Здравствуйте, доктор! Записки пациентов

До вечера он еще колебался, вернее не мог заставить себя совершить неизбежное. Это расплата, лихорадочно размышлял Кокин, вышагивая по гостиничному номеру, это наказание. Будучи человеком глубоко нерелигиозным, он теперь с каким-то болезненным интересом рассматривал свою беду именно в таком ракурсе. Не хватало еще позвонить в Москву и, хлюпая, попросить прощения у Эллы. Или другой вариант — отправиться к ближайшему православному храму, пасть там на коленки, молить о пощаде и каяться. Нет-нет, эти опции Кокин пока что всерьез не рассматривал. Но думал о них уже без прежней иронии — ей-богу!

Услышав голос доктора, Максим, запинаясь, представился, извинился и коротко изложил просьбу. Он тщательно продумал фразу. Доктор, однако, ответил не сразу: пауза тянулась довольно долго — секунд пять. Кокин успел обмереть. Потом доктор сухо уточнил, — уверен ли Максим, что это гонорея, и где произошло заражение, в Москве или уже по приезде? Кокин предельно твердо ответил на оба вопроса. Доктор Быковски, помолчав, продиктовал адрес аптеки и сразу же повесил трубку, не дожидаясь благодарностей.

Аптека находилась рядом со станцией метро «Фогги Баттом», и Кокин впервые воспользовался вашингтонской подземкой. В маленьком пузырьке, который он получил, уплатив 120 долларов, было всего шесть таблеток. Принимать их следовало по одной в день. Как и три дня назад, Кокин проглотил снадобье тут же, в аптеке, купив флакон с питьевой водой.

Его пятое утро в американской столице было утром обновления и надежды. Апрельское солнце било в окно. Симптомы исчезли. Следующие пять дней Кокин методично принимал спасительные пилюли, придавая ежеутренней процедуре характер ритуала. В эти дни он неоднократно встречал в офисе на М-стрит седоволосую Лидию и инициировал вкрадчивые беседы, пытаясь уловить перемены в ее отношении к нему. Но так ничего и не уловил.

Директором филиала его все-таки не назначили. Но огорчения Кокин почему-то не испытал. Сам себе он казался странно успокоенным и просветленным. Примерно через неделю после возвращения ему на сотовый позвонила Лиза. Она застала просветленного Кокина в буфете.

— Привет, — сказала она весело, — прилетел? Почему не позвонил?

— Привет, — ответил Кокин ласковым и сдавленным голосом, — слушай, у меня совещание сейчас. Не можешь позвонить через часок?

Домашний и служебный телефоны он ей все же не давал: теперь он был в этом уже почти уверен. Выбежав на улицу, он в ближайшем салоне купил себе новую сим-карту. Потом сразу же позвонил Агееву и Добружанскому, от которых ждал звонка на сотовый. С остальными можно было погодить.

— Понимаешь, уронил телефон в суп. Ну да, прям в суп! — пояснял он. — И карта вроде из строя вышла… Запиши новый…

Добружанский смеялся.

Елена Миглазова

Дожить до смерти

© Елена Миглазова, 2014

Приехала очередная, третья, скорая, которая честно пыталась поставить диагноз.

«Нагните голову. Тянитесь подбородком к груди».

Мне трудно говорить. В глазах двоится — значит, один глаз уехал в сторону. Но в глаза никто не заглядывает.

«Похоже на менингит».

Да хоть на холеру! Дайте воды. Спасите меня кто-нибудь.

Синие халаты несут меня на носилках. Каждый шаг отдается в голове.

Ночной вой сирены иногда возвращает сознание в пропахший бензином салон.

В инфекционной больнице прихожу в себя от жажды — под одеялом в брюках и свитере. За окнами уже светло. И стоило везти меня с сиреной, чтобы перекатить на кровать?

Сквозь боль рвутся слова, но речь отсутствует. Сползаю, с трудом поднимаюсь. Держась за стенки, выхожу в коридор. Ко мне подскакивает медсестра с криком: «Вам что?! Зачем встали?!» Чего орать-то? Не на футболе. Сознание на секунду пропадает, и я падаю на кафельный пол. Сверху раздаются крики: «Встаньте!!! Почему на полу?! Здесь нельзя лежать (неужели нельзя? вот не знала)! Встаньте! Нельзя на полу!»

В голове стучит все больнее. Собрав все силы, встаю на четвереньки и пытаюсь добраться до кровати. Хорошо, что я упала недалеко. Ползу по кафелю, постовая медсестра, держа дистанцию, продвигается следом, продолжая надрываться: «Здесь нельзя! Нельзя! Ну?! Вставайте, вам говорят!!! Нельзя на полу!!!» По причине своей беспомощности я никак не могу ответить — ни объяснить, ни обругать. Да если бы и могла, поняла бы она меня?

На мое счастье, дежурный нейрохирург оказался опытным врачом и после проверки рефлексов объявил: «Нет у нее никакого менингита. Пункцию!»

«…Да она бредит, осторожно». Врач слегка трясет меня за плечи. «Вас надо оперировать. Понимаете меня? Мы перевозим вас в другую больницу». Прихожу в себя и киваю (взрыв в голове). Хоть в тридевятое царство. Дайте воды.

Каталка, подпрыгивающая на стыках. Сирена скорой. Переезд в институт Склифосовского.

На очередной выбоине колеса подскакивают, взрыв в голове, отключаюсь.

Меня приводят в сознание, на время возвращается речь. Из далеких разговоров понимаю, что, если не оперировать — мне конец, а если оперировать — почти конец. То есть небольшая надежда существует.

Пока везут в отделение, каталку все время крутят, чтобы пациент въезжал в двери головой вперед. Очень они тут суеверные.

— Перифокальный отек… поперечная дислокация… геморрагический… псевдотуморозное… куда ее?

— В четвертую.

— Там нет мест.

— Ну положите в коридор. Вы что-нибудь хотите?

— Воды.

— Может, в туалет?

— Не хочу.

— Да не здесь. Сейчас в процедурную укатим, там спокойно. Я вам судно принесу.

— Воды.

Медсестра приносит воду, подушку и одеяло.

— Так удобно? Может, компоту?

— Спасибо. Принесите.

— Дома знают, что вас перевезли в другую больницу?

— Нет.

Доставая мобильник:

— Говорите телефон, я сейчас позвоню.

Сосредотачиваюсь, диктую. Слышу — дозвонилась.

Юный доктор Илья Вениаминович с пачкой документов пытается собрать анамнез. Только у меня трудно что-либо собрать — память и способность концентрироваться стремительно теряют обороты.

А вот и моя семья. Юный доктор уходит в реанимацию, строго наказав родственникам периодически хватать меня за руки, проверяя — жива еще аль нет. А то все может случиться.

Замечаю время — 00:55. Однако… уже ночь?

Рад бы в рай, да реаниматоры не пускают

В пять утра в операционной — нейрохирург, рядом ассистент Илья Вениаминович, анестезиолог и операционная сестра.

Нейрохирург Сергей Алексеевич, увидев, что я в сознании, приступает с расспросами:

— Ваше имя? Сколько вам лет? Работаете? Кем? Понятно. С вами был ваш муж? А молодые люди — ваши дети? Как настроение, нервничаете? Ну, раз шутите, значит, не очень волнуетесь.

Расспрашивает он для того, чтобы после операции, задав приблизительно те же вопросы, понять — насколько сохранилась моя личность и память.

Честно говоря, меня настолько извела постоянная боль, что этой операции я ждала как избавления. «Выживу ли? Вероятность небольшая. Ну — будет так, как оно будет. Попытка не пытка, как говорил товарищ Берия. Ха-ха».

Cogito ergo sum

Через шесть часов сознание возвращается. Я жива и, кажется, в своем уме. Осматривать окрестности трудно — видит только один глаз. На голове повязка, в горле — трубка дыхательного аппарата. Воздух подается увлажненный, но все это действо — сплошной дискомфорт. Я сама в состоянии дышать! И сейчас эту вашу трубку выдерну!

Упс! Правая рука привязана. Ну ничего, есть левая… Только она тоже привязана. Выходит, ни жестами, ни звуками общаться не могу. К счастью, через некоторое время трубку удаляют.

После наркоза у меня красочные галлюцинации. Окружающие стены, аппараты, люди цветные, перисто-меховые, мерцающие. Видения накладываются на действительность — бригада реальных врачей сидит внутри кислотной обстановки и обсуждает съемку фильма. Я принимаю перисто-радужное окружение за настоящие декорации, и только потом до меня доходит, что шоу красок существует отдельно — в моем искаженном сознании, а съемки отдельно — в реальности. Оказывается, операции в Склифе снимаются видеокамерой и демонстрируются студентам.