, традиционный темно-серый костюм строгого покроя, шляпу — для особого шика, ну и, конечно, трость с серебряным набалдашником — последний штрих к портрету человека, собравшегося на прогулку по городу…

Внизу что-то звякнуло. О'Лири оглядел себя. На нем было бордовое бархатное одеяние, замшевые коричневые бриджи, на ногах — доходящие до бедер высокие ботфорты из мягкой глянцевой кожи. Из-за пояса торчала пара пистолетов, украшенных драгоценными камнями. На боку — какая-то вычурной формы шпага с видавшим виды эфесом. Самое удивительное было то, что Лафайет схватился за эфес и наполовину обнажил шпагу. На свету, падавшем из окон напротив, сверкнула сталь клинка.

Ба! Это не совсем то, что Лафайет заказывал, да и вид у него был, словно он собрался на бал-маскарад. Похоже, ему предстоит еще не раз удивиться, постигая искусство самовнушения.

Из темной улицы справа от О'Лири послышался пронзительный испуганный крик, потом поток ругательств. Словно из-под земли перед ним возник босой человек в поношенном белом трико с отвисшим задом. Он вздрогнул, увидев Лафайета, повернулся и помчался в противоположном направлении. О'Лири в изумлении открыл рот. Человек! Несколько странноватый, но все же…

Снова послышались шаги — появился мальчик в деревянных башмаках и кожаном фартуке. На голове у него была шерстяная шапка. Штаны на коленях были изодраны в клочья. Он нес корзину, из которой свешивалась шея ощипанного гуся. Мальчик насвистывал рэгтайм Александра.

Паренек быстро прошел мимо О'Лири, даже не взглянув на него. Звуки его шагов и свист стали удаляться. О'Лири усмехнулся. Похоже, он сварганил какую-то средневековую сценку. Единственным анахронизмом оказалась популярная мелодия. Что ж, это даже как-то успокаивает — оказывается, и его подсознание время от времени допускает ляпы.

Из окон таверны все громче доносились пение и стук глиняной посуды, тянуло запахами: древесного дыма, восковых свечей, пива и жареной дичи. Он ужасно проголодался — под ложечкой сосало. Тянучек и сардин было явно недостаточно.

Теперь послышался какой-то другой звук, сопровождаемый грохотом, как если бы по усыпанному галькой берегу медленно перекатывался валун. Звякнул колокольчик. В поле зрения въехало что-то темное. Подвешенные на передней части фонари отбрасывали длинные бегущие вдоль улицы тени. Из высокой трубы валил дым. Сбоку, где находился массивный поршень громоздкой машины, клубами вырывался пар. Она проехала мимо, глухо стуча по неровным булыжникам своими деревянными колесами, окованными железом. Лафайет успел разглядеть человека с красным лицом, в треуголке, который восседал высоко над котлом, сплошь усеянным заклепками. Паровая машина прогромыхала мимо, мигнув напоследок красным фонарем, болтающимся на задней дверца О'Лири покачал головой — это уже, пожалуй, не из исторической книги. Усмехнувшись, он подтянул ремень.

Дверь таверны «Секира и Дракон» широко распахнулась, выбросив сноп света на булыжную мостовую. В дверях, шатаясь, показался толстяк. Он махнул рукой и неверной походкой заковылял по узкой улочке, издавая бессвязные звуки.

На Лафайета пахнуло теплом, и перед тем, как захлопнулась дверь, он успел увидеть низкие потолки, мерцающий огонь, начищенную до блеска латунную и медную посуду. До него донеслись громкие голоса и глухой стук пивных кружек, когда их с шумом ставили на дощатые столы.

Он продрог и проголодался. А там, внутри, было сытно и тепло, не говоря уже о пиве.

В четыре шага Лафайет пересек улицу. На мгновение остановился, надвинул на лоб французскую треуголку, расправил сбившееся у подбородка кружево, затем решительно толкнул дверь и шагнул в подернутое дымкой нутро таверны «Секира и Дракон».

2

Очутившись в теплом, пропахшем дурманящими запахами помещении, О'Лири заморгал от яркого света фонарей, свисавших на крюках, которые были вбиты в деревянные столбы, поддерживающие просевший потолок.

Гул голосов смолк, и в наступившей тишине все уставились на вошедшего. Лафайет обвел взглядом таверну.

Вдоль одной из стен стоял ряд винных и пивных бочек. Справа от них — огромный камин, над углями которого на вертеле жарились целый поросенок, гусь и полдюжины цыплят. Лафайет потянул носом: запах был просто божественный.

Фактура и целостность происходящего поражали абсолютной достоверностью — даже в большей степени, чем об этом писал профессор Шиммеркопф. Представшая перед О'Лири картина воздействовала на все органы чувств — осязание, слух, зрение, обоняние. Его вторжение нисколько ее не нарушило. А собственно говоря, почему оно должно было нарушить? Во сне Лафайет часто проникал сквозь стены. Но на этот раз он знал, что это — сон. Какая-то часть его мозга бодрствовала, наблюдая происходящее.

В глубине длинного помещения Лафайет увидел свободное место. Он направился прямо туда, по пути расточая любезные улыбки во все стороны. А те, кому они предназначались, не отрываясь смотрели на Лафайета. Худой человек в залатанном плаще испуганно посторонился, уступая дорогу. Краснощекая толстая женщина, что-то прошептав, начертала в воздухе круг.

Лафайет подошел к столу — сидящие за ним резко отпрянули. Он сел, положив рядом шляпу, и огляделся вокруг, ободряюще улыбаясь своим созданиям.

— Продолжайте, продолжайте, — сказал он в тишине.

— Эй, трактирщик, — обратился Лафайет к замешкавшемуся коротышке с толстой шеей, который топтался за стойкой среди пивных бочонков. — Бутылку самого лучшего из ваших погребов! Пива или вина — безразлично.

Трактирщик что-то буркнул; О'Лири переспросил, приставив ладонь к уху: