Принц (ЛП)

Но он никогда не слышал, чтобы его играли вот так, так близко к нему, что Кингсли чувствовал, будто он может дотянуться и вырвать ноты из воздуха, сунуть их в рот и проглотить целиком. Настолько красивыми были музыка и молодой человек, играющий ее. Кингсли слушал музыкальный отрывок, неприкрыто разглядывал пианиста. Он не мог решить, что из этого его волнует больше.

Пианист был, бесспорно, самым красивым юношей, которого Кингсли доводилось видеть за все свои шестнадцать лет. Несмотря на свое тщеславие Кингсли не мог отрицать, что сейчас встретил равного себе. Но кроме внешней красоты пианист был прекрасен как та музыка, которую он исполнял. Он носил школьную форму, но отказался от пиджака, без сомнения, нуждаясь в свободе движений рук. И хотя он был одет, как и все остальные мальчишки, он был совершенно не похож на них. Для Кингсли он казался скульптурой, обращенной к жизни каким-то волшебником. Его бледная кожа была гладкой и безупречной, элегантный нос с горбинкой, лицо оставалось совершенно спокойным, даже когда он выжимал восхитительные звуки из черного ящика перед ним.

Если бы только… если бы только отец Кингсли мог быть с ним сейчас, чтобы услышать эту музыку.

Если бы только его сестра, Мари-Лаура, была здесь, чтобы танцевать под нее. На мгновение Кингсли позволил себе оплакать своего отца и свою отсутствующую сестру. Музыка сгладила острые углы его горя, впрочем, Кингсли поймал себя на улыбке. Он должен был поблагодарить молодого человека, прекрасного белокурого пианиста, за подаренную ему музыку и шанс вспомнить отца, хоть раз, без боли. Кингсли начал входить в святилище, но Мэтью схватил его за руку и покачал головой с предупреждением.

Музыка прекратилась. Блондин пианист опустил руки и посмотрел на клавиши, как будто в молитве, прежде чем опустить крышку на клавиши и встать. Впервые Кингсли отметил его рост, он был выше 190 см. Может быть, даже больше.

Кингсли взглянул на Мэтью, который, казалось, был парализован от страха. Белокурый юноша натянул свой черный пиджак и зашагал к центру святилища по направлению к ним. Вблизи он оказался не только более красивым, чем раньше, но и странно непостижимым. Он, словно книга, плотно закрытая и запертая в стеклянной коробке, и Кингсли сделал бы что угодно за то, чтобы получить к ней ключ. Он встретился глазами с молодым человеком и не увидел в этих стальных серых глубинах доброты. Ни доброты, но и ни жестокости. Он судорожно вдохнул, когда пианист прошел мимо него, обдавая его безошибочным запахом зимы.

Без единого слова ни ему, ни Мэтью, юноша вышел из церкви, не оглядываясь.

- Стернс, - выдохнул Мэтью, когда пианист ушел.

Так это был таинственный мистер Стернс, который внушал страх и уважение со стороны студентов и Отца Генри. Увлекательно... Кингсли никогда не был в присутствии кого-то настолько непосредственно пугающего. Ни один учитель, ни один родитель, ни дедушка, ни полицейский, ни один священник даже близко не заставили его чувствовать то, что он пережил от пребывания в одной комнате с пианистом, с мистером Стернсом.

Кингсли посмотрел вниз и увидел, как дрожит его рука. Мэтью тоже увидел это.

- Не расстраивайся. - Мальчик кивнул со знанием мудреца. - Он на всех так влияет.

Глава 2

Север 

Настоящее

Страх был его любимой частью.  Страх, который следовал за ним, словно шаги по лесу, куда он сбежал из святилища и нашел что-то лучше, чем безопасность. Шаги, как его сердце ускорялись, становясь все громче, все ближе. Он был слишком напуган, чтобы бежать дальше, боясь, что, если побежит, то сможет уйти. Он бежал, чтобы быть пойманным. Это была единственная причина.

Кингсли помнил, как резко втянул воздух, прежде чем угрожающе сильная рука обхватила его шею, вжимая ее в кору ствола дерева обжигающую его спину запахом вечнозеленых растений вокруг, таким сильным, что даже спустя тридцать лет, он начинал возбуждаться всякий раз, когда вдыхал аромат сосны. И после, когда он очнулся на земле в лесу, его кожу украшал новый аромат - крови, его собственной крови и зимы.

Три десятилетия спустя, и он так и не смог отделить секс от страха. Оба были связаны неразрывно, навечно и без раскаяния в его сердце. Он изучал власть страха и по сей день, его силу, даже удовольствие, и теперь тридцать лет спустя, страх стал сильной стороной Кингсли.

К сожалению, в данный момент его Джульетта не боялась, но он мог это исправить.

Кингсли наблюдал за ней краем глаза, потягивая вино. Стоя рядом с Гриффином и юным Микаэлем, она улыбалась, поворачиваясь к каждому из них, пока те рассказывали ее прелестным ушкам сказки о том, как Нора Сатерлин свела их вместе. За один единственный день без упоминания об удивительной Норе Сатерлин, он обналичил бы половину своего состояния, уложил его на погребальный костер посреди Пятой авеню, поджог и смотрел бы, как она превратится в пепел. Если бы было так легко убить монстра, которого он создал.

Нет, поправил он себя. Монстра, которого ОНИ создали.

Джульетта взглянула в его сторону, даря ему тайную улыбку, улыбку, которая не нуждалась в переводе. Но он будет ждать, как можно дольше тянуть время, пусть думает, что он не в настроении сегодня. Он позволит ее предвкушению возрасти, прежде чем заменит его страхом. Как красиво Джульетта носила страх, как он переливался в ее темно-карих глазах, как он проходил дрожью по ее коже цвета эбенового дерева, как он застревал в ее горле, словно крик, который Кингсли удерживал внутри ее рта своей  ладонью...

Кингсли снова ощутил предательскую твердость; его сердце пустилось вскачь. Поставив бокал с вином, он вышел из бара через заднюю комнату в коридоры Восьмого Круга. Прямо за дверью бара его нога соприкоснулась с чем-то лежащим на полу. Любопытно. Он наклонился. Туфли. Пара туфель. Он поднял их. Белые из лакированной кожи, на шпильке, тридцать шестого размера.

Эти туфли в последний раз он видел на Норе Сатерлин.

Уставившись на туфли, Кингсли размышлял, каким образом и почему те оказались в коридоре за пределами бара. Нора могла делать практически все на своих высоких шпильках. Он видел ее доминирующую над некоторыми из самых закоренелых мазохистов в них. Она била, хлестала, порола их, била ногами... Она могла стоять на шее человека на высоких каблуках, ходить по его избитой заднице, балансировать на одной ноге, пока ее другой ноге поклонялись. Он знал только одно действие, которое она не могла делать на своих ужасно высоких шпильках: бегать.

Кинг донес туфли до нижнего этажа, где он и несколько других важных персон имели свои собственные комнаты. Возле последней двери слева, он остановился, но не постучал, прежде чем войти.

Мужчина, белокурый и высокий, глубоко задумавшись, стоял возле кровати, скрестив руки и наморщив лоб.

- Ты когда-нибудь слышал о том, что нужно стучать?

Сорен расслабил руки и оперся плечом о столбик кровати. Кингсли стиснул челюсти.

- Я слышал слухи о хороших манерах. Но никогда не верил им.

Кинг вошел в комнату. Ничье подземелье в Круге не иллюстрировало концепцию минимализма лучше, чем апартаменты Сорена. Оно вмещало в себя только кровать с пологом на четырёх столбиках, запрятанную в алькове, Андреевский крест перед ней по центру, и единственный сундук, наполненный различными орудиями пыток. Садистская сторона Сорена была вроде легенды в Восьмом Круге и во всей Преисподней. Ему не нужны были тысячи видов флоггеров и плетей-однохвосток, десятки тростей и кожаных ремней и игрушек. Такую работу, как избиение сабмиссива, Сорен мог проделывать словом, взглядом, своей острой проницательностью, своим спокойствием, холодным превосходством, которое ставило на колени даже сильнейших, заставляя тех дрожать у его ног. Он запугивал их красотой своей внешности сначала, а уж потом, зверем, которым было его сердце.

- Я принес тебе подарок.